Графиня Козель - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 75

Громкая история с Гельмом заставила его на некоторое время притаиться. Только через своего постоянного посредника он давал знать графине, что жив и при первой возможности приедет.

Так прошло несколько месяцев.

В столпенском гарнизоне у Заклики были друзья, и он решил навестить их. Ближе других он был знаком с неким фон Кашау, добрым человеком, но страшным кутилой. Они подолгу беседовали с ним о Польше, где Кашау бывал в походах и даже научился немного польскому языку.

И вот под предлогом, что едет навестить Кашау, Заклика отправился в Столпен. Кашау помирал от скуки; увидев в воротах Раймунда, он чуть не задушил его в объятьях и сразу потащил к коменданту, чтобы тот разрешил Заклике пожить в замке. Комендант, у которого болели старые раны на ногах, большей частью лежал в постели, и Кашау часто выручал его по службе, поэтому он не стал возражать. Получив согласие коменданта, приятели отправились на квартиру к Кашау потолковать за кружкой пива. Разговор, конечно, зашел об узнице, из-за которой они здесь торчали.

– Эх! – сказал старый солдат. – Не хочу судить других, особенно его величество короля, нашего милостивого господина, но не могу взять в толк, зачем такие строгости по отношению к женщине? Какую она представляет опасность? Разве что опять кто-нибудь влюбится в красавицу, как бедняга Гельм. Она по-прежнему хороша, несмотря на неволю, слезы, страдания.

– Видел бы ты ее в блеске славы, как я, когда служил при дворе, тогда бы понял, чем она опасна. Думаешь, король ее пистолета боится? Какое! Он ее глаз боится, ее чар и власти над ним: он знает, что если проведет с ней час, то будет лежать у ее ног и молить о прощении.

– А выйдя от нее, старый, с позволения сказать, волокита бросится к ногам Дискау или Остергаузен, – засмеялся Кашау.

– Любопытно взглянуть на бедняжку, – сказал Заклика.

– А кто тебе мешает? Не похитишь же ты ее средь бела дня! – ответил Кашау. – Пойди, поклонись прежнему божеству.

Заклика не заставил себя просить дважды и пошел в башню св. Яна.

Комната графини помещалась в третьем ярусе; Раймунд постучал – никто не отозвался, не слышалось никаких признаков жизни; тогда он тихонько приоткрыл дверь, и его взору представилась незабываемая картина: посреди комнаты стоял заваленный книгами и бумагами стол, Анна Козель, опершись на него и приложив палец к губам, смотрела в огромную раскрытую Библию. Ее странное одеяние заставило Раймунда усомниться, в своем ли она уме. На ней было широкое черное платье с длинными рукавами, подпоясанное кушаком, на котором были начертаны кабалистические знаки, а черные волосы повязаны по восточному обычаю платком с засунутым в него свитком пергамента, тоже исписанным древнееврейскими письменами.

Да, она была по-прежнему хороша, но как же не похожа на ту Анну Козель, что принимала датского короля в усыпанном бриллиантами наряде. Черты лица стали строже, на лбу появились морщины, а на маленьких надменных устах лежала печать молчания.

Заклика вошел, а графиня, неподвижная, как статуя, все не отрывала взора от книги. Но, подняв, наконец, глаза и как бы случайно взглянув на Заклику, она опустила руку, и на лице ее изобразилось удивление.

– Ты дух или живое существо? – спросила она.

– Ваш покорный слуга явился за приказаниями.

– Так, значит, есть еще верные слуги, и я, пленница, еще могу кому-то приказывать.

– Мне, пока я жив.

– Как тебе удалось пробраться сюда?

Заклика указал на мундир.

– Теперь мой черед, – сказал он, – постараюсь действовать осмотрительнее, и, может, мне повезет.

– О нет, – промолвила Козель с горькой усмешкой, – в жизни человеческой все предначертано свыше, заранее предопределено и неотвратимо; никому не дано избежать своего удела.

– А может, мой удел вернуть вам свободу?

– Нет, иным путем обрету я свободу, – покачивая головой, возразила она. – Прежде я была слепа, а теперь ясно вижу, в чем мое предназначенье, оно открылось мне вот в этой священной книге. В мире нет милосердия, есть только необходимость, железная, несокрушимая, неотвратимая, ее надо познать и покориться. Этой мудрости научила меня Библия.

Сказанное было настолько неожиданно, что Заклика потерял дар речи.

– Ты надолго сюда приехал? – спросила Козель.

– Это зависит от вас. Как скажете, так и будет.

Козель полистала Библию.

– Погоди, посмотрим, что скажет священная книга, – промолвила она.

Графиня закрыла книгу на застежку и, подняв кверху глаза, зашептала молитву, потом быстро раскрыла и, посмотрев направо, стала громко читать книгу Иисуса Навина, раздел десятый:

– "И опять сказал им: «Не бойтесь и не ужасайтесь, будьте тверды и мужественны, ибо так поступит господь со всеми врагами вашими, с которыми будете воевать». Понятно, – в раздумье проговорила Анна, – с тобой я буду сильней, но надо ждать гласа божьего и ничего не предпринимать. Только как ты останешься здесь?

Пророчество смутило Раймунда, он ответил не сразу.

– Постараюсь, если нужно, поселиться в замке или в городе. Никто не может мне это запретить. Но служить ли мне или лучше выйти в отставку?

– Сбрось с себя эту позорную ливрею, одежду пленных амалекитян, – перебила его Козель. – Они презренные язычники, идолопоклонники.

– Пройдет какое-то время, прежде чем я получу увольнение, продам капитанский чин, соберу пожитки и вернусь в Столпен, – помолчав немного, тихо сказал Раймунд. – У меня здесь есть старый приятель, Кашау, вот и предлог хороший, лучшего не надо.

– Кашау? – переспросила Козель. – Такой же раб, как все, слуга беззакония, палач. – Она закрыла Библию и принялась ходить по комнате. – Ну что ж, возвращайся, – вымолвила она, – обо мне не тревожься, я не стану ни сама бороться со своим предназначением, ни тебя вовлекать в бессмысленную борьбу. Только ты один мне верно служишь. В наказанье или в награду бог твою судьбу связал с моею, мы осуждены вместе страдать и вместе ликовать, когда пробьет мой час.

Такое настроение не способствовало разговору. Тем более что Анна опять погрузилась в чтение и, казалось, не замечала ничего вокруг. Заклика постоял у двери, а потом, сказав, что еще придет, вышел опечаленный.

Кашау ждал его во дворе у колодца.

– Ну о чем вы с ней говорили? – спросил он.

– Зря у дверей простоял, даже словом не перемолвились. Вошел – она над Библией сидит, я стал ждать, она не то молилась, не то о чем-то думала, так и не подняла головы. Придется, видно, в другой раз прийти.

– Вряд ли тебе больше повезет, – прибавил Кашау, – священные книги служат ей утешением, а может, и развлечением. Оно и к лучшему. А как тебе показалось, изменилась она?

– Еще бы, – ответил Заклика, утаив, что виделся с ней позднее. – Королеву Козель не сравнишь с Козель узницей, хотя у нее и сейчас вид царственный.

Они провели день, гуляя по валам, вокруг стен и разговаривая о войне и о Кракове, где Кашау был дважды с королем. Когда пришло время закрывать ворота, Заклика попрощался с приятелем и отправился ночевать на постоялый двор. Услужливый немец при виде офицера пустился с ним в разговоры. Заклика постарался поскорей от него отделаться. Наутро, как только открыли ворота, Раймунд опять был у Кашау, ожидавшего его с завтраком.

Козель возилась в садике, она кивнула проходившему мимо Заклике. На этот раз одета она была, как обычно, и выражение лица у нее было более веселое.

– Посмотри, – сказала она своим обычным тоном, – вот мои детки! Родных деток у меня отняли! Бессердечные! Отнять у матери ее собственность. В долгие часы одиночества я мысленно пытаюсь представить себе, какие они сейчас. Я бы их, наверно, не узнала, а они бы в ужасе отвернулись от меня. Я просила, чтобы мне разрешили видеть их. Нет, сказали мне, это дети короля, и видеть их мне не положено. Трое у меня детей, что может быть для матери дороже, а мои глаза никогда их не увидят, руки не обнимут! Понимаешь, что это значит, как разрывается от боли материнское сердце? Если бы их отнял у меня господь бог, я искала бы их в царстве небесном, но их отнял земной владыка, их отец и мой враг. Он стоит между нами. Милосердный бог сжалился надо мной и подарил мне цветы, и они улыбаются, как дети. О! Если бы я могла послать им хоть по цветочку. Нет, они отвернулись бы с отвращением! Они будут бояться родной матери, им скажут: она умерла или – еще хуже – сошла с ума.