Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь - Страница 20

Ну и всегда была опция устроить коллективизацию за много лет до советской власти, хотя такие изобретения, скорее всего, не поймут ни сами крестьяне, ни бояре, ни царь, что может аукнуться нам с Трубецким серьезными неприятностями. В общем, я решил не рубить сплеча, а сперва посмотреть, можно ли обойтись чуть меньшей кровью.

По сравнению с Москвой и с моими селами Немецкая слобода была примером порядка и немецкой педантичности.

* * *

— Как тебе немцы, царевич? — весело спросил Трубецкой.

Думаю, он всё понял по моему взгляду и слегка разинутому рту. Немецкую слободу я рассматривал с восхищением, дико, прямо до боли в висках желая устроить нечто подобное в выделенном мне уделе. Широкая улица, которая носила название Главной — неофициально, конечно, до официальных названий улиц оставалась прорва времени. От неё уходили переулки — ровные, широкие, две кареты легко разъедутся. Всё вымощено камнем, который, конечно, не самый хороший материал для тротуаров, но для семнадцатого века, пожалуй, вполне передовой. И здания — те самые, что мелькали в репортажах по телевидению из центра немецких или французских городов в моем будущем, когда репортеров заносило в исторические центры, где заботливо сохранялась воссозданная старина. Всё выстроено из обтесанного камня и коричневых кирпичей — дорого и богато. Но все попавшие в обойму иностранцы деньги имели, так что их форс был оправдан. Они и флигели, которые даже в Кремле строили из дерева, делали из камня. И стекла — никакой слюды, только настоящее прозрачное стекло. И черепица на крышах.

Я даже специально сделал крюк, чтобы посмотреть на дом Анны Монс — она, конечно, ещё не родилась, но само здание стояло на месте, относительно новое, почти с иголочки. И оно нисколько не напоминало самоё себя из конца двадцатого века — позднейшие перестройки всё же давали о себе знать. Кажется, при реконструкции наши архитекторы ориентировались на то, каким был этот дом в начале XVIII века, до которого было ещё лет тридцать, а за такой срок любой хозяин пару раз ремонт да затеет. Я был уверен, что и Петр, закрутив с Анной роман, приложил руку к позднейшим перестройкам — ну или просто давал на них деньги. Быть царской любовницей во все времена считалось счастливой долей.

Людей тут много. Ходят, раскланиваются друг с другом. Одежда — та, в которую при Петре насильно переодели всю русскую знать, «платья иноземного кроя». Камзолы, короткие штаны, массивные башмаки с огромными пряжками, чулки, кружевные жабо и треуголки. Всё это даже на вид было гораздо удобнее тех одежд, которые я вынужден был напяливать каждый день. Моя душа рвалась в ближайший магазин, а честно полученные от царя копейки жгли карман, требуя потратить их на эту красоту.

Я пока держался — хотя моё лицо говорило за меня.

— Внушает, — я попробовал сказать это равнодушно. — Было бы неплохо что-то такое устроить у Преображенского, а то опять настроят изб, как Бог на душу положит, потом дорогу также проложат. А люди там уже селятся…

— Надо подумать, — кивнул князь. — Мысль здравая. Только из камня вряд ли построимся, там в десять рублей не уложиться.

Три рубля стоили готовые срубы, которые привозили в Москву крестьяне из окрестностей Москвы, а готовый дом целиком, с крышей, окнами, дверями и каким-то подобием фундамента, обходился в десять. Ставился он быстро, в случае нужды также быстро заменялся новым, а на выданные мне наличные я мог выстроить пару деревушек, ещё и на церковь осталось бы. Правда, заводить у себя ещё одного церковника мне не хотелось, но это было бы правильным поступком — во всяком случае, когда станет понятно, что я смог выжить. Пусть только в глазах царя, который знает, что может случиться — пусть не настоящую правду, а то, что я выдал за таковую, но хрен редьки не слаще.

— Камень дело будущего, — философски ответил я. — Надо подумать над нормальными мостами, вот на них денег жалеть не буду.

Во время нашей с князем беседы он рассказал, а я и сам вспомнил. Сейчас во всей Москве был лишь один каменный мост, да и то незаконченный — его пытался соорудить возле Кремля Михаил Федорович, но после его смерти проект прикрыли, поскольку денег в казне не было. Так и стоял этот недострой памятником русской нищете.

В Немецкой слободе мостов не было. Выезд отсюда был один — Главная улица продолжалась дальше и сворачивала налево, в Басманную слободу, которая в Земляном городе продолжалась Покровкой. В зимнее время тут был своего рода «дублер» Стромынки, но сейчас, почти летом, чтобы попасть к немцам, надо было добраться до Красного села и по проселку перейти на Измайловскую дорогу. На Руси все дороги так или иначе вели в Москву. Я собирался эту ситуацию немного исправить, хотя бы в вверенном мне уделе — обустроенные поперечные связи между дорогами были нужны, как воздух.

— Не хватит, — после секундного размышления заявил Трубецкой.

Я лишь кивнул — мне и так было это понятно.

— Идем к оружейнику твоему, посмотрим, что дают, — сменил я тему.

* * *

— Marta, breng nog twee mokken en een kan bier! — громко прокричал Мейерс куда-то вглубь своего дома.

Был этот купец дороден телом и в заметных годах — я бы дал ему лет пятьдесят, если не больше. Одет он был в синий камзол с черным шейным платком, постоянно суетился без нужды, а Трубецкого узнал и даже обнял, как близкого товарища. По-русски он говорил с легким акцентом, который и заметить нелегко — видно было, что этот торговец живет в России долго и к стране проживания относится предельно серьезно. Впрочем, я не исключал, что он тут ещё и шпионом подрабатывает — но то дела житейские по нынешним временам.

Ко мне Иоганн Мейерс отнесся с подобающим пиететом, но держался с определенным достоинством. Царевичем не обзывал, но господином — да. Впрочем, Трубецкой у него тоже был господином, а мы на пару — господами. Думаю, он ко всем потенциальным клиентам так относился. Когда Юрий Петрович объяснил ему цель визита, он сразу запер дверь, чтобы нас не побеспокоили — и предложил выпить по чашечке «кафе»; Трубецкой зачем-то шепнул мне, что это «кофий» на голландский манер, но это я и так знал. В Кремле иноземным напитком пока не увлекались, так что мне было даже любопытно, чем сейчас травят себя в западных странах.

Ну а скрасить ожидание «кафе» Мейерс предложил кружкой-другой самого настоящего голландского пива — его варил тут же, в слободе, соотечественник оружейника, некий Мартин Марселис. Мы согласились, хотя Трубецкой с легким сомнением посмотрел в мою сторону — но я кивнул, хотя и понимал, что князь ходит по очень тонкому льду. Сам я решил так — вряд ли кружка пива всерьез ухудшит состояние здоровья тела, которым я пользуюсь, а если и так, то лучше пусть этот ужас уже закончится, а мой разум продолжит своё путешествие дальше.

Сидели мы прямо в магазине — с развешанным на стенках и разложенным по столам товаром. Чуть в стороне была высокая стойка — скорее всего, под ней Мейерс хранил деньги на текущие расходы и для сдачи. У него за дверью, которая выходила на Главную улицу слободы, находился охранник — разбойничьего вида мужик, который, впрочем, тоже был «немцем», причем именно из германских княжеств. Сейчас компанию ему составляла наша карета, а также прикомандированные к ней шесть стрельцов и обязательный Ерёмка. Так что за нашу безопасность я не волновался. Меня больше беспокоило то, что среди товара я не находил ничего, что тронуло бы моё сердце — всё те же мушкеты и пищали, пистолеты и тяжелые шпаги и сабли, которые я вполне мог посмотреть, не отъезжая далеко от Преображенского дворца.