Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 1

Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 1

— Василий, вставай! Мама и папа уже ушли! Ты снова не услышал будильник!

Смутно знакомый женский голос звучал будто бы рядом со мной. Звонкий.

«По-русски говорит», — подумал я.

Открыл глаза. И тут же зажмурился от яркого света. Прикрыл глаза руками: в том числе и левой рукой — той самой рукой, которую парализовало в прошлом июле после второго инсульта. Я увидел над собой тёмное пятно на фоне белого потолка.

Моргнул — убрал с глаз пелену. Пятно превратилось в женское лицо. Симпатичное. Острые скулы, курносый нос, слегка раскосые карие глаза. Заплетённые в две косы русые волосы. Похожая на крохотную вмятину ямочка на подбородке.

«Иришка Лукина», — вспомнил я имя этой девчонки. Точнее, я вспомнил имя своей двоюродной сестры, на которую походила эта новая русскоговорящая сиделка. Именно такой (юной, с двумя тощими косичками) я и запомнил Лукину.

— Василий, — выдохнула сиделка, — вставай, иди умываться. Я уже разогрела завтрак.

Девица (выглядела она лет на шестнадцать-семнадцать) пару секунд с интересом разглядывала моё лицо. Словно лежавший на койке наполовину парализованный семидесятилетний мужчина показался ей интересным зрелищем.

— Проснулся? Молодец.

Голова сиделки исчезла — я увидел над собой незнакомый потолок (вовсе не тот, который раньше был в моей палате). Почувствовал слабый запах дешёвых женских духов и с детства знакомый аромат жареной на растительном масле картошки.

Чуть приподнял голову (ощутил лёгкое головокружение), увидел неплотно прикрытое оранжевой шторой окно, не похожее на окно в моей палате. За окном разглядел украшенные шапками снега ветви дерева и затянутое серыми облаками небо.

Повернул голову — увидел стены, оклеенные тонкими светло-бежевыми обоями (из-под которых местами проступали газетные заголовки). Обнаружил, что лежу на старинной металлической кровати (пружины подо мной скрипнули).

Комнатушка мне показалась крохотной: раз в пять, а то и в семь меньше моей прошлой палаты в гейдельбергской клинике. Я напряг память. Но так и не сообразил, куда, зачем и почему меня перевели. Подумал: «Хорошо, что очнулся не в морге».

Я вспомнил, что вчера перед сном у меня побаливала голова. Будто перед очередным инсультом. При помощи Эммы (виртуального помощника) я озвучил свои жалобы улыбчивой сиделке. Мне сделали укол… Что случилось потом?

Я снова пошевелил левой рукой. Она послушно ожила, будто и не пролежала без движения полтора года, появилась у меня перед глазами. Я повертел кистью, поднёс к своему лицу обе руки — заслонил ими яркий прямоугольник окна.

Вскинул от удивления брови. Потому что хорошо рассмотрел свои руки. Разглядел на них гладкую кожу, желтоватые мозоли на костяшках, длинные тонкие пальцы, большие розоватые закруглённые ногтевые пластины.

Отметил, что руки слушались моих команд идеально (даже левая!). Но выглядели они странно (обе). Словно в клинике Гейдельберга мне омолодили предплечья и кисти рук как минимум на шесть десятков лет.

Мысленно спросил:

«Эмма, что случилось? Где я нахожусь?»

«Здравствуйте, господин Шульц, — отозвалась Эмма. — Рада вас снова слышать. К моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует. Напоминаю, господин Шульц, что я всего лишь виртуальный помощник. Я обеспечиваю вам доступ в глобальную систему компьютерных сетей и доступ к терминалу диспетчерской клиники города Гейдельберг. Но я не взаимодействую с окружающим вас, господин Шульц, миром. У меня нет доступа к камерам наблюдения».

Приятный бархатистый голос Эммы прозвучал у меня в голове: привычно, буднично. Беседы с Эммой уже девять месяцев были моим главным развлечением с тех пор, как мне в голову вживили чип для работы с интернетом.

Я улыбнулся. Снова взглянул на свои руки.

«Я тоже рад тебя услышать, Эмма. Особенно сейчас. Потому что нахожусь в растерянности из-за внезапной смены обстановки. Пока не понимаю, что произошло. Кстати, почему мы сегодня говорим по-русски? Это новая установка врачей?»

«Я ответила вам на том языке, на котором вы задали мне вопрос, господин Шульц. Если желаете, перейдём в сегодняшнем общении на немецкий язык. Мне сменить голосовой режим, господин Шульц? Подтвердите запрос».

«Нет, не нужно. Давненько я не разговаривал на русском. Да и обстановка вокруг меня сейчас… совсем, как в детстве. Пока не понимаю смысл новой терапии. Но она явно помогает. Я свободно действую обеими руками! Впервые за полтора года».

«Это очень хорошо, господин Шульц, — с показной радостью в голосе ответила Эмма. — Я рада за вас. Мне сделать вызов на терминал клиники? Отправить запрос в почту вашему лечащему врачу? Или вывести на экран свежий выпуск новостей?»

Я повертел головой.

Пробежался глазами по обоям (те выглядели неновыми, будто их нарочно затёрли и «состарили», для придания обстановке комнаты нужной атмосферы). Нашёл взглядом на стене полки с книгами (старыми, советских времён, с надписями на русском языке).

Снова взглянул на штору, на окно и на металлическое изножье кровати.

«Погоди, Эмма, — сказал я. — Не вижу здесь монитор. Куда они его спрятали?»

«К моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует».

«Это я уже понял».

Я вздохнул.

Снова просканировал комнату взглядом.

Кровать, чуть покосившийся шкаф за изголовьем кровати, полки с книгами, условно белый потолок и оклеенные обоями стены — больше я ничего не нашёл: ни медицинского оборудования, ни монитора или телевизора, ни кондиционера.

«Эмма, включи монитор, — попросил я. — Может, тогда я его найду? По звуку».

«Что показать вам, господин Шульц?»

«Всё равно… Новости включи. „Deutsche Welle“, в прямом эфире».

«Сделаю, господин Шульц».

Я затаил дыхание, прислушался.

Услышал чириканье птиц за окном. Различил позвякивание посуды, будто бы доносившееся из соседней комнаты. Почувствовал, как спокойно стучало в груди сердце.

«Эмма, я жду».

«Господин Шульц, я включила новостную сводку, — отозвалась Эмма. — „Deutsche Welle“, как вы и просили».

Я снова сосредоточил внимание на слухе — различил всё тоже пение птиц и шорохи в соседней комнате.

«Не слышу, — сказал я. — И не вижу. Меня оставили без монитора? С какой стати?»

Дёрнул головой — мои волосы потёрлись о наволочку.

«Эмма, отправь сигнал медперсоналу. Экстренный. Пусть объяснят мне, наконец, что происходит».

«Готово, господин Шульц. Я сбросила вызов на пульт диспетчера клиники».

«Спасибо, Эмма».

Я зевнул. Отметил, что мне увеличили дозу обезболивающего. Потому что сегодня у меня ничего не болело (подзабыто ощущение). При этом сознание не туманилось, рассуждал я вполне здраво и не заторможено.

Работники клиники откликнулись на мой вызов оперативно: уже через минуту я услышал шаги и будто бы поскрипывания деревянного паркета или половиц (память опознала их: я часто слышал такие звуки в детстве).

— Василий! Ты почему лежишь⁈ Мы с тобой в школу опоздаем!

Я невольно улыбнулся: голос новой сиделки снова напомнил мне о моей двоюродной сестре Иришке Лукиной. Как походило на Иришкино лицо и лицо сиделки. Я снова увидел его на фоне потолка и чуть заметно покачивавшихся штор.

Сиделка подпёрла бока кулаками (я не вспомнил, делала ли так же моя двоюродная сестра: в последний раз видел её больше шестидесяти лет назад). Девица явно злилась. Она тряхнула непокрытой головой — косы хлестнули по её плечам.

— Василий, вставай! — потребовала сиделка. — Сегодня классный час. Я веду политинформацию.

Я взглянул на странный наряд девицы: видавший виды цветастый халат, будто доставшийся ей в наследство от прабабки. Но фигура сиделки в нём выглядела неплохо. Я снова отметил, что девице явно не исполнилось восемнадцать лет.

«Подозрительно знакомо она выглядит, — мысленно произнёс я. — Не моя ли это родственница? Эмма, поищи в интернете информацию об Ирине Викторовне Лукиной сорок девятого или сорок восьмого года рождения. Меня интересует, есть ли у неё внучки и правнучки».