Ты знаешь мой секрет? (СИ) - Беж Рина - Страница 14

Мне этого достаточно. Сориентируюсь. Если что, охраны полно, не заблужусь. Коротко кивнув «Спасибо», устремляюсь к цели, слыша за спиной продолжение беседы мужчин.

— А Вы, Алекс Маркович, предпочитаете…

— То же, что и София Викторовна, — звучит уверенное, а через пару ударов сердца мою руку, комкающую в кулачке носовой платок, аккуратно, но уверенно берут в захват.

Вырываться не пытаюсь. Разыгрывать нелепую сцену на публике — упаси Боже! Лишь слегка замедляю шаг, подстраиваясь под Гроссо раньше, чем сама это осознаю.

— Так и не согрелась, — не вопрос, утверждение.

И я понимаю, о чем он. По сравнению с его горячей сухой ладонью мои пальцы — чуть влажные ледышки.

— Добрый день, — кивает нам высокий тощий мужчина в белом медицинском халате, когда мы обходим здание и попадаем внутрь.

— Дурацкая шутка, — шепчу я, обегая глазами практически пустое помещение, ни за что в нем не цепляясь взглядом, лишь пытаясь понять, где же Лиза.

Этот день не может быть добрым, он ужасный. Ужасный и трагичный.

— Павел Семенович, мы по поводу Елизаветы Гроссо, — Шац берет на себя роль главного распорядителя. — Не могли бы Вы…

Кажется, остальное они понимают без продолжения фразы вслух, а я на них и не смотрю. Меня магнитом влечет в дальний боковой проход и… Я оказываюсь права.

— Ох, да, прошу сюда…

Белый халат идет именно туда, я шагаю следом. Мне думается, что уверенно, но чужие руки на плечах подсказывают, что очень и очень медленно.

— Держись, Соня. Я рядом, — слышится, словно сквозь вату в ушах, голос Гроссо.

Киваю, благодаря без слов. А потом я вижу ее. Мою роднульку. Мою сестренку. Мою копию. Ту, что родилась всего лишь на пятнадцать минут позже, судя по записям в нашем общем детском альбоме.

— Привет, моя хорошая, — выдыхаю еле слышно и растягиваю резиновую улыбку на губах.

Лиза в отличие от меня всегда была легкой, позитивной, веселой. Шла по жизни уверенно и бодро, заряжая энергией всех окружающих. И меня заставляла смеяться, как бы порой не хотелось разрыдаться в голос.

Вот и сейчас в этом ужасном месте я не могу не выполнить то, что было заложено почти с рождения. Подарить сестренке лучик улыбки, которую она всегда от меня требовала.

— Ну, Сонюшка, улыбнись, сестрёнка! Смотри, какой день чудесный! Можно на речку сходить, позагорать, а там малинник есть недалеко, я тебе самых крупных ягод наберу. Сонь, ну, Сонь, ты только улыбнись!

— Лиза, он же наши деньги, что на молоко для тебя были отложены, забрал, чтобы своей отравы купить и маму вновь напоить.

— Не страшно, Сонь, Бог с ними, я и без молока обойдусь, а вот без твоей улыбки не смогу. Не расстраивай меня, родная.

— Соня, милая, нам уже пора, — странно знакомый голос заставляет вынырнуть из воспоминаний, в которые я углубилась.

— Нет, я хочу побыть с Лизой хотя бы еще полчаса, — качаю головой, не отрывая взгляда от мраморного лица сестры, идеально безупречного, но почему-то совсем не улыбающегося.

Отчего-то болят плечи, словно я пробыла в неудобной позе очень долго. И глаза режет, словно в них соли от души сыпанули.

Оглядываюсь и хмурюсь.

Сама не помню, когда села на стул. И был ли он тут изначально. В моих руках так и покоится тонкая, практически прозрачная ладошка близняшки, которую я старалась согреть всё это время. Потому что она замерзла еще больше, чем мои конечности.

И сейчас я уже не понимаю — вышло или нет. Мы обе с Лизой одинаково бледны, но я не ощущаю больше холода.

— Соня, ты уже четыре часа здесь. Тебе нужно отдохнуть.

Слова слышу, а вот смысл доходит с опозданием.

Глупость какая, да мы только-только пришли.

Приподнимаю голову, с трудом разрывая зрительный контакт с лицом роднульки. Всё кажется, что она откроет глазки, а я пропущу этот радостным миг.

И встречаюсь с карими омутами, серьезными и взволнованными одновременно. Алекс. Здесь. Не ушел. Странно. Он же такой занятой.

— Я со всем договорился по поводу похорон. Все организуют должным образом, не переживай. Нужно лишь твое письменное согласие, чтобы провести церемонию завтра. Документы готовы.

— Но… Я… А как… — теряюсь от слишком деятельной натуры Гроссо, растираю ладошкой лоб, словно мысли в кучу собираю для ответа, и вновь перевожу взгляд на сестру. — Мы же еще не попрощались.

— Соня, милая, ты мучаешь себя и ее. Завтра еще с ней попрощаешься, а сейчас тебе нужно обязательно отдохнуть. Пойдем, — меня уверенно, мягко, но настойчиво поднимают со стула и помогают сделать первые шаги.

Уходить не хочется до мандража.

— А вдруг врачи ошиблись? Может, это не смерть, а просто продолжение комы. Бывают же чудеса? Если надо, я в любое поверю, даже в самое нелепое, если это поможет сестренке, — хватаюсь за соломинку.

— Она умерла, — Алекс поворачивает меня к себе лицом, обхватывает щеки и произносит это тихо, но четко. Ломает мой защитный панцирь безжалостной правдой. — Поплачь, Соня.

— Я не могу, — шепчу пересохшими губами и качаю головой, чувствуя каждую задеревеневшую мышцу в теле.

Трогаю глаза и понимаю, почему их жгло.

Я не плакала. Вообще.

— Можешь, — давит Гроссо голосом, взглядом, тесными объятиями. — Это нужно. Тебе. Отпусти себя, пожалуйста.

— Я не могу, — закусывая губу до крови, качаю головой и улыбаюсь через силу. — Я должна быть сильной, чтобы все контролировать. Я никому не могу доверить свою сестренку, мы же только вдвоем с ней. А вдруг что-то случится плохое?

Как он не понимает? Я действительно не могу. Никак.

— Позволь мне быть сильным за тебя. Всего один день, пожалуйста. В память о Максе, — боль в голосе мужчины режет ножом.

Заставляет не сдаться, нет. Но хотя бы отступить на полшажка.

— Ты не подведешь? — спрашиваю, не совсем доверяя.

— Обещаю, — кивает Алекс так, словно клятву дает, и притягивает меня к себе, сжимая до боли. — Иди сюда, маленькая. Вот так.

Горячие руки вновь обнимают, укачивая меня, как ребенка, а тихий спокойный голос дальше и дальше проникает в мозг, заставляя себя слушать.

— Поплачь, — звучит властный и уверенный приказ.

И он срабатывает как пластырь, резко оторванный от незажившей еще раны и содравший только-только запекшуюся корочку. Втягиваю в себя через рот воздух, потому что нос оказывается заложенным, а вот выдыхаю уже истерику, набирающую обороты моментально, словно океанский шторм.

А дальше просто теряюсь в небытии, не осознавая, где я, что я, как я и почему.

— Умница моя, — время от времени сквозь мои всхлипы пробивается в сознание все тот же спокойный голос, что просил ему доверять, а крепкие руки надежно держат, не отпуская ни на мгновение.

Контролируют, оберегают.

— А теперь спи, — очередной приказ поступает неизвестно через сколько, и я опять его выполняю, не задумываясь.

Просыпаюсь, когда на улице уже темно. Моргаю, чтобы настроить зрение, которое почему-то чуть мутновато, и постепенно воспроизвожу последние события в памяти.

Выходит не очень.

Словно картинка размылась за время отдыха, и рисунок расползся, теряя часть деталей. Важных, как думается. Но уверенности-то нет.

Последнее, что вспоминается: крепкие руки Гроссо и его голос, легко завладевающий вниманием, подчиняющий и будоражащий. А еще мое непротивление на уровне рефлексов. Будто тело ему инстинктивно доверяет, пусть мозг и твердит об опасности.

— Проснулась? — тихий голос объекта размышлений заставляет вздрогнуть и сжаться пружиной.

Сердце, как по команде, дергается в груди так сильно, что начинает колоть. Прикладываю ладошку, стараясь унять нервы, и с удивлением отмечаю, что под пледом вновь нахожусь совершенно голой.

Что за ерунда?

Натягиваю единственное прикрытие до шеи, щурясь, чтобы хорошо видеть глаза Алекса, когда задам интересующий вопрос. Но расположение мужчины действует явно против меня. Настенный светильник висит как раз у него за спиной, потому вместо лица — лишь тень.