Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 3

Вошёл в тот самый дверной проём, за которым скрылась моя новая сиделка. Увидел напротив вход в ещё одну узкую комнату. Свернул влево и очутился в комнате побольше, похожей на гостиную.

Заметил там старомодный диван, пианино, окружённый стульями стол, большой аквариум и сервант с заставленными посудой полками. Скользнул взглядом по висевшим на стенах в золочённых деревянных рамках портретам.

Смотревшие на меня с чёрно-белых фотопортретов люди выглядели знакомыми. Как и само расположение портретов, как и обстановка в комнате. Я взглянул на аквариум — в голове мелькнула странная фраза: «Барбусы снова сдохли».

Отметил, что нахожусь в частной квартире (или в точной её копии). Почувствовал застарелый запах табачного дыма (его не скрыл даже аромат жареного картофеля). Прошел мимо дивана через комнату, свернул вправо: на кухню.

Кухонька оказалась крохотной, не больше шести квадратных метров. Как я и ожидал. Я пробежался взглядом по кухонной мебели, по старинному холодильнику. Задержал взгляд на лице сидевшей за столом девицы.

Спросил:

— Какой сейчас год?

Глава 2

Девица подняла на меня глаза, удивлённо приподняла брови.

— Василий, ты ещё не оделся? — сказала она.

Указала рукой на часы, что висели на кухонной стене.

— Нам через пятнадцать минут выходить! — заявила сиделка. — А ты ещё в одних трусах!

Я повторил свой вопрос:

— Какой сейчас год?

Мне показалось, что во взгляде сидевшей за столом девица мелькнула растерянность.

Сиделка поставила кружку на стол. Задела взглядом мои трусы. Снова взглянула мне в лицо.

— В каком смысле? — спросила она.

— В прямом! — повысил я голос. — Год сейчас какой?

Заметил, что говорю нормально — никаких последствий инсульта.

— Шестьдесят шестой наступил…

— Тысяча девятьсот шестьдесят шестой?

— Ну… да. Тысяча девятьсот…

Сиделка вдруг сощурила глаза и спросила:

— Василий, это ты мне так намекаешь, что заболел? Теперь, небось, скажешь, что не пойдёшь в школу? Я правильно тебя поняла?

Она чуть склонила на бок голову, смотрела на меня снизу вверх.

— Забыл, что обещал моим родителям? — спросила девица. — Ты обещал, что не подведёшь их.

Я не ответил ей — вертел головой: осматривал кухню. Отметил, что все эти белые шкафчики и украшенная потёками белой краски раковина выглядели знакомыми. Как и рычание холодильника.

«Что за херня тут происходит?» — мысленно спросил я.

«Господин Шульц, слово херня в русском языке происходит от латинского слова hernias. Что переводится, как „разрыв“. Таким словом в медицине называют грыжу — аномальный выход ткани или органа…»

«Стоп. Помолчи. Херня — это херня».

Я обогнул стол, прошёл к окну. Сдвинул рукой в сторону пропахшую горелым нерафинированным растительным маслом штору. Посмотрел на улицу сквозь окно, украшенное прилипшими к стеклу снежинками.

Увидел серые облака на небе, присыпанную снегом крону ивы, выглядывавшие из сугробов верхушки кустов, украшенные сосульками провода (соединявшие вершины высоких деревянных столбов).

«Херня — это город Кировозаводск, где мы сейчас находимся, — сказал я. — Точно тебе говорю. Точнее, это не город, а настоящая грыжа, если мне не изменяет память. Что, чёрт возьми, происходит?»

«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос».

«Это был не вопрос».

Покачал головой.

— Lustig, — сказал я вслух, — sehr lustig. Забавно.

— Что ты там такого забавного увидел? — спросила девица.

Я прошёл мимо неё, проигнорировал её вопрос (лишь коснулся взглядом стоявшей на столе тарелки с жареным картофелем). Решительно пересёк гостиную, вернулся в разделённую на две части спальню. Подошёл к кровати, на которой недавно проснулся.

Память не подвела: я действительно нашёл под кроватью чемодан с обитыми металлом углами. Уложил чемодан на кровать поверх смятого одеяла. Щёлкнул замками, откинул обтянутую кожей коричневую крышку из фибры.

Вдохнул запах кожи и мужского одеколона. Увидел лежавший поверх аккуратно сложенной стопками одежды большой белый конверт без марок. Заглянул в него и тут же вытряхнул содержимое конверта на кровать.

Отодвинул бумаги в сторону, взял в руки тонкую тёмно-зелёную книжицу, украшенную диагональной фактурной сеткой, гербом Советского Союза и надписью «ПАСПОРТ». Открыл её, посмотрел на вклеенную в неё чёрно-белую фотографию.

С этой фотографии в советском паспорте старого образца на меня пристально смотрел тот самый черноволосый кареглазый парень, которого я совсем недавно рассматривал в зеркале.

Это был я. Но «я» — образца тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Десятиклассник.

Я прикоснулся к своему носу — нащупал на нём горбинку. В графе «Имя, отчество, фамилия» прочёл: «Пиняев Василий Богданович». Посмотрел на дату своего рождения: пятое апреля тысяча девятьсот сорок девятого года.

Отметил, что паспорт совсем новый, будто он получен лишь несколько месяцев назад. Из паспорта выпал корешок от железнодорожного билета. Я расправил его, поднёс к глазам — по привычке.

Надписи на корешке гласили: «Курский вокзал. Поезд №17. Москва-Кировозаводск. Вагон 9, место 2. Купейный. Для некурящих. Отправление в 16 час. 20 мин. 8 янв. 1966 Использованный билет №7526 пассажиру не возвращается».

— Einfach tief einatmen, — сказал я.

Повторил по-русски:

— Просто сделай глубокий вдох.

«В том самом шестьдесят шестом году родители отправили меня к тётке в Кировозаводск, — сообщил я Эмме. — В Кировозаводске я прожил две недели. В конце января я отсюда сбежал и вернулся в Москву. Что очень не порадовало моих родителей».

Я бросил корешок от билета в чемодан на аккуратно сложенные синие джинсы. Усмехнулся, вновь пробежался глазами по тексту, небрежно выведенному в паспорте от руки синими чернилами, и по своей старой фотографии.

Снова ощупал своё лицо, повторил вслух:

— Пиняев. Пока ещё не Базилиус Шульц. Вася Пиняев.

— Василий, поторопись! — сказала заглянувшая в комнату девица. — Мы в школу опоздаем! Умывайся скорее! Пошевеливайся уже! Что с тобой сегодня случилось? Я к тебе в няньки не нанималась! Понял меня?

Я взглянул на девицу и мысленно произнёс:

«Эта сиделка не просто похожа на мою двоюродную сестру. Это и есть Иришка Лукина образца тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Такой я её и видел, когда гостил у неё в Кировозаводске. Помню даже этот её дурацкий халат».

«Вариант с розыгрышем я даже не рассматриваю, — мысленно проговаривал я, рассматривая в грязном зеркале своё отражение и орудуя зубной щёткой. — У меня есть три предположения. Первое: я сплю. В этот вариант верится всё меньше. Второе предположение: меня поместили в виртуальную реальность. Это предположение мне видится наиболее правдоподобным — с учётом того, что сохранил связь с тобой, Эмма. Третий вариант наиболее фантастический: я вернулся в прошлое, причём в своё собственное молодое тело».

Пропитанный застоялым запахом табака санузел в квартире Лукиных был совмещённым, как в дешёвом гостиничном номере. Рядом с будто бы воскресшим из моих детских воспоминаний унитазом стояла большая и громоздкая ванна. В прямоугольном зеркале над раковиной я рассматривал своё юное испачканное зубной пастой лицо.

Жидкое мыло я не нашёл — в мыльнице обнаружил розоватый обмылок, источавший лёгкий земляничный аромат. Вымыл руки под холодной водой (снова полюбовался на «молодые» пальцы). Витавшие в уборной не самые приятные запахи казались вполне реалистичными. Как и холодная вода, как и мятный вкус зубной пасты.

«Эмма, напомни мне, что такое реальность».

«Аристотель считал, что реальность — это то, что есть, это обретшее свою материю и форму сущее. Иными словами, господин Шульц, реальность по Аристотелю — это то, что можно увидеть, пощупать, изучить».

«Мир вокруг меня выглядит вполне реальным», — сказал я.