Молчание во благо. Том 1 (СИ) - "doditod" - Страница 66

Он поднялся, провёл рукой по куртке. Глаза послушников широко раскрылись.

— В одиночку⁈

— Ну, я же не ничтожество.

Махнув рукой, словно отгоняя мух, он шагнул наружу, оставив людей шептаться в ошарашенном молчании. Ночной воздух ударил в лицо резким холодом, обжигая лёгкие. Кадзуо вытащил сигарету, чиркнул зажигалкой — крохотный огонёк мигнул в темноте — и глубоко затянулся, выпуская дым в чёрное небо. Его глаза сузились, уловив движение в тенях. Закутанная в плащ фигура медленно выступила вперёд, и губы Кадзуо растянулись в широкой, почти безумной улыбке.

— Ну наконец-то, — процедил он, не вынимая сигарету изо рта. Его взгляд помутнел, словно стирая образ этого человека, выхватывая обрывки мыслей.

От фигуры веяло чем-то тяжёлым, почти осязаемым. Это был мастер манипуляции разумом — медиум, чья техника перекраивала сознание с хирургической точностью. Она могла стереть воспоминания, заставить жертву забыть её саму, и всё так тонко, что человек не замечал, как им управляют.

Фигура шагнула ближе, протянув руку. В ладони лежала большая ваза, оплетённая изысканными сутрами — их качество поражало, словно мастер столетиями оттачивал почерк и умение обращаться с проклятой энергией.

Запечатать духа четвёртого ранга было просто: хватало одной печати и обычной клетки — шаманы часто запирали их для исследований. Для третьего ранга требовался мастер, глубоко понимающий суть офуда; такие трудились в храмах по всей Японии, обновляя печати. Запечатать духа второго ранга мог лишь исключительный специалист — убить такого было в тысячу раз проще, чем схватить. Дух первого ранга? Общество шаманов давно забыло, когда кто-то последний раз их запечатывал.

А внутри этой вазы томился ёкай первого ранга, заключённый в артефакт. Кадзуо взял его, ощутив, как по пальцам пробежала дрожь мощи, и ухмылка на его лице стала шире, обнажая зубы.

— С этим я их раздавлю в лепёшку, — пробормотал он, глядя на фигуру с хищным восторгом. Затем заговорил, будто внушая себе установку: — Я не дам клану Инумаки вмешиваться в наши дела. Можете быть чертовски уверены: Масакадо больше не будет учеником Токийской школы, обещаю. И когда я закончу, от их гордости не останется даже пепла.

Фигура в тени изящно улыбнулась. Её грудь слегка колыхнулась, и молодая женщина в чёрном платье, со шрамом, пересекающим лоб, мило склонила голову.

— Уж постарайся.

* * *

Тем временем, в нескольких километрах от поместья клана Инумаки, по узкой дороге пронеслись чёрные машины. Их двигатели рычали глухо, сдерживая нетерпение, пока не замерли у кромки леса. Из салонов высыпались фигуры в тёмных одеждах — люди Кадзуо Таоки, стремительные и бесшумные, словно волчья стая. Они рванули через лес; шаги были быстрыми, но точными. Впереди маячило поместье Инумаки — тёмный силуэт, обнесённый высокими стенами.

Один из последователей, жилистый мужчина с суровым лицом, остановился у границы поместья. В его руках сверкнул длинный гвоздь, покрытый вязью печатей. Он вонзил его в землю с резким усилием, и воздух задрожал, сгущаясь в невидимую завесу. Барьер поднялся мгновенно — плотный, непроницаемый, напитанный проклятой энергией. Гвоздь и печати наделили его особым свойством: никто не мог выйти наружу, кроме самих якудза, и проникнуть внутрь тоже было невозможно. Товарищи переглянулись, ощутив, как пространство стянуло в ловушку.

Взоры устремились к молодому парню, стоявшему чуть поодаль. Он сжимал тёмный сосуд — тот самый артефакт с ёкаем первого ранга. Лицо его побледнело, глаза бегали от страха, но он знал свою роль: открыть вазу и скормить духу палец Сукуны. Остальные уже отступали, оставляя его наедине с барьером. Сглотнув, он прошептал дрожащими губами:

— Открою вазу и сразу убегу.

Шагнув к сосуду, он протянул руку к сутрам, мерцающим на его гладкой поверхности. Проклятая энергия потекла к нему, и он впитывал её, разрушая защиту слой за слоем, пока от печатей не осталось лишь слабое эхо. Затем он торопливо вытащил из кармана палец Сукуны — сморщенный, красный, пульсирующий зловещей мощью — и бросил его к подножию вазы. Не оглядываясь, парень рванул прочь, ноги подкашивались от напряжения.

Спустя мгновение ваза треснула. Из неё вырвался дух — тёмный вихрь с горящими глазами, воплощённое проклятие. Он тут же устремил взгляд на источник энергии, втянув палец в себя, точно голодный зверь. Воздух содрогнулся от его силы, земля под ногами якудза завибрировала.

Крепкий мужчина с коротким ежиком волос нахмурился и буркнул:

— Говорят, если съесть этот палец, тебя разорвёт на куски. Почему духам плевать?

Кадзуо Таока обернулся с презрительной ухмылкой.

— Они его не едят, кретин. Используют как топливо, чтобы напитать тело. Сейчас дух окуклится, переваривая силу, но его сразу почуют так близко от клана. Ваша задача — задержать шаманов Инумаки, пока он не откроет глаза! И помните про главу клана: его техника — в звуках. Кто может — закройте уши проклятой энергией, если увидите этого Масакадо.

Кадзуо резко махнул рукой, и его отряд — пёстрая смесь шаманов в тёмных одеждах и головорезов с пистолетами в руках — сорвался с места, словно стая, почуявшая добычу. Они устремились к стенам поместья с хищной стремительностью.

Перебраться удалось почти бесшумно. Дыхание вырывалось короткими облачками пара в холодном воздухе, пока под сапогом одного из головорезов не хрустнул щебень. Звук разнёсся в тишине, резкий и предательский. Следом затрещала ещё горсть камней под ногой шамана — и скрытность рухнула.

В поместье и так была тревога из-за завесы: кто-то заметил, другой доложил, и звон колокола расколол ночь. Шаманы Инумаки — быстрые, собранные, с лицами, застывшими в холодной решимости, — разбежались по территории, точно муравьи, защищающие улей. Они хватали клинки, талисманы, свитки с печатями, бросали короткие приказы. Якудза, уже проникшие внутрь, стиснули зубы, готовясь к схватке.

Нападавшие рванули вперёд, сапоги загрохотали по мощёным дорожкам, вдоль которых стояли фонари, расставленные с изящной точностью золотого сечения. Свет отбрасывал длинные тени, искажая силуэты, пока те мчались к сердцу поместья. Внезапно двое шаманов-якудза промчались мимо тёмного участка — узкого прохода между зданиями, где свет не доставал. Из мрака, словно молнии, вылетели метательные ножи, нацеленные в спины врагов. Четверо послушников, затаившихся в засаде, выступили на свет, отсекая группу бегущих.

Остальные якудза, не теряя времени, двинулись глубже. Несколько головорезов с бутылками зажигательной смеси отделились от отряда. Их лица искажала злоба, смешанная с азартом. Один за другим они швыряли молотовы на крыши — стекло разбивалось о черепицу с резким звоном, жидкий огонь растекался, вспыхивая яркими оранжевыми языками.

Но пламя, что должно было пожрать всё, быстро угасло. Огонь лизнул крышу, зашипел, будто в агонии, и потух, оставив лишь тонкий дымок, тающий в ночи. Черепица, выложенная с хитроумной точностью, оказалась огнеупорной — её гладкая, холодная поверхность не поддавалась жару, отражая попытки поджога. Один из нападавших, с перекошенным от досады лицом, выругался, швырнув пустую бутылку в сторону:

— Да что за чёрт? Это заколдованная крыша, что ли?

— Кретин, кидай в окна — дома-то из бумаги и дерева! — рявкнул другой, ударив товарища по затылку. Тот, чертыхнувшись, схватил новую бутылку и занёс руку. Но не успел он бросить, как из здания, точно рой ос, выскочили молодые послушники Инумаки. Их клинки сверкнули в свете фонарей, и в миг мужчины оказались разрублены — кровь брызнула на гравий, тела рухнули с глухим стуком.

— Говорят, как якудза, а слабые какие-то, — переглянулись послушники, вытирая лезвия. Один даже хмыкнул, но их насмешка оборвалась: воздух сгустился, а тела сковал леденящий страх.

По гравийной дорожке медленно выступили фигуры — опасные шаманы якудза, чья аура давила, точно пресс. Их шаги были неспешны, почти ленивы, но каждое движение несло смерть. Они проходили мимо тёмных участков, и послушники, затаившиеся там, падали замертво от лёгких взмахов рук. Один шаман в длинном плаще шевельнул пальцами — и шея засадного хрустнула, тело рухнуло. Другой, с татуировкой на запястье, щёлкнул языком — из-под земли вырвался шип проклятой энергии, пронзив грудь юнца.