Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич - Страница 16

– Hyvä On, Mikko! Heitä ne. He kuolevat täällä pian[52].

Солдат, услыхав слова земляка, зло сплюнул остатками пчелиного воска и с силой отдернул руку от тетки, которая продолжала что-то причитать и завывать. Пытаясь уклониться от ее цепких захватов и нытья, рядовой эсэсовец карательного батальона «Нордост» Микко Вааттанен сделал шаг назад, отстраняясь от Акулины, убрав свою ногу с груди мальчишки. Тот захрипел и зашевелился. Акулина уловила это непроизвольное движение, почувствовав отступление перед ее энергичным натиском, и, не меняя интонации, с которой просила финна о пощаде, вполголоса, но отчетливо выговаривая слова, запричитала:

– Беги, сынок! Беги! В лес! На Бездон беги!

Мальчишка, лежавший почти неподвижно, перестал быть главным объектом всеобщего внимания, поскольку запасливые эсэсовцы уже распределили все ворованные медовые соты и теперь посмеивались над унижением русской крестьянки, целующей руки финского завоевателя. А она поднялась во весь рост перед ними, раскинула руки и крикнула:

– Хоронись, Лёнька! Не пущу!

В тот же миг он вскочил на ноги и прыжками, словно зайчишка русак из стороны в сторону, метнулся в кусты малины. Ни один солдат не успел даже вскинуть свое оружие, и теперь, осознав, что мать лишь отвлекала их внимание и давала сыну возможность сбежать от расправы, они все набросились на нее.

Финны повалили Акулину на землю, били и пинали ногами, вкладывая в каждый удар тяжелых сапог всю злость и ненависть за каждого убитого солдата в зимней кампании, за многолетнее существование на окраине Российской империи, за обидное, прилипшее навеки прозвище «чухонцы», за широту русской души, за красоту российской природы, за все, что так любим мы и ненавидят они.

Не бил Акулину только Микко Вааттанен. Освободившись от ее сильных материнских рук, он сделал шаг в сторону от побоища, устроенного его друзьями, и, прицелившись на уровне полуметра от земли, выпустил все оставшиеся в магазине своего пистолета-пулемета шестьдесят пять пуль вслед качающимся макушкам сбитых Лёнькой при побеге кустов и деревцев. На последнем выстреле он уловил то, что в этот момент жаждал услыхать больше всего на свете, – жалобный и резкий вскрик звонкого мальчишечьего голоса. Услыхала его и Акулина. Она не чувствовала боли сыплющихся градом ударов, дробящих ее кости, разрывающих ее тело, рвущих связки, мышцы, сосуды, потому что потеряла сознание не от них, а лишь от этого слабого, беззащитного стона, наполненного болью и отчаянием застреленного сына.

Глава седьмая

Бездон

В идеальной зеркальной глади лесного озера отражалась не только кипящая вокруг него и над его поверхностью жизнь лесных обитателей. Превратившись в рыбку и взглянув на эту же поверхность снизу, вы могли бы насладиться и необыкновенным отражением подводного царства древнего водоема. Об этом таинственном месте ходило множество самых невероятных легенд и сказок. И о том, как по ночам из него подымались духи, приходившие в деревню и стучавшие в окна жителей. И конечно о том, как мужики сотню лет назад поспорили, есть ли у этого озера дно и как глубоко оно находится. И о том, как они спускали целый день камень, притороченный к собранной по всем дворам веревке и соединенной в общую цепь пятиверстовой длины. Да так и не достигли дна. Оттого и прозвали его Бездоном. Рыбачить на нем было одно удовольствие, но купаться никто не осмеливался. Уж больно дурная репутация была у этого загадочного места.

Добавляла загадочности и страха расположившаяся вдоль всего восточного берега озера трясина, словно бархатный воротник окутавшая своими мхами, хвощами и травами побережье древнего водоема. Прозвали эту трясину Настасьиной по легенде, жившей и передававшейся из поколения в поколение, про бедовую девку, что уводила в лес и губила зазевавшихся мужичков. Из-за того, что болото располагалось непосредственно перед озером, безопасные проходы к нему знали только местные следопыты. Да и то надо сказать, что ежегодно из-за весеннего разлива и само озеро и трясина меняли свои очертания, и даже прежние хоженые-перехоженые тропы вдруг превращались в коварные ловушки. Потому обоснованно и побаивались деревенские без надобности забредать в эти гиблые места.

Ранним утром на тропе, упиравшейся в болото, остановились четверо. Все были женского пола и рода, и, судя по зареванным лицам, оказались здесь не от сладкой жизни. Маруся Воронова – жена местного кузнеца – и ее три дочери: двенадцати, шестнадцати и восемнадцати лет от роду. Небольшие узелки, заброшенные за спину и связанные веревками на груди, всклоченные волосы, разорванные рубахи и платьишки дополняли картину, еще раз указывая на вынужденность этого странного похода.

– Ой, девоньки, кудай-то нас занесло? Тропа оборвалась, и жизнь наша чуть не кончилась… – тяжело вздохнула старшая женщина.

– Маам, а они за нами гонятся? – испуганно глядя на мать, спросила самая младшая.

– Не знаю, Аленка, не знаю.

– Конечно, бегут! Мы ж такое сделали… – держась рукой за вздувшуюся красную щеку, ответила девочка постарше.

– А будут знать, сволочи, как похабничать! – резко добавила самая старшая девушка, срывая листок подорожника и прикладывая к разбитой губе, на которой сквозь запекшуюся корку сочилась алая кровь.

– Да, Оленька. Уберег Господь нас от поругательства. Когда он тебя сцапал да ударил по лицу… – Женщина тяжело сглотнула и махнула рукой: – Я думала, конец пришел. Сама не знаю, как мне этот молот подвернулся. Схватила и…

Женщина присела на трухлявое бревно, оставшееся от поваленной березы, и, развязав заплечный узел, достала видавшую виды потертую и помятую алюминиевую фляжку. Отвинтила крышку и почти поднесла к губам, но, тут же передумав, остановилась и сперва протянула ее дочкам:

– Попейте, девочки.

Все дочки по очереди отпили и присели рядом с матерью прямо на траву.

Они не хотели вспоминать и обсуждать, а значит, заново переживать события предыдущего вечера. Накануне к ним неожиданно ввалились два странных типа в чуднóй военной форме с кренделями и шестиконечными звездочками. Один из них, огромный, волосатый и черномазый, что угольщик, ворвавшись в дом, набросился на среднюю дочку, но, увидав подоспевшую ей на помощь старшую сестру, переключился на нее. Сперва он с размаху влепил своим кулачищем по лицу прибежавшей защитнице, отправив ту в глубокий нокаут, а затем, ловко зацепив ноги средней девчонки веревкой, почти без усилий подвесил ее вниз головой в сенях дома. Вернувшись к лежащей на полу без сознания Ольге, гогоча и причмокивая, он уже готовился к своему мерзкому преступлению, стягивая свои перепачканные чьей-то запекшейся кровью галифе.

В таком виде его и застала Маруся Воронова, вернувшаяся с младшей Аленкой после стирки белья в протекавшей прямо в овраге за хутором речушке. Не раздумывая и ни мгновения не колеблясь, она схватила молот своего мужа, которым и он не без труда управлялся, и, резко размахнувшись, проломила череп черномазого насильника. Женщина и сама не могла понять, откуда взялась та неведомая сила, которая помогла оторвать, поднять и обрушить тяжеленный кузнецовский инструмент на кудрявую башку врага.

Второго оккупанта пришлось просто подкараулить у входной двери, когда тот в поисках своего товарища заглянул в дом. Любопытство ли, жажда легкой наживы или похотливые инстинкты – а скорее всего, все вместе – привели этих двух бойцов венгерского королевского корпуса к бесславной гибели во время совершения их мародерских преступлений.