Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 6

Я почувствовал, как Череп толкнул мою руку локтем. Увидел: сосед по парте подвинул в мою сторону тонкую ученическую тетрадь. Череп указал на тетрадь взглядом.

— Посмотри, — шепнул Черепанов.

Я взглянул на тетрадь. Почувствовал, что на моём лице появилась усмешка.

«Эмма, а ведь я знаю, что увижу там, внутри. Потому что уже открывал эту тетрадь шестьдесят лет назад. Я бы уже не сомневался, что угодил в прошлое, если бы не слышал твой голос у меня в голове. Скажи что-нибудь».

«Что именно вы хотите от меня услышать, господин Шульц?» — произнесла у меня в голове виртуальная помощница.

«Спасибо, Эмма. Знаешь, что в этой тетради?»

«Нет, господин Шульц».

«Там портрет Юрия Гагарина. Такой же, какой был на обложках книг генерал-лейтенанта Васильчикова „Взлёты и падения советской космонавтики“. Я переводил её лет двадцать назад на английский и на немецкий язык. Черепанов срисовал Гагарина с обложки журнала „Огонёк“ за шестьдесят первый год. Алексей сам мне тогда об этом рассказал».

Я открыл тетрадь. И тут же кивнул, словно признал собственную правоту. Как я того и ожидал, с первой страницы Лёшиной тетради на меня смотрел Первый космонавт Земли Юрий Алексеевич Гагарин. Юрий Гагарин на этом выполненном простым карандашом портрете улыбался, на его погоне красовалась одинокая майорская звезда.

— Как тебе? — шёпотом спросил Черепанов. — Я сам нарисовал. Вчера.

— Здорово, — шепнул я.

Показал Алексею поднятый вверх большой палец.

— … За выдающиеся заслуги перед Родиной он был дважды удостоен звания Героя Социалистического Труда, — вещала Лукина, — звания лауреата Ленинской премии, награждён орденами и медалями Советского Союза…

«Помню тот день, когда Гагарин полетел в космос, — мысленно сказал я Эмме. — Была среда, самая обыкновенная и поначалу ничем не примечательная. Я был в школе. У нас был урок математики. Затем его вдруг прервали. Нас неожиданно вывели на линейку и сообщили о полёте Юрия Алексеевича Гагарина в космос. Это была сенсация. Помню, как все радовались. Наш, советский человек первым в мире побывал в космосе! Эмма, это был один из самых радостных дней в моём детстве».

Я взглянул на улыбающееся лицо Гагарина и добавил:

«Это был последний радостный день детства. Меньше чем через месяц после него у меня в мае на концерте сломался голос. И моя жизнь стремительно полетела в тартарары. Я тебе об этом уже рассказывал. В две тысячи пятнадцатом году я нашёл в интернете запись того концерта. Случайно. Не знал, что она существовала. Услышал, как я тогда фальшивил. Видел, как на концерте с моего лица сошла улыбка. Она долго на него не возвращалась. В том же году я прочитал о себе статью в Википедии».

«Господин Шульц, я могу отыскать для вас эту статью», — сказала Эмма.

«Не нужно. Эмма. Я прекрасно её помню. До сих пор не забыл, с каким садистским удовольствием в ней рассказывали о случившейся со мной трагедии. „Падение с Олимпа славы стало для Васи Пиняева тяжёлым испытанием“. Написали, что в двенадцать лет у меня „сломался“ голос — „вполне обычное явление для подростка, и большая беда для солиста детского хора“. Сообщили, что я „в одночасье рухнул на землю с высот славы“, что я почувствовал себя тогда „обычным и заурядным“ ребёнком».

Я вздохнул, добавил:

«Закончились концертные выступления и рукоплескания публики. Мне аукнулись пропуски занятий в школе, и прохладные отношения с одноклассниками. Мои оценки по общеобразовательным предметам уже не 'подпитывались» всесоюзной славой. А одноклассники больше не смотрели на меня, как на «гордость» класса. Эмма, я прогуливал школьные занятия, «дерзил» учителям. Из «гениального» ребёнка я превратился в отстающего по многим предметам ученика, в «ребёнка, замкнувшегося на собственной трагедии».

Я не отводил взгляда от глаз Первого космонавта Земли.

«Это были ужасные времена, Эмма. Для меня, ужасные. Все те события привели меня сюда, в этот класс. Шестьдесят лет назад. Тогда я вот так же сидел за этой партой, слушал голос Иришки Лукиной. Рассматривал портрет Юрия Гагарина на тетрадном листе. Отвечал одноклассникам, что я действительно тот самый Вася Пиняев, голос которого объявляет по утрам передачу „Пионерская зорька“. Вася Пиняев, который дарил цветы Хрущёву. Вот только я здесь не задержался. Вернулся в Москву, как только мои родители уехали в ГДР».

Я покачал головой. Будто ответил на молчаливый вопрос Юрия Гагарина, смотревшего на меня со страницы тетради.

«Эмма, а ведь сейчас в этой реальности шестьдесят шестой год. Гагарин ещё жив. Ему в этом году исполнится тридцать два года. Совсем ещё молодой. Когда он погибнет? В шестьдесят восьмом?»

«Лётчик-космонавт СССР Герой Советского Союза Юрий Алексеевич Гагарин погиб двадцать седьмого марта тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года возле села Новосёлово Киржачского района Владимирской области».

«Точно, — сказал я. — Гагарин разбился во время тренировочного полёта на самолете. Точнее, разобьётся. Через два года».

— … Память об академике Сергее Павловиче Королёве, — сказала Иришка, — верном сыне Коммунистической партии, беззаветно служившем своей Родине, навсегда сохранится в нашем народе.

— Спасибо, Иришка, — сказала Лидия Николаевна. — Теперь вкратце, своими словами перескажи содержание того договора, о котором ты нам сообщила до вмешательства Черепанова. И продолжим классный час.

Рассказ Иришки о договоре между СССР и Монголией я слушал вполуха. Сосредоточился в это время на способах отличить виртуальную реальность он обычной. Ощупывал парту — чувствовал подушечками пальцев каждый выступ на ней, каждую вмятину. Невольно морщил нос от запаха сигаретного дыма, которым пропиталась одежда сидевшего рядом со мной за партой Черепанова. В жестах и мимике окружавших меня в классе школьников я не замечал ничего необычного. Разглядывал одежду старшеклассников, их причёски и комсомольские значки — отыскивал во всём этом анахронизмы.

К словам классной руководительницы я не прислушивался. Но всё же слышал, что Лидия Николаевна втолковывала ученикам десятого «Б» о необходимости «подналечь на учёбу» во втором полугодии. Стращала десятиклассников тем, что в этом году в школах СССР будет двойной выпуск: школу окончат одновременно и десятые, и одиннадцатые классы (которых со следующего года уже не будет). Говорила, что желающих поступить в высшие учебные заведения этим летом будет вдвое больше, чем обычно. Память услужливо подсказала мне, что подобные речи я уже слышал… шестьдесят лет назад.

Лекцию «классухи» прервал школьный звонок. Лидия Николаевна повелительным жестом удержала оживших школьников на местах. Сообщила им, что следующим уроком будет немецкий язык — поэтому мы останемся на урок в этом же классе. Учительница объявила перерыв, первая покинула кабинет. Я предчувствовал, что Черепанов сейчас обрушит на меня поток своей обычной болтовни. Поэтому выбрался из-за стола в тот же миг, когда Череп приоткрыл рот для рассказа. Я не почувствовал желания с ним сейчас общаться. Да и примерно представлял, о чём именно Алексей мне расскажет.

В школьном коридоре у меня перед глазами вновь замелькали алые пионерские галстуки. Я рассматривал одетых в школьную форму старого образца пионеров, слушал их звонкие голоса. Неторопливо шёл мимо дверей кабинетов к вестибюлю, где на стенах видели информационные стенды. Отметил, что в вестибюле школы заметно холоднее, чем в классе. На полу около гардероба я заметил лужицы воды (растаявший снег) — от них тянулись цепочки мокрых следов. Я взглянул на циферблат настенных часов, запомнил положение стрелок — пообещал себе, что проверю его через пару минут.

Повторил вопрос, который уже задавал сегодня своей виртуальной помощнице:

«Эмма, какой сейчас год? Назови мне точную дату».

«Господин Шульц, сейчас семнадцатое января две тысячи двадцать шестого года», — ответил в моей голове приятный женский голос Эммы.

«Ты уверена в этом? Что семнадцатое января — в это я верю. Но на две тысячи двадцать шестой год всё вот это не похоже».