Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 3

Открываю ящики стола и сразу натыкаюсь на кое-что интересное. В верхнем ящике обнаруживаю кремнёвый пистолет, причём такого калибра, что его и пушкой не стыдно назвать. Рядом лежат принадлежности для чистки — шомполы, порох, коробка с пулями, штук сто, не меньше. Пули круглые, большие, такие, что пробить, наверное, могут и дубовую дверь. Среди принадлежностей замечаю какой-то странный предмет, похожий на кувшинчик, который вставляется под ствол пистолета. «Скорее всего, это для отмеривания пороха», — понимаю я. Надпись на французском на нём. Трофей, что ли? Лезу дальше. В ящике пониже нахожу две трубки, изрядно прокуренные, ножик с красивой деревянной ручкой и пару пачек табака, заботливо завернутых в вощеную бумагу. И вот ещё одно сокровище — табакерка из дерева, расписанная в греческом стиле: на крышке древнегреческие герои, будто с античного барельефа сошли. Красота да и только!

Осторожно открываю самый нижний ящик и… Бинго! Деньги! Считаю. Тридцать семь тяжелых серебряных рублей, разного фасона. Копейки посчитал с трудом — вышло три рубля пять копеек. Но это ещё не всё. Ассигнации — тридцать пять красных десяток, сорок одна синяя пятёрка. Всё новенькое, год выпуска — прошлый. Бумагой набралось на пятьсот пятьдесят пять рублей. Много это или мало? А кто его знает. Хотя лошадь же у меня пала! Вот и проверю.

— Матрена! Подь суды! — ору своей служанке.

Блин, я стал странно говорить, да и у Ары, заметил, акцент пропал. Чудеса.

— Шо, барин? — в комнату вплыла Матрена.

— Что с конём? — строго спрашиваю у неё.

— Ох, горе какое. Не выживет, наверное. Такие убытки у нас. А как теперь карету запрягать? Одним конём? А второго дорого купить…

— Сам знаю, что дорого, — делано ворчу под нос. — Напомни, почем мы коня брали?

— Задешево брали. Двести пятьдесят рубликов отдали всего. Сейчас, поди, дороже, — вздыхает Матрена, причмокивая.

— Сколько там у меня? — начинаю прикидывать, глядя на ассигнации.

— Они один к трем с половиной идут к серебру, не хватит там, — с грустью в глазах говорит баба.

— А ты почем знаешь, сколько у меня?

— Так не было ничего почти. Ну вы и семью Петра продали за пять сотен… Никак запамятовали? Ой, горе!

— Что-то в голове шумит, — потираю я виски. — Посплю, пожалуй. А ты молодец. Да не переживай — деньги будут ещё, — уверяю я Матрену.

— Будут, если что опять продать, — не унимается Матрена. — А так только после урожая. А кого продавать? Четыре семьи по хуторам да тридцать домов в деревне осталось, — напомнила она, вздохнув.

Служанка ушла, а я задумался. Тимоха сказал, что у меня сто сорок душ. То есть мужиков? Может, он перепутал, и всего сто сорок человек крепостных? А я ещё и семью продал. И конь один остался. Зато карета есть! Завтра гляну, что с этим добром делать.

Сон сморил меня, и я прилёг на мягкую кровать. Хоть разулся заранее, и то хорошо.

Разбудил меня, как ни странно, не мочевой пузырь, а петух! Убью, гада! Так спал хорошо, а как встал резко, опять замутило.

Раннее утро. После туалета осторожно выхожу во двор и оглядываю двухэтажный не шибко большой дом. Во дворе уже суетится мужик. «Мирон, вроде», — всплывает в башке. Он колет дрова, и уже хорошая такая стопка дров аккуратно сложена под навесом. Девчонка, что давече подавала нам с Тимохой чай, носится с кормом для курей. Так вот чего петух орал — ему не курица нужна была, а пожрать. Сварить, что ли, его? Слева от дома расположена конюшня, справа — банька. Колодца не видать. Интересно, откуда воду берут?

Теперь самое время осмотреть дом. Не такой уж он и маленький. Есть большой, неплохо обставленный зал с дорогим ковром на полу и камином. Как бы пожара не сделать. Слева в торце находятся мои покои, справа — кухня и комнатки для слуг, которых у меня четверо: кроме Мирона и двух баб, есть и мой незадачливый таксист Тимоха, но он живет в своей собственной избе. Ну как своей? У своего отца. Остальные живут тут, в доме, где у каждого своя комнатка.

В барском крыле — ещё три большие комнаты. Одна из них — моя бывшая детская, как я понял. Позже гляну. Во дворе отмечаю фруктовые деревья, крепкий забор и широкие ворота с калиткой. Как раз в этот момент калитка открылась, и во двор зашёл Тимоха. Вид у него, мягко говоря, был нерадостный.

Глава 3

— Ну что, вредитель! Загубил коня? — подмигивая конюху, говорю я притворно сурово.

— Розог ему, надобно, велеть выписать! — неожиданно кровожадно молвил мужик с дровами.

— А, пожалуй, велю задать ему плетей тридцать! — подхватил я, входя в роль, да так, что сам себе удивился.

— Помилуй, барин, за что плети-то? — неожиданно заступилась за конюха Матрена. — Розги ему — и хватит! Герман там виноват! Он заступил дорогу вашей телеге, ему тоже розог надобно!

Оп-па! Это что, священников пороли в это время? Но тут явно не я ему должен прописывать плети — у попа своё начальство имеется. А картина происшествия всё проясняется и проясняется. И ещё оказывается, плети хуже, чем розги! Учту.

— Так ить он не виноват! — вступается дровосек. — Он не знал, что Тимоха озорует. А ему вы, барин, приказали, — простодушно обвинил меня во всех бедах мой слуга Мирон.

— Ты говори, да не заговаривайся! — прикрикнул я на него, и собственно зря — Мирон и сам испугался.

— Барин, пожалуйте завтракать! Всё готово! — ловко перевела стрелки Матрена. — А ты, Тимоха — сыть лесная — иди хоть на коня посмотри, не издох ли?

— Отставить коня! Тимоха — за мной, — приказываю я.

Завтракать барин изволил в общей комнате с камином, «на аглицкий манёр». На столе стояли: серый хлеб, парное молоко, вареные яйца, пироги рыбные и сладкие, ущица и отдельно вареная рыбка. Что-то несли ещё, но я уже с аппетитом наворачивал уху, заедая свежевыпеченным хлебом. «А мяса-то на столе нет — или бедность, или пост», — отметил я про себя.

Тимоха дождался, когда Матрена выйдет, схватил кусок пирога и начал свой рассказ:

— Думал, жена молодая и красивая, а она хоть и молода, но выглядит хуже бомжих наших. Да ещё детей у меня трое — мал мала меньше, плюс одного в пузе носит, — торопливо прожевывая яство, жалился мой собрат по несчастью. — А я её и бью ещё, оказывается! Вся морда в синяках. Батя старый совсем, помрёт скоро, хотя как старый — сорок пять лет, но работа его измотала.

— Ну, а как ты думал? — кряхтя от неловкости, или от сытости, откинулся я на спинку кресла.

— Как бы нам обратно свалить? — хмуро уставился на меня Ара.

— Куда? Окстись! Мы там, в будущем, в лепёшку разбились! Но от жены, так и быть, спасу — будешь за конём ухаживать и жить здесь, у меня под боком. Потом придумаю что-нибудь. Ты расскажи лучше, что нового узнал про деревню.

— О, тут вообще охренеть можно! Представляешь, ты тут царь и бог! Ты — барин, а мы твои крепостные!

— Тимоха, ты дурак? Неужели вчера этого не понял? — искренне удивился я. — Знаешь, какой год сейчас? Тысяча восемьсот двадцать шестой!

— Значит, восстание декабристов подавили уже, — блеснул познаниями мой собрат по несчастью, чем немало удивил меня.

— Этого я не помню. Что ещё расскажешь?

— В июле начнётся русско-персидская война и закончится через два года победой России. Часть каспийского побережья получим, — глядя в себя, произнёс Тимоха.

— Ты историк там был, что ли? — удивился я.

— Я армянин! Царь Николай после победы организовал Армянскую область, куда входила и Нахичевань. После изгнания в семнадцатом веке всех армян оттуда, на этой армянской земле вновь появились армяне из Ирана. Поэтому и знаю.

— А по специальности ты кто? Не всегда же таксовал? — решил пропустить вековую боль армянского народа мимо внимания я.

— Отец учил сапожному делу. И что интересно: здесь я, помимо того, что у тебя конюхом и кучером служу, ещё и обувь шью. А ты, тот старый, который в машине был, сильно похож на себя сейчас, молодого. И ещё… ты перед едой молитву не прочёл! А это тут обязательно! Давай я тебя поучу.