Аннелиз - Гиллхэм Дэвид - Страница 55

Анна молчит, но, возможно, юноша и не ожидает ответа.

— Ну ты знаешь, что произошло потом, — говорит Рааф. — Ты там была.

— Ты выбил доску из двери склада.

— Мы привезли инструмент на санках. Я сначала использовал фомку, а потом просто выбил доску. Вот тогда я и услышал, как кто-то изнутри зовет на помощь полицию.

От волнения Анна сглатывает ком в горле.

— Это был господин ван Пеле. Торговец пряностями. Нас арестовали, а его отправили в газовую камеру.

Возникшая рядом в своих лагерных обносках Марго шепчет ей на ухо:

А сейчас ты должна задать ему главный вопрос.

Анна чувствует горечь во рту. Ей бы сейчас вырвать. Ее тошнит. Но она смотрит ему в глаза и спрашивает:

— Так это был ты?

В глазах Раафа боль.

— Это ты пошел в гестапо?

Он моргает, но боль не уходит.

— Деньги есть деньги. Ты сам это сказал. Кому какое дело, как ты их добываешь? Евреи стоили тогда по сорок гульденов за голову.

Анна чувствует огонь в груди. Он сжигает в легких воздух, она задыхается.

— Я не сделал бы зла людям. По своей воле. Ты должна мне поверить.

Она заливается слезами, закрывает глаза руками и отказывается воспринимать окружающее. А когда чувствует на своих плечах ладони Раафа, вырывается. Потом слышит резкий звук, чувствует удар по своей ладони, но боль ощущает уже позже, когда ловит немой укор во взгляде Раафа. И понимает, что ударила его. Со всей силы ударила по лицу. Когда она бьет его снова, уже осознанно, ярость сжимает ее пальцы в кулак. Юноша не пробует защищаться, уклониться — только стоит, раскачиваясь, как боксерская груша, а она наносит удар за ударом, пока силы не оставляют ее. Споткнувшись о кирпичный порожек, она падает на одно колено, и ее сотрясает приступ рвоты. Рвотная масса, пачкая рукава, покидает ее тело вместе с желанием, яростью, ядовитой тоской, и приступ затихает, только опустошив ее полностью. Она едва находит в себе силы утереть рот дрожащей ладонью. Рааф наклоняется к ней, но она отбрасывает его руку.

— Не прикасайся ко мне! — Она встает и отталкивает его. Выбравшись на улицу, она садится на велосипед и судорожно жмет на педали. Кровь стучит в ушах.

— Постой! — кричит ей Рааф. Он окликает ее по имени, но она не слышит. Не слышит его, не слышит ничего на свете. Город проносится мимо в пелене слез, ветер жалит глаза. Ворота склада на Принсенграхт открыты. Рабочие загружают грузовик бочками, и она пробегает мимо, бросив велосипед, и пересчитывает костоломные ступеньки — вверх, вверх, вверх, — слыша лишь звук собственных шагов. Книжный шкаф болезненно скрипит, когда она открывает его и устремляется в объятия прошлого. Будь здесь ее мать, она бы упала к ней на грудь, но мама теперь на дне ямы с золой и пеплом, и нет ничего и никого, кто мог бы обнять ее здесь, среди пыльных останков прошлого. Пошатываясь, она входит в комнату, где когда-то стоял ее стол, но и здесь нет ничего, кроме высохшего мусора и журнальных картинок на стенах. Она падает на колени и сворачивается в клубок.

Колокола на Вестерторен звонят, призывая ее сестру. Марго уже тут, глаза ввалились, на груди желтая звезда.

— Ну, теперь ты счастлива? — требует ответа Анна.

Счастлива?

— Разве ты не этого хотела? Ты хотела получить меня в свое полное распоряжение. Ни с кем не делить. Оставаться с тобой навечно. Разве не это твой план?

Анна, у меня нет никакого плана. Ты сама это знаешь.

Анна откашливается. Вытирает глаза ладонями. Она будто упала на дно глубокого колодца.

— Значит, — вздыхает она, — значит, я опять одна. — Она откидывает волосы со лба. — Здесь я всегда буду одна. Вот почему мне так хочется уехать в Америку. Если я останусь здесь из-за Пима, то, боюсь, никогда не покину эту комнату. Буду ее вечной узницей. — Она глядит прямо перед собой в пустоту. И ловит взгляд Марго и спрашивает: — Как ты думаешь, Петер вспоминал обо мне?

Петер?

— После того как нас разделили на перроне.

Думаю, вспоминал.

— Ты в самом деле так думаешь? — Анна в сомнении. — А я о нем почти не вспоминала, — признается она. — Пока не вернулась в Амстердам. Только тогда. — Ее взгляд становится глубже. — Иногда мне кажется, что мне было бы легче, если бы я умерла с тобой. Если бы никто из нас не выбрался из Берген-Бельзена. Ужасно так думать, да?

Ответа она не получает. Место, где сидела сестра, опустело. Она одна.

22. Еще один день рождения

За завтраком звонит телефон, на звонок отвечает Дасса, но через минуту вешает трубку.

— Вернулся Вернер Нусбаум, — объявляет она сидящим за столом Анне и Пиму и наливает ему вторую чашку кофе. — Анна, он будет ждать тебя в магазине после обеда.

Анна глядит на нее поверх тарелки с кашей. У нее отлегло от сердца, но она немного обижена.

— И это все? Вернулся и ждет меня? Никаких других объяснений?

Пим делает глоток кофе.

— Анна, я не сомневаюсь, ты допросишь его при встрече, — холодно говорит он. — А сейчас, пожалуйста, ешь!

Господин Нусбаум бледен. Он похудел. Улыбка слабая. Анна закатывает велосипед в лавку и ставит у стены.

— А вот и она, — объявляет он с деланым радушием. — Надежда литературы.

Приветствие Нусбаума ее задевает. Звучит нелепо.

— Я тревожилась, не случилось ли чего с вами, господин Нусбаум, — говорит она ему с неприкрытым упреком. — Приехала в лавку, а она заперта.

Улыбка на губах господина Нусбаума гаснет.

— Извините меня, Анна! Нежданно-негаданно пришлось съездить в Гаагу. Правительство, похоже, решило, что во время заключения в Аушвице я получил притличный доход, но не заплатил с него налога.

Анна чувствет, как ее лицо заливает жар.

— Какая низость!

Нусбаум пожимает плечами и ставит чайник на плитку. Что тут говорить?

— Пима это тоже касается?

— Это вопрос к нему.

Анна хмурится.

— Мы с ним сейчас мало разговариваем.

— Понимаю, — Нусбаум выдувает из чашки пылинку. — Вы будете кофе? Хотя он, к сожалению, эрзац.

— Нет, спасибо, — отвечает Анна приглушенным голосом, вспоминая холодноватое поведение Пима за завтраком. — Кофе плохо действует на мое пищеварение.

Господин Нусбаум кивает и сыплет кофе в кофеварку.

— Насколько помню, у вас скоро день рождения? Вам будет семнадцать?

Анна берет веник, чтобы вымести мусор из коридора.

— Да, — кратко отвечает она.

— Будете отмечать?

— Это не моя идея. Но кажется, да.

Господин Нусбаум, по-видимому, озадачен.

— Вы не очень-то ждете этого дня?

— Ну да. Мне будет семнадцать. И что с того? В чем тут достижение? Сколько девочек не дожило до семнадцати. За какие заслуги устраивать мне праздник?

— Не говорите так, — говорит он назидательно. — У вас нет права так говорить.

Она перестает подметать и смотрит на отрешенное лицо Нусбаума.

— Да, эти девочки не дожили, — продолжает он. — И вы просто обязаны праздновать за них. Не будьте такой эгоистичной.

Она шевелит губами, но не находит слов.

Чайник, взяв низкую ноту, свистит. Господин Нусбаум набрасывает на его ручку тряпку, снимает с огня и наливает кипяток в кофеварку.

— Извините. Я выступил с непрошеными поучениями.

Но Анна в порыве смирения кивает и снова берется за веник.

— Нет, вы правы. Я бываю такой эгоистичной. Пим не перестает мне об этом напоминать.