Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 34

– Слиплись, как пельмени!

Инна прыснула и вдруг, как будто приняв для себя какое-то важное решение, прижалась ко мне теснее. Она словно соревновалась с Ритой… Или это у меня легкое воспаление воображения? Треугольники мерещатся…

– Обними меня! – потребовала она. – Крепче!

Я притянул девушку сильнее – обе ее симпатичные окружности вмялись мне в грудь, рождая суетные желания, весьма далекие от вершин духовности. А Инна вдруг потупилась, зардевшись.

– Миш, прости… – Она отстранилась, лишь ладони оставляя на моих плечах. – Я так не могу… Хочу, но… – Дворская выдавила смущенную улыбку: – Не получилось у меня нырнуть в бездну порока!

– Да ну ее, эту бездну! – энергично отмахнулся я. – Без нее даже лучше!

– Правда?

– Чистая правда!

Мы еще немного «поплавали», скользя по поверхности бездны, и вот музыка зазвучала прощальным аккордом. Наша пара «расклеилась».

– Тихо! – скомандовал я гостям, прислушиваясь к гулким шагам, донесшимся из подъезда. – Родители возвращаются! Настя, включи люстру!

Приятный сумрак, едва разгоняемый слабыми лампочками двух бра, пропал, сметенный ярким и бесцеремонным верхним светом. Андрей тут же отшатнулся от Зиночки, а та прыснула в кулачок.

Залязгал замок, и вошла мама.

– Привет, молодежь! – весело сказала она. – Не помешали?

– Ой, да что вы, Лидия Васильевна! – воскликнула Аля. – Самое время – мы как раз горячее выложили. Тут всем хватит!

– Присоединяйтесь! – добавила свой голос Рита.

– Не могу отказать девушкам, – промурлыкал отец, – это было бы невежливо.

Пять минут спустя все дружно лопали телятину, тушенную с черносливом, и рулетики со сложным соусом, неведомым даже парижским рестораторам, – мамино изобретение.

Заметив, что Маша то и дело поглядывает на нашу картину с коровами, я спросил ее:

– Нравится живопись?

В слове «живопись» я сделал ударение на последний слог, как в «Операции „Ы“».

Шевелёва изогнула уголки губ, словно готовясь растянуть их в улыбку.

– Это репродукция?

– Как можно? – изобразил я благородное возмущение. – В нашем доме все только подлинное! Все стулья из натурального дерева! А это полотно нам по наследству перешло. Там и подпись есть, только неразборчивая. Начинается на «Пес…»

– Песке! – радостно воскликнула Маша. – Иван Песке! Я так и знала! Это наш первомайский художник! Он в прошлом веке родился, в Голте, Иван Пескевич его звали, если полностью. Песке – это он такой псевдоним себе взял, потому что был импрессионистом, а там в основном французы отметились. А потом уехал во Францию насовсем и стал Жаном Песке уже официально. Точно, это его картина! Я видела такую в альбоме, очень похожую, только выполненную в манере пуантилизма…

– Люблю красивые, но непонятные слова! – ехидно выразилась Сулима.

Надо было поддержать смутившуюся Машу, и я вступился:

– Пуантилисты рисуют крошечными мазочками, точечками такими, мозаично.

– Да-да! – благодарно глянув на меня, Шевелёва продолжила: – Песке выставлялся вместе с Матиссом, был хорошо знаком с Тулуз-Лотреком и учился у Писарро. Берегите эту картину, она настоящая!

– И, наверное, стоящая… – рассудил Андрей.

– Ну, вот мы и разбогатели! – ухмыльнулся отец. Все рассмеялись, и взрослые, и не очень, составляя трогательный консенсус.

Так, на веселой ноте, мы и закруглились.

Я честно, как виновник торжества, перемыл всю посуду, никого не подпуская к раковине, а Настя убрала остатки пиршества в холодильник.

– Вот, еще и на завтрак осталось, – удовлетворилась мама.

Критически оглядев чистую раковину из нержавейки, что в настоящем времени слыло дефицитом, я вытер руки.

«Все, банкет окончен, – процитировал я незабвенного Бендера, – продолжим наши игры».

– Миша! – послышался отцовский голос.

– А?

– Хочешь подарочек?

– Хочу!

Мы сошлись с папой в прихожей, и он протянул мне небольшую картонную коробочку.

– Это тебе! – гордо сказал отец.

Я открыл коробчонку – и увидел целую пригоршню микросхем.

– У-у-у! Ничего себе! Вот это я понимаю! – затянул, с упоением разглядывая БИСы. – Слу-ушай… Да это же процессор! – не веря, поднес к глазам квадратную микросхему с выводами. – Ну да! Все четыре секции? Ух, ты… Так их же еще не выпускают!

– Для кого как! – довольно сказал батя. – Я списался с Юдицким – Давлет Исламович как раз рулит работами по микропроцессору в НИИТТ, и он привез в Новосибирск первые образцы. Вот тебе полный комплект… – он стал осторожно перебирать однокристаллки: – 4-разрядная секция АЛУ[37], 8-разрядная секция арифметического сопроцессора, это… А, это 8-разрядная секция для обмена информацией и еще секция управляющей памяти. Аллес гут?

– И еще какой гут! – впечатлился я.

– Знаешь, – доверительно сказал отец, – Давлету Исламовичу пришлась по нутру твоя идея с видеомонитором. Они сейчас как раз разрабатывают одноплатную 16-разрядную микро-ЭВМ, а вот с периферией беда. Придумали крайне простое считывающее устройство – с ручной протяжкой перфокарт и перфолент! С вводом на печать еще сложнее, хотя у них там заработал экспериментальный струйный принтер – по теме «Ювелир»…

– Это они молодцы, – кивнул я. – А что до моих идей… Да какие там идеи, – махнул рукой с пренебрежением, – просто собрал до кучи, что другие напридумывали!

– А программы?

– Тут – да! – приврал я. Ну, не совсем сбрехал – просто те ранние программы, которые скоро станут привычными, я серьезно переработал, дополнил и довел до блеска.

– Ну вот! – ободрился отец. – ЭВМ – это железяка, пустое тулово, если очеловечивать, а программа – она как бы душа, что ли… Майне либе!

– Я вас внимательно слушаю! – откликнулась мама, привычная к папиному обычаю заговаривать по-немецки в минуты хорошего настроения.

– Готовься печь «Наполеон»! Скоро тебе за микро-ЭВМ садиться!

Мама вышла, смеясь, из кухни и обняла нас обоих.

Глава 8

После пятого урока мне надо было на секцию идти… В любой другой день, но только не сегодня! Маша не слишком докучала мне, но я то и дело ловил ее взгляд – в глазах подруги недоверие боролось с надеждой. Да я и сам торопил время – Светланка, бедная, замаялась уже!

Пинков себе (мысленных) я вчера надавал. Ведь можно было помочь Светке еще в мае, не заставляя девчонку мучиться целых четыре месяца! Мне просто страшно представить, что же с ней случилось в прошлой жизни, когда я уехал на чертов Дальний Восток. Правда, я искал Машу или Свету в «Одноклассниках», но так и не нашел. И что с ними со всеми сталось? Мать наверняка ухаживала за дочерью до самой смерти, и еще неясно, до чьей – Света слишком жизнелюбива, чтобы терпеть положение калеки годами. А Маше каково? Я же знаю, она никак не могла решить, что ей по жизни нравится больше – живопись или искусствоведение, а тут… Маша слишком привязана к сестре, чтобы заниматься своими художническими делами и не волноваться, не думать, как они там, мама со Светкой.

Божечки мои, как Светкина мама выражается, какое счастье, что мы не переехали! Правда, правда!

Иной бы и философию развел – вот, дескать, что есть страдания одной взятой девушки по сравнению с горем и несчастьями миллионов! Вот только честно и откровенно – плевать мне на эти миллионы. Я их знать не знаю, для меня народ, население, пипл – величина абстрактная. Мы испытываем жалость к определенному человеку или к людям, которых постигла беда. Помню, как сгорела «Зимняя вишня» и у какого-то мужика остались там жена и дети. Это было страшно и жалко до слез. Просто, когда примериваешь на себя чужое – конкретное – горе, оно становится понятным. А с Машей и Светой я дружен с первого класса, и это не обычное знакомство, мы не раз выручали друг друга. И меня пробрало всего, стоило только узнать, в какой кошмар превратилась Светкина жизнь. Полужизнь.