Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич - Страница 2

Лёнькина мама, немногословная Акулина Даниловна, потерявшая два года назад мужа – свою главную опору – Павла Степановича, то ли от нахлынувшего горя, то ли решив взять мужское воспитание в свои руки, не тратила понапрасну слов, когда речь шла о каком-либо внушении сыну. Он был у нее единственным, а потому все материнские надежды и чаяния возлагались на Лёньку через воспитание прутом, вожжами, ухватом, поленом, ремнем, в общем, всем, что попадалось под горячую материнскую руку. Мальчишка очень быстро усвоил и прочувствовал эту науку воспитания и старался не выпрашивать лишнюю порцию тумаков. А когда этого не удавалось, задача состояла в том, чтобы вовремя увернуться или спрятаться от мамкиного гнева. Тем более что заботы о хозяйстве быстро переключали материнское внимание с сына на насущные проблемы. Бывало, только схватит хворостину и замахнется, а с улицы орет соседка, тетка Фроська:

– Акулька! Чтоб ты лопнула! Опять твоя телуха буряки топчет! А ну, сгинь, нечистая, отсель!

И тут уже мать отбросит узловатый прут в сторону и строго мотнет головой Лёньке:

– А-ну, гони ее до дому!

Парень и рад, что мамка отвлеклась. Да и не била б она его, если б и сама не выросла битой-перебитой. Как ее растили, не глядя на то, что она девка, так и она Лёньку учила уму-разуму. А он от раза к разу становился и крепче, и терпеливее, и взрослее. Получит свою порцию оплеух, покряхтит, потрет припухшие места и снова пулей летит в поле с парнями гнезда перепелиные «ворошить». Время их детства всегда было голодное, и любая добыча – лесная, озерная, полевая – мальчишками проглатывалась моментально, на лету.

Сегодня Лёньке повезло. Его не ругали и не били, потому что мамка была довольна тем, как он скоро и чисто выкосил свой участок, да еще и ей помог. Она, скупая на похвалы, от усталости или же и впрямь одобряя его усердие, даже кивнула:

– Молодец! Иди повечерь.

Улыбаться она вовсе не умела. От происходящих бед, нескончаемых проблем и лишений пережитой тяжелой жизни она напрочь забыла, как это – быть счастливой, улыбаться, смеяться и радоваться. Поэтому и сейчас протянула ему кусок грубого хлеба и полкрынки молока, которое на жаре уже готовилось преобразиться в простоквашу. Уговаривать молодой растущий организм было делом пустым. Он моментально проглотил и краюшку, и кисловатую жидкость. Побежал к стогу, который только что сметали соседские тетки из просохшей травы. Оттуда оглянулся и крикнул:

– Мааам, я чуток здесь полежу! Иди домой без меня!

Акулина утерла кончиком платка мокрое от работы и жары лицо, подобрала свои скромные пожитки и крикнула сыну:

– Косы сам принеси! В сарай схорони. Да чтоб не затемно!

Вместе с остальными косарями – женщинами и немногочисленными оставшимися в деревне мужичками – она поплелась в сторону дома. Из мальчишек в этот день на покосе были только Лёнька да мелкий Петюня Бацуев, что пришел с матерью из соседних Всходов помочь родственникам, ее сестре с семнадцатилетним сыном Иваном. Ему мамка не разрешила остаться. Но вдруг от удалявшихся с луга людей отделилась худенькая фигурка, в ней узнавалась Танька Полевая. Она спешила к стогу, в котором блаженствовал Лёнька.

Голубое небо плавилось от невыносимо яркого солнца, и казалось еще немного – и оно прольется своей безупречной синевой и затопит всю землю божественной благодатью и нескончаемым блаженством. Лёнька с наслаждением грыз сладкую сочную травинку в том месте, где обычно у самого корешка собирается весь сладкий нектар, и упоительно мечтал.

«Вот выучусь – уйду в город. Наймусь там на фабрику. Заработаю денег, справлю пиджак двубортный, сапоги хромовые, фуражку с лаковым козырьком. А еще накуплю конфет сахарных да пряников печатных. Мамке привезу и тетке Паньке. А еще, говорят, в городе есть сладость необыкновенная, ледяная, что во рту тает и после нее сладко и вкусно во рту, а по шее холодок бежит иголочками…» В этот мечтательный момент его сладкие дремы были прерваны самым безжалостным образом:

– Лёнь, а Лё-о-онь! Ты чо разлегся?

Он нахмурил брови, стиснул зубы и кулаки.

– Те чо надо? Мышь Полевая? – угрожающе мотнул в ее сторону вихрастой головой, словно хотел ее боднуть. Танька отскочила, вскрикнув, и обиженно надулась:

– Дурак какой-то. Я ж специально осталась… чтоб с тобой побыть.

Танька была старше Лёньки на два года, но внешне из-за необычной крепости коренастого мальчишки и ее худобы они смотрелись как ровесники.

Он действительно рос и развивался очень быстро, был мускулист, вынослив и смышлен. Жизнь без отца заставляла становиться сильным. Из-за его развитости и отсутствия в деревне парней их возраста девочки даже постарше нет-нет да и заглядывались на милого паренька с открытым ясным взглядом и залихватским, выгоревшем на солнце казацким чубом. Танька, увидав, что парень отстал от всех косарей и забрался в стог сена, не смогла упустить такой удобный момент. Она сбежала к нему, придумав какую-то отговорку для матери, и теперь явно рассчитывала на мальчишеское внимание.

Но Лёньке сегодня было не до девок, он мечтал. Строил планы на жизнь и никого в свой мир фантазий не впускал. Танька, конечно, девчонка симпатичная, даже, наверное, если б не худоба ее, красивой могла бы считаться, но сейчас после работы на лугу, под палящим зноем, Лёнька не хотел ни ее благосклонности, ни ее глупых расспросов. Правда, и обижать ее тоже не хотелось. Она ведь к нему относилась хорошо и даже частенько угощала то яблоком, то куском пирога, припасенного за праздничным столом. К тому же и в школе иногда подсказывала. Хоть и училась на класс старше. Она неплохо знала школьные предметы и всегда предлагала Лёньке свою помощь. Особенно когда выпадало вместе возвращаться из школы.

– Ладно, не журись! Устал я просто, – снисходительно улыбнулся Лёнька.

– А я тебе пол-яблока дам. Хочешь? – пошла на мировую Танюшка. Она протянула ему аккуратно обгрызенное яблоко, от которого действительно осталась почти половина. Уговаривать мальчишку не было нужды и уже через мгновение зеленый бок фрукта захрустел у него меж зубов. Танька удовлетворенно хихикнула и рукой поправила растрепавшуюся косичку. Все же ей удалось вновь завоевать его внимание.

– Лёнь, а можно я тебя спрошу о чем-то?.. – Ее бледные, почти не тронутые летним загаром щечки вдруг залились ярким румянцем.

– О чем? – сглотнув, удивился парень.

– Леня, а ты на мне женишься, когда вырастешь? – Теперь и все лицо ее сделалось пунцовым.

– Ух ты, какая шустрая! Я ж еще не выучился, профессию не получил, – важно ответил Лёнька, сменив гнев на милость. Он сейчас действительно мечтал о своей будущей взрослой жизни. Мальчикам его возраста всегда свойственно мечтать. Он слышал рассказы мужиков и старших парней, собиравшихся на конюшне у хромого конюха Прохора, о дальних морских походах, больших и красивых городах, высоких горных перевалах, южных республиках с пальмами и верблюдами и северных бескрайних ледяных пустынях. Он любил вечером, накормив скотину, загнав коров и кур в хлев, сделав уроки, в одиночку забраться под крышу конюшни и, закопавшись в сено, подолгу слушать пьяную болтовню деревенских мужиков, пока мама не начнет звать его от калитки. В три прыжка он соскакивал со своего уютного «насеста» и, проскользнув сквозь обветшалый плетень, оказывался в доме, позади матери. Еще через мгновение он уже возникал в окошке:

– Мам! Я здесь, дома. Ты чего?

– Ух, шельмец! Я тебе… – Она беззлобно грозила сухим костлявым кулачком. Всегда была готова потрепать и поколотить если не за проделки, то для профилактики. Однако убедившись, что парень переделал все вечерние дела по хозяйству, доверенные ему, успокаивалась и сменяла свой родительский гнев на материнскую милость. Акулина не знала, что такое нежность, ласка, поцелуи, и поэтому максимум, на что была способна, – потрепать Лёньку за непослушные вихры и почти нежно толкнуть в спину. Мальчишка тоже не понимал, что такое любовь. Отец не успел согреть его сердце и зародить в сыне ответное чувство, так как умер слишком рано. А нечто новое и особенное, не похожее на обиды за побои и наказания, появилось впервые, когда Акулина вдруг тяжело заболела. Вместе с навернувшимися слезами где-то глубоко возникало необъяснимое щекотание и дрожь, от которых хотелось разрыдаться в голос и прижаться к единственной маме. И не отпускать. Пусть лупит. Пусть дерет. Пусть! Пусть! Только бы быть с ней. Только бы не бросила. Только бы она не оставила его в жизни одного…