Ласка сумрака - Гамильтон Лорел Кей - Страница 55

Я смотрела на человечка с крыльями бабочки и не могла подобрать ни одного нелицемерного аргумента. Лично я бы не стала никого убивать за коллекционирование бабочек, но будь у меня на спине крылья мотылька и проводи я большую часть своей жизни, порхая вместе с ними с цветка на цветок, – может, я по-другому оценивала бы смерть даже единственной бабочки. Может, если ты размером с куклу Барби, убийство мелких созданий для тебя так же ужасно, как человекоубийство. Может, да, может, нет. Но я не чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы спорить.

Глава 29

Я сгребла подушки за спину, устроившись полусидя. Для этого мне пришлось отодвинуть Китто. Он цеплялся за меня всеми конечностями, но глаза его были прикованы к Шалфею. Он следил за маленьким эльфом, словно не доверял ему или ждал от него какой-то опасности… а может, просто думал, каков Шалфей на вкус. Но что бы он ни думал, мысли его не были дружелюбными.

Шалфей, казалось, не замечал малоприятного взгляда гоблина. Он просто порхал по комнате, пока я устраивалась поудобнее.

Я расправила простыню на груди и протянула ему руку – ладонью кверху, чтобы Шалфей мог добраться до моих пальцев, потому что именно из пальцев он и будет пить. Нисевин как раз таким способом брала мою кровь, и если это устроило королеву, то и для Шалфея сойдет. Кроме того, что-то в нем меня нервировало. Смешно нервничать из-за кого-то, кого я могу одной рукой пришлепнуть к стене, но глупо это или нет, отрицать свои чувства я не могла. И разубеждать себя я не стала, просто прикрыла свои самые уязвимые места и дала ему только руку.

Шалфей приземлился на моем запястье, встал на колени на ладошке и обхватил крохотными ручками средний палец. Он погладил палец, и ощущение оказалось для меня одновременно приятным и беспокоящим.

Наверное, я напряглась, потому что он сказал:

– Ты ведь позволила использовать гламор?

Я кивнула, не вполне доверяя собственному голосу.

Он улыбнулся, и рот его был словно маленький красный лепесток, глаза – искренние и теплые. Я почувствовала, как расслабилась, всю нервозность словно рукой смахнуло. Я не боролась с этим ощущением, потому что уже дала согласие. И боль в плече ушла. Ничего не болело.

Китто свернулся у моего живота, скользнув ногой мне по коленкам. Я отпустила простыню и взъерошила его кудри. Волосы были невероятно мягкими. Он зарылся лицом мне в живот, и я вздрогнула от прикосновения его лица к коже. Наверное, я сейчас среагировала бы на любого.

Я посмотрела на Шалфея.

– Ты великолепно владеешь гламором. – Мой голос чуть дрожал.

– Нам без этого нельзя, – сказал он, водя вверх-вниз ладошками по моему пальцу. Ощущение уже не было просто приятным, оно было эротическим, как будто в пальце появились новые нервы. Я знала, что это действие гламора, естественной магии фейри, но это все же было так хорошо, так невероятно хорошо…

Поддаваться гламору, если гламор вот такой чувственный, – это удивительное ощущение. Сидхе не проделывают такое друг с другом, потому что использовать гламор в интимных ситуациях считается смертельным оскорблением. Но малые фейри между собой используют его довольно часто, а с сидхе – почти всегда. Может, это из-за неуверенности. Может, просто способ показать, на что они способны.

Шалфей был способен на многое.

Он обвил мой палец руками, и было это так, словно он касался чего-то более… гораздо более интимного. Он поцеловал кончик пальца – словно касание нежнейшего шелка. Я чувствовала, как раскрылись его губы, и они показались много больше, чем были на самом деле. Мне пришлось приоткрыть глаз и взглянуть на него, чтобы убедиться, что он все такой же маленький и по-прежнему находится у меня на руке. Как оказалось, я почти утонула в подушках, а рука моя покоилась на бедре, но Шалфей все так же стоял на коленях на моей ладони.

Китто сплелся со мной ногами, и я почувствовала, как он твердеет. На миг я задумалась о том, что же такое гламор делает с гоблином, но тут Шалфей вонзил в меня зубы. Он укусил меня резко и сильно, как откусывают от яблока, – но боль тут же уплыла, и когда он начал пить кровь из раны, мне померещилось, будто тонкая красная нить протянулась от кончика пальца прямо к моему паху. Каждое движение его губ отзывалось у меня внизу живота.

Он пил, питался, все быстрее и сильнее, и было это словно он трогал меня внизу – все быстрее и сильнее. Я чувствовала растущую теплую тяжесть в собственном теле, которая означала, что я была на грани, на грани наслаждения. Словно Шалфей заманил меня к обрыву, которого я не разглядела вовремя, и теперь мне решать, падать ли в открывшиеся объятия.

Я была не в состоянии думать. Я ничего не могла решить. Я вся превратилась в чувство, в растущее наслаждение, в ощущение теплой тяжести, подступающей, заливающей мое тело. И вдруг это тепло полилось из меня, через меня, поверх меня. Я вскрикнула, но не боль рвалась из моих губ. Я кричала от наслаждения и извивалась на простынях, в ловушке между губами Шалфея, все еще сомкнутыми на моей плоти, и твердостью тела Китто, прижавшегося к моей ноге. Китто оказался на мне сверху, когда я извернулась на кровати; его руки обхватили мою талию, заскользили к кончикам грудей. Прикосновение было очень неуверенным, но в моем напряженном состоянии оно ощущалось как нечто гораздо большее, о, настолько большее!

Я снова вскрикнула, и когда Китто скользнул через мое бедро, прижался ко мне, не входя еще, но лежа на мне, и оба мы были наги, оба – в нетерпении, – я не возражала.

Кураг сказал, что я должна дать Китто настоящий секс, а для гоблина это значит только одно – соитие. Я знала еще, что гоблины не занимаются сексом без крови. Но сейчас – больно не будет. Никакой боли.

Я подняла глаза на Шалфея, парящего над нами. Он светился мягким медовым светом, словно внутри него зажглась свеча. Глаза горели черными алмазами, жилки на крыльях блистали черным огнем; желтый, синий и оранжево-красный цвета сияли, будто витражное стекло в потоке ярчайшего света.

У меня еще хватило рассудка сгрести волосы Китто и отдернуть его голову кверху:

– Только кровь, Китто. Чтобы все мясо осталось на месте.

– Да, госпожа, – прошептал он.

Я резко разжала ладонь, и он взглянул на меня темно-синими глубокими глазами со зрачками, превратившимися в тонкие черные штрихи. Я будто упала в синеву его глаз и знала, что это все еще действие гламора Шалфея, и мне плевать было на это. Я сама отдалась гламору, я позволила иллюзии завладеть мной.

Китто скользнул внутрь меня, приподнялся на локтях, замер на миг – и мы слились воедино. Он смотрел на меня, распростертую под ним, и одинокая слезинка скатывалась из синего глаза.

Я знала, как гоблины относятся к сексу: они не плачут при первом слиянии. Сквозь туман гламора я видела Китто – сквозь все чары, я видела его – и я подняла вверх руку, руку, которая уже стала белой и сияющей. Я коснулась хрустальной слезинки и сделала то, что всегда делают гоблины с драгоценными телесными жидкостями: я поднесла ее к губам. Я выпила соль его слез, и он зарычал где-то в глубине горла и начал вдвигаться в меня.

Я смотрела, как он вонзается в мое тело – и как начала светиться его кожа, белым и перламутром. Он вонзался в меня, сияющий обелиск, будто сотканный из света, – и это не было гламором. Я лежала под ним, и моя кожа блистала лунным светом. Только для другого сидхе могло мое тело вот так сиять. Краски начали танец под его кожей, будто внутри него заплясали радуги, пробиваясь к поверхности вспышками фейерверка сквозь хрустально-прозрачную воду.

В его глазах было лишь синее пламя за прозрачным стеклом. Короткие темные кудри развевались, словно ими играл невидимый ветер, и этим ветром был Китто. Он был сидхе. Помоги нам Богиня, он был сидхе!

Оргазм ослепил меня потоком света и магии. Все, что я видела в этот момент, – белый свет и вспышки радуг вокруг. Все, что я чувствовала, – это свое тело, объемлющее его; словно место, где мы соединялись, было единственной принадлежавшей реальности частью наших тел. Словно мы превратились в свет, воздух и волшебство, и лишь один якорь – точка соединения наших тел – удерживал нас, связывал нас, ограничивал нас. А потом и эта опора пала, когда он проник в меня, и мы стали лишь светом, и цветом, и волшебством, и накатывающими одна за другой волнами наслаждения. Так, словно можно стать лишь смехом, лишь радостью, стать самым лучшим, что только знаешь.