Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь - Страница 25

[2] Это так называемая Деволюционная война 1667−68 годов, связанная с толкованием наследственных законов. Велась между Испанией и Францией, но на стороне Испании выступали и голландские провинции.

[3] В те годы в ходу были только серебряные копейки, которые имели переменный вес. В 1535-м, после денежной реформы Елены Глинской, новгородская копейка весила 0,68 грамма (то есть рубль — 68 г). За XVII век вес копейки неуклонно уменьшался; в описываемое время она весила примерно 0,4 г (рубль — 40 г), а к концу столетия было уже 0,28 г — рубль наконец-то стал примерно равен талеру. Ну а потом пришел Петр и ввел новые стандарты.

[4] Дмитрий Тимофеевич Трубецкой в Смутное время был стольником, служил у Шуйского, но в 1608-м перебежал в Тушино к Лжедмитрию II, где стал боярином и даже возглавил тамошнюю Боярскую думу. Со Лжедмитрием был до гибели этого самозванца, потом с Заруцким и Ляпуновым организовал Первое ополчение, которое пыталось, но не смогло выбить из Москвы поляков. Когда к Москве двинулись Минин с Пожарским, Трубецкой сохранил что-то типа нейтралитета, но под самую развязку всё же присоединился к ним и стал одним из освободителей России от интервентов. Следует отметить, что он также выдвигал свою кандидатуру на пост царя, потратил много денег на рекламу, но проиграл Романову. Вагу (эта река впадает в Северную Двину на полпути от Архангельска до Великого Устюга и устья Сухоны) Трубецкой «отжал» как раз в период безвластия, но не смог обеспечить нужное голосование на Земском соборе. В итоге Романовы признали эту землю в его личной собственности, но в роду Трубецких Вага не осталась. Алексей Никитич — двоюродный брат Дмитрия Тимофеевича, а Юрий Петрович ему приходится двоюродным внуком.

[5] Мейерс не врёт — в те годы в Европе не играли только больные и калечные. Блез Паскаль и Пьер Ферма разрабатывали теорию вероятностей как раз для любителей бросать кости; правда, их выкладки (до которых они дошли в 1630−40-х) стали известны только в 1679-м, но уже в 1650-е некоторые законы этой теории независимо установил и обнародовал Христиан Гюйгенс (как раз голландец).

Глава 9

Поймать Разина

Я сидел на берегу Яузы, прямо напротив будущего картофельного поля, и ловил рыбу. Длинная палка из орешника вместо бамбука, леска, сплетенная из конского волоса, достаточно тонкая, чтобы удовлетворить меня, и грубый крючок из железа. Ну и червяки, которых накопал на заднем дворе Еремка — возможно, не сам, а с помощью местных мальчишек, которых тут крутилась целая прорва.

Сидел я, как настоящий царь — мне вынесли расписной стул с высокой спинкой, а на берегу реки соорудили целый помост из струганных досок, который зачем-то накрыли очень качественным ковром. Отбиваться от всего этого я не стал, хотя и подумал, что слишком непродуктивно отвлекать ценные трудовые ресурсы на такую безделицу, как рыбалка. Но тут был мой удел, я был чем-то вроде удельного князя, и даже рыбалка в моем исполнении являлась государственным делом. Правда, я подозревал, что все вокруг считали, что негоже царевичу марать себя такой низкой работой — ему о вечном нужно думать, а не рыбку тягать, — но боялись сказать мне это в лицо. Даже Трубецкой промолчал. Но о вечном я думал со вчерашнего дня, баланс у меня категорически не хотел сходиться, и я сбежал на Яузу, чтобы немного успокоиться и отдохнуть, привычным для жителя двадцатого века образом.

Государственность моей рыбалке обеспечивали стрельцы охраны — их было четверо, и они расположились лагерем поодаль. Рядом со мной удил рыбу непременный Еремка, а чуть сбоку дрались на деревянных мечах два Ивана, которые явно были недовольны, что царевич их избегает. Ещё тут же, на берегу, прогуливались сестры и тетка Алексея вместе с маленьким Симеоном, а также со служанками, которые могли им понадобиться хотя бы в теории. В общем, это был настоящий светский раут, а не рыбалка, которую сложно было назвать успешной.

Поймал я не слишком много. В деревянной бадейке с водой плескались пяток карасиков, что-то неопознанное — кажется, окуньки, пара больших, с ладошку, карпа. Любой окрестный пацан наловит столько за десяток минут, если возьмет обычный бредень и найдет подходящую заводь. Даже Еремка меня опередил — так и тягал рыбешек одну за другой, не пропуская ни одной поклевки и громко комментируя каждый свой успех. Я его не приструнивал — мне даже нравилась непосредственность этого парнишки.

Но мне рыбалка нравилась. В той своей жизни, которая прервалась по вине неизвестных мне киллеров, я иногда выбирался на канал, чтобы поймать рыбешку-другую рядом с такими же любителями клёва. Есть ту рыбу, правда, категорически не рекомендовалось, но окрестные коты считали её вполне съедобно. Рядом с моей бадейкой величаво сидели два живших во дворец кота — они косились на улов Ерёмки, но тот их сразу приструнил, и больше они не рисковали. Мне в этих котах нравилось то, что они не пытались воровать — но и кормили их при дворцовой кухне от пуза, так что, наверное, всё было по законам природы.

В принципе, уже пора было сворачиваться. Я сидел на Яузе два часа, если судить по солнцу. По часам судить не получалось — часы, которые я приобрел в Немецкой слободе, остановились в какой-то момент. Это был некий механизм со стрелками, который стоил дорого, но был неудобным в обращении. Я собирался эти часы разобрать, чтобы посмотреть, до чего додумались здешние мастера, и был заранее уверен, что увиденное мне не понравится. Кажется, нормальные хронометры, которые можно носить с собой — это уже следующий, восемнадцатый век, а я оказался на сто лет раньше. [1]

Но мне надо было дождаться появления герра Дорманна, а также возвращения из Кремля Трубецкого — он решил пообщаться со знакомыми из приказов, чтобы попытаться понять, насколько моя затея разумна и выполнима. Я и сам был не уверен, что идея сработает, а потому ждал его с некоторым нетерпением.

— Царевич, ты проиграл, — раздался его голос.

Наконец-то вернулся.

— Еремка, прими удилище, — я встал и властно протянул снасти своему ближнику. — Здравствуй, князь. Я не соревновался, так что и не проиграл, зато удовольствие получил. Давай прогуляемся вон туда, к дороге и обратно. А то засиделся на одном месте… Есть новости?

— Да, мне удалось узнать в приказах, какие были донесения о Разине…

* * *

Про Стеньку Разина я помнил. В школе нам рассказывали, что он — народный герой, который воевал со злыми боярами за благо простых крестьян. Его восстание иногда так и называли — Крестьянская война, хотя казаки, с которых всё и началось, к крестьянам всегда относились свысока. Но партия приказала, историки ответили «есть», и получилось что получилось. Когда с партией покончили, я учился на втором курсе, так что успел застать переосмысление этого периода в истории страны. Разин всё ещё оставался героем, он всё ещё беспокоился о благе народном, но теперь всё оказывалось не так однозначно. Емельян Пугачев, кстати, прошел тот же самый путь. Впрочем, переименовывать названные в их честь улицы, площади и городки вроде бы не стали.

Но сейчас я был самым что ни есть «злым боярином». Конечно, какая-то угроза имелась только в том случае, если мне удастся прожить дольше отведенного срока. Восстание Разина начнется лишь весной 1670-го, через несколько месяцев после смерти царевича Алексея, которая случилась в январе. Но даже если мы сможем пересечься, лично мне беспокоиться не о чем — хотя восстание охватило огромные территории, до Преображенского дворца оно точно не добралось, а войска бунтовщиков были разбиты на дальних подступах к Москве.