Последний дар - Гурна Абдулразак - Страница 39

Джамал уселся рядом с Линой, она шепотом спросила: «Это жена Харуна?» Разлив чай, Харун завел разговор. Сделал два небольших глотка и поставил чашку на столик.

— Как вы, наверное, прочитали на открытке, меня зовут Харун, — продолжил он со свойственной ему неторопливостью.

Он замолчал, потом нерешительно, словно раздумывая, стоит ли это говорить, прибавил:

— Харун Шариф.

— Как вы себя чувствуете, мистер Шариф? — спросила Лина. — Надеюсь, медсестра приходит вас проведать.

Харун протестующе фыркнул:

— Тс-с, никаких мистеров, просто Харун. Медсестра приходила только раз, наутро, проверить, жив ли я, а поскольку я оказался жив, мне удалось убедить ее уйти и больше не приходить. Незачем тратить время на меня, когда столько других людей нуждаются в ее умениях. Я прекрасно себя чувствую, Лина, если не считать обычных болей и недомоганий и тогдашнего совершенно неожиданного падения.

— Старческая немощь, — сказала Лина.

— Именно, — рассмеялся Харун и в подтверждение своих слов кивнул. — Надеюсь, вы не будете против, если я спрошу: вы, вероятно, студенты? Что изучаете?

Не прошло и получаса, как Харун явственно вознамерился их спровадить. Предложил еще чаю, они отказались, и тогда он, помедлив, словно желая убедиться, что они не передумают, собрал чашки и блюдца и составил их на поднос. Снова сел в кресло, с улыбкой посмотрел на них с Линой, покосился на окно.

— Что ж, было очень славно, — сказал он после паузы и сделал вид, что собирается встать. — Нужно будет в скором будущем снова организовать чаепитие. Знаю, люди вы занятые, но, когда сумеете выкроить минутку, буду рад снова с вами поболтать.

— Не сказать, что мы отняли у него много времени, верно? — сказала Лина Джамалу, когда они шли домой.

О приглашении на чай к соседу они рассказали Лайзе и Джиму — те как раз вернулись из поездки в Берлин.

— Мы и двадцати минут там не пробыли, — пожаловалась Лина.

Джамал рассмеялся.

— Совсем как мой Ба, — сказал он. — Вот вам чай, выпили — и спасибо, до свиданья. В конце он чуть не силой нас выгонял.

— И всё же он по-своему был весьма любезен, — подхватила шутку Лина. — Если не брать в расчет его манеру прощаться. Зато он предельно ясно выражает свои мысли. Такое вот своеобразное красноречие.

— Как думаете, кто он по профессии? — спросила Лайза. — Точнее, кем был? Ведь сейчас он, наверное, на пенсии?

Лина пожала плечами.

— Это Джамал там всё разнюхивал, как ищейка. Может, он успел найти какие-нибудь зацепки. Джамал, что за книга лежала у него на столике? Возможно, это нам о чем-нибудь скажет.

— «Опыты» Монтеня, — сказал Джамал и рассмеялся, когда они потрясенно замолчали. — Да не знаю я, какая там у него книга! Просто стало интересно, как вы отреагируете на то, что он читает Монтеня.

— Думаю, он писатель, — сказала Лина позже, когда они остались одни.

Джамал отнесся к этому скептически.

— Но ведь он так необычно говорит и столько знает об ирландской литературе.

Вечером, когда они уже легли, со стороны соседнего дома вновь раздались громкий стук и выкрики. Джамал вскочил и начал одеваться, но не успел обуться, как шум стих, повисла напряженная тишина, и тогда Лина окликнула его, и он лег обратно. Назавтра днем Джамал постучал в дверь Харуна.

— Я слышал выкрики и грохот вчера вечером, — сказал он, не входя в дом и оставаясь на тротуаре. — Надо было вызвать полицию.

— Я звонил в полицию, но они говорят, что ничего сделать не могут, — устало сказал Харун. — Это продолжается с тех пор, как умерла Пэт. При ней такого не было. Я видел этих молодых людей. По крайней мере, думаю, что это они, те самые юнцы, которых я встречаю на нашей улице. Не знаю, живут они здесь или просто приходят поозорничать, но я видел их компанию — они ухмылялись мне в лицо, когда я шел мимо. Думаю, это они приходят и устраивают тут весь этот балаган. Но послушайте, я это переживу. Им от своих выкриков наверняка еще страшнее. Я в жизни повидал всякого, и детишкам с их обзывалками меня не испугать.

Джамал так и слышал, как то же самое произносит отец. «Я? Да я этих детишек не боюсь. Я больше боюсь полиции». Только Джамал детишкам не доверял и не считал, что тактика игнорирования их обезоружит. Жестокости в них не меньше, чем во взрослых. Вспомнить хотя бы африканские войны и зверские расправы, которые устраивали дети-солдаты. Но он ведь пришел к Харуну, чтобы выразить сочувствие, так что он не стал спорить и, немного помолчав, спросил:

— Вы читали Монтеня?

— Да, несколько лет назад, — удивленно ответил Харун. — И, признаться, не без удовольствия. А почему вы спрашиваете?

— Просто интересно. По радио недавно говорили о Монтене, обсуждали новое издание его «Опытов», — вывернулся Джамал. — Стало интересно, читали ли вы его. Я пока нет, но собираюсь.

— Вам несомненно понравится. Пишет он увлекательно и при этом мудро. Прочитав его в первый раз, я был потрясен. У него довольно неожиданный стиль — доступный, интеллигентный и откровенный разом, такого не ждешь от писателя другой эпохи и совершенно, казалось бы, другого мировоззрения. Входите, побеседуем о Монтене. — Харун шире распахнул дверь и отступил вглубь дома.

— Может, я сначала прочту, а потом уже побеседуем? — улыбнулся Джамал.

— Всё равно входите, не стоять же на пороге, словно чужие.

В комнате взгляд Джамала сразу приковал к себе портрет незнакомки на бюро, и он, недолго думая, спросил, не жена ли это Харуна, Пэт. Харун покачал головой и указал ему на кресло у окна.

— Я не знаю, кто эта женщина, — с улыбкой ответил он, ничуть не рассердившись на непосредственность Джамала. — Мы нашли эти фотографии в одном из кухонных ящиков, когда въехали сюда двадцать с лишним лет назад. Дом нам достался совершенно пустой. Мебель всю вывезли, полы были голые, лишь кое-где лежал линолеум, весь в дырах. Как будто в этом доме кто-то доживал свои последние дни. А потом, перед продажей, из дома всё вынесли его родственники или стряпчие. Подчистую, а фотографии в ящике остались. Пэт хотела их выбросить, но я не дал. А год-два назад повесил на стены.

Харун замолчал, словно всё было ясно и без дальнейших объяснений.

— Но почему вы повесили на стены фотографии незнакомых людей? Они ведь не имеют к вам отношения, — вежливо спросил Джамал.

— Кое-какое имеют, — столь же вежливо ответил Харун. — Мне приятно думать, что они каким-то образом были связаны с этим домом. Вряд ли эти великолепные люди обитали в таком скромном жилище, но, возможно, они здесь бывали. Возможно, джентри с этих снимков приходились работодателями или, скажем, родственниками здешним жильцам, которые попали в затруднительную ситуацию и утратили прежнее положение в обществе. Занятно додумывать разные подробности и смотреть на этих людей, которые благосклонно взирают с фотографий на это пространство, которое теперь занимаю я. Я полюбил их; без их доброжелательного взгляда в моем обиталище было бы совсем уж пусто.

Джамал прикинул: если «год-два назад», то значит, эти фотографии появились, скорее всего, взамен прежних, например Пэт. Для чего нужны эти снимки-обманки — чтобы завуалировать реальность, подменить одно повествование другим? Но завуалировать для кого? Кто придет сюда и станет читать страницы его жизни?

— Вижу, фотографии крепко вас озадачили, Джамал, — сказал Харун. — Но они просто прихоть, не более. Иногда я себе представляю: вот пришел кто-то в гости и, думая, что фотографии мои, просит о них рассказать. А я в ответ: да, снимки мои, только я позабыл, где они сделаны и кто эти люди. Вот будет потеха! Интересно, может ли и вправду наступить момент, когда воспоминания обратятся в ничто, когда посмотришь вокруг, а рассказать нечего. И кажется, что ты уже не здесь, среди этих безымянных, ни о чем тебе не говорящих предметов, ошметков твоей жизни, а что тебя больше нет.

— Репетируете небытие? — спросил Джамал.

— Нет, пытаюсь представить, каково это было бы, но с этим не спешу, — сказал Харун, явно наслаждаясь беседой. — Пока, по крайней мере. Не думаю, что эта забава с фотографиями свидетельствует о желании умереть. Мне горестно провожать каждый прошедший день, он для меня словно утрата. Не хотелось бы пока, чтобы дни мои окончились.