Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь - Страница 14

А ещё мне не понравились царевичевы тетки, которые вышли нас провожать поутру в субботу, 24 апреля. Знать их из памяти своего предшественника — одно, а видеть и слышать воочию — совсем другое. Были они суетливыми и говорливыми, такими, как царь, круглолицыми, и очень, очень взрослыми — самой младшей, Татьяне Михайловне, сейчас уже было за тридцать, а старшая Ирина родилась на пару лет раньше своего царственного брата. И их всех волновал лишь один вопрос, который первой озвучила Анна Михайловна:

— Алешенька, это же не ссылка?

Алексей Михайлович провожать нас не пришел — то ли просто молился, то был занят чем-то государственным, — так что вопрос, можно сказать, остался внутри семьи. Но я на всякий случай подошел поближе к тетке царевича и понизил голос:

— Конечно, нет, тётушка, не ссылка, — я улыбнулся. — Государь не стал бы ссылать меня в Преображенский дворец, он слишком близко от Москвы. Если бы я настолько серьезно провинился, меня бы ждали кельи Кириллова монастыря или чего похуже.

— Дай Бог, Алёшенька, дай Бог, — она мелко перекрестилась несколько раз и забормотала молитву.

Её сестры повторили этот жест и тоже низко склонили головы, повернувшись в сторону Спаса на Бору. Мне пришлось последовать их примеру, и даже сонный Симеон, которому всё происходящее активно не нравилось, попытался перекреститься, но запутался в последовательности движений. Я воспользовался случаем, чтобы перестать изображать из себя невесть что и погладил пацаненка по шапке.

— Ничего, Сенька, прорвемся, — прошептал я так, что меня никто не услышал, кроме меня самого. — Мир ещё узнает, на что мы способны.

И первым пошел к карете.

* * *

Кремль, конечно, уже не спал — или спал, но далеко не весь. Но во внутренний двор к Спасу и в этом времени пускали не всех, так что от Постельного крыльца мы отправлялись малым составом. Нам выделили самую настоящую карету — немецкой выделки, поменьше царской, её использовали как раз для передвижения различных персон из царской семьи — своего рода разъездная машина. Тянула её четверка разномастных лошадей, а на облучке рядом с кучером сидел нарядно одетый по такому случаю Ерёмка.

Сверху кареты и сзади, на багажном месте, были нагромождены привязанные веревками сундуки с нашим добром. Я хотел взять вещей по минимуму — как привык, когда ездил куда-либо в своем времени, но память Алексея упрямо твердила, что надо брать всё и малой кровью обойтись не удастся — царевич должен везти столько, сколько потянут лошади. Поэтому с помощью слуг я упаковал почти весь гардероб, хотя и надеялся никогда его не использовать. Анна Михайловна с Симеоном тоже прибарахлились на славу, так что карета напоминала кучу сундуков на колесиках.

На заднике прицепились оба Ивана — сейчас они охраняли ценный груз и чувствовали себя незаменимыми членами свиты царевича.

Ну а я ехал внутри кареты. У неё имелись настоящие дверцы с медными ручками замков, небольшие окна, закрытые мутным стеклом — на память сразу приходило слово «слюдяное», — и пара неудобных диванов обшитых алым бархатом и с золотыми нитками. Я сидел по ходу движения и безуспешно пытался хоть что-то рассмотреть сквозь слюду, напротив меня клевал носом Симеон, которого придерживала за плечи сестра царя, а рядом с ними примостила пышно одетая карлица. Этого народца в царском дворце было много — они служили кем-то вроде шутов, хотя сейчас такое занятие не поощрялось. Я был уверен, что своих карлиц привезут и сестры царевича, которых с нами не было. Так-то они не возражали недолго пожить на окраине Москвы, но им на сборы требовалось время, и они должны были прибыть в Преображенское много позже.

Ну а дополняли наш кортеж стрельцы Стремянного приказа во главе с десятником Поповым — все на конях из царских конюшен, специально выделенных для такого случая. Два стрельца с пиками, на которых были укреплены яркие красные флажки, ехали впереди. Позади гурьбой скакали ещё восемь всадников; пищалей у них тоже не было, но парочка была вооружена луками с запасом стрел. Этот десяток составлял всё моё охранение, а заодно служил чем-то вроде проблесковых маяков и милицейского сопровождения, которое будет отгонять нерасторопынх горожан.

Я не знал, почему царь из трех своих сестер выбрал именно Анну. Про неё я почти ничего не помнил, хотя какие-то сведения мне в моих изысканиях и попадались. Её имя иногда встречалось на страницах разных донесений, но для диссертации все они были бесполезны. Больше всего активности она проявила во время противостояния Софьи и Петра, а умерла вскоре после победы племянника. В моем будущем её саркофаг тоже стоял в крипте Архангельского собора, я даже натыкался как-то на него, но кроме пустой по смыслу надписи на крышке он ничем не выделялся. Сейчас же этой круглолицей и полноватой — возможно, из-за пышных одежд — женщине было под сорок; она родилась через год после брата. Из памяти царевича я знал, что она ухаживала за ним, когда он был возраста Симеона, но сам он этот период своей жизни помнил плохо. Ну а я с Анной Михайловной пересекся только при посадке в карету.

Я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Со стороны, наверное, это выглядело как молитва, но на самом деле молиться мне было не о чем и некому.

* * *

За эти дни я понял, что и в этом времени мои отношения с Богом вряд ли сложатся хорошо. У себя в будущем я не оказался захвачен всеобщим религиозным помешательством, студенты в массе своей этой мании избежали. Правда, в силу будущей профессии мне не нравилась тенденция по передаче церкви бывших храмов, но даже с этим я готов был смириться — всё равно в них от старины не осталось ровным счетом ничего, кроме места расположения. А, например, восстановление Храма Христа Спасителя вызывало у меня чисто научный интерес — было любопытно посмотреть, как он выглядел в натуральном виде, поскольку строители обещали восстановить внешний облик один к одному.

Но сейчас в Кремле церквей и храмов было великое множество, больше необходимого, на мой вкус. Они стояли на каждом углу и на каждом перекрестке, отдельно, в пристройках и встроенные в здания и монастыри. Все — с золочеными куполами и крестами, на которые было необходимо постоянно совершать крестное знамение. Местные делали это, кажется, неосознанно, я и сам по примеру прочих крестился постоянно, нарабатывая привычку и благодаря бога, что в своей жизни успел застать массовое воцерковление прежних атеистов, а потому знал нужную последовательность для правой руки. Ну и три перста у меня складывались сами собой — к концу XX века раскольническое двоеперстие осталось в далеком прошлом.

С этой точки зрения отдаленный Преображенский дворец выглядел приемлемым паллиативом. Церковь, конечно, имелась и там, куда же без этого непременного атрибута семнадцатого века — собственно, дворец и был назван по храму Спаса Преображения, а не по другим соображениям, сейчас с именованиями было попроще. Но вроде эта церковь была всего одна, что меня полностью устраивало. Ведь это означало, что и священник там был всего один, и он точно не был патриархом, который имел право задавать всякие вопросы даже детям царя. Вопросов я не особо опасался, но хотел избежать их настолько, насколько это возможно — хотя бы в первое время.