Аннелиз - Гиллхэм Дэвид - Страница 32

Иногда Анна еще ощущает под ногами ледяную землю. Марго отправилась с ней в барак, чтобы она не была в одиночестве, и скоро чесотка была у обеих — ничего удивительного. Они сидели рядышком на грязных нарах, в полумраке, подоткнув под себя одеяло, и молчали. Анна смотрела в пустоту, слушая стоны больных и возню попискивающих крыс. Когда из-под стены в барак проник луч света, она не сразу поняла, что происходит. И тут услышала голос матери. «Получилось?» — спрашивала она, и другой женский голос ответил: «Да». Мама и еще одна женщина из барака умудрились сделать подкоп под стену. Анна услышала, как мать зовет их с Марго, но к тому времени почти лишилась голоса и не могла прокричать ответ. Тогда она растолкала Марго, и они поползли к дырке у пола, куда мать просунула кусок хлеба. Сестра разломила его пополам и отдала Анне половину. Она до сих пор помнит этот горький вкус и как отчаянно она проглотила свой кусок. Но даже в те мгновения, когда она должна была как никогда любить мать, она почувствовала укол гнева.

16. Доверие

К полудню от солнечного света небо стало невыносимо синим, и Анна с Грит решают, что на сегодня с них хватит школы. Они бегут вниз по лестнице и выскальзывают на улицу. Прогульщиц укоряют лишь встревоженные крики чаек над каналом. На велосипеде до киношки всего минут двадцать. Ранним утром шел дождь, и камни мостовой серебристо блестят, но Анна свободно маневрирует среди прохожих, то и дело прибавляя скорость. Она ощущает радость быстрой езды, животное удовольствие от того, как скользят по улице шины. Люди громко бранят ее за наглость, но она лишь звонко смеется и громко призывает Грит не отставать, дико при этом веселясь.

Вновь открывшиеся в пробуждающемся городе пивные, танцевальные залы и столики кафе заняты канадскими вояками. Пайковые сигареты на долгие месяцы стали ходовой валютой в городе. Владельцы лавок вывешивают в витринах объявления: ДЕНЕГ НЕ БЕРЕМ. ТОЛЬКО СИГАРЕТЫ. В кинотеатрах господствует английский, голландцам приходится довольствоваться субтитрами.

Анна и Грит покупают билеты и входят в темный кинозал: помещение с рядами стульев напротив беленой стены, играющей роль экрана. Чтобы громко заявить о своей свободе, они цепляются ногами за передние стулья: юбки натягиваются, оголяя колени и демонстрируя икры.

Фильм оказывается комедией. Толстый коротышка и долговязый человек — лучшие друзья, но толстяк вечно напрашивается на шлепок или тумак. Легко заметить, что именно он веселит аудиторию и всех смешит. А от тощего лишь отскакивают шутки, и он смешно лупит друга бутылкой газировки или отвешивает ему оплеухи. За толстячком с лаем гонится болонка. А еще гонится повар-китаец, размахивая разделочным ножом. А еще женщина, которой порвали юбку. Все смеются. Анна смеется. Так, будто не может перестать, будто вот-вот утонет в собственном смехе.

Вывалившись на улицу, девочки все еще смеются. Прислонившись к оконному переплету, украшенному рекламными плакатами, отдуваются.

— Господи Иисусе, это уж слишком, — стонет Грит.

Анна, со смехом замечает:

— Ни разу не слышала, чтобы ты это говорила.

— Что говорила?

— Господи Иисусе.

Грит лишь пожимает плечами:

— Да это просто присловье такое.

Мимо проезжают на велосипедах двое канадских солдат:

— Эй, красотка! — Один из них широко улыбается Грит. — У тебя сейчас блузка порвется! — И еще что-то, на что Анниного английского не хватает, но отчего оба фыркают — и колесят дальше по своим делам.

— Что он сказал? Что сказал? — Грит изнемогает от любопытства.

— Он сказал: «Здравствуйте, прекрасные дамы, пожалуйста, выходите за нас замуж и поедем жить в наши замки в Канаде».

— Что, правда?

— Не-а.

— А в Канаде есть замки?

— Не знаю. Может, и есть. — Она выдыхает. — Мне пора.

— Ой, только не говори, что тебе снова надо в эту дурацкую контору отца!

— Надо.

— Так нечестно. Пошли ко мне. В это время дома никого. Будем делать, что захотим.

— Может, завтра. Сегодня я обещала отцу.

— Обещания, — Грит пожимает плечами. — Но пока ты не ушла, — улыбается она, — у меня для тебя кое-что есть.

Подруга извлекает из кармана губную помаду, и Анна улыбается в ответ:

— Откуда она у тебя?

— От Хенка. Его брат дал ему целую кучу, — шаловливо шепчет Грит, снимая колпачок. Анна в ответ складывает губы бантиком. Чувствует липкое, жирное прикосновение помады. Сама Грит круглит рот, показывая, как надо. — Идеально! — раздается ее озорной смех. — Ты неотразима!

Но внимание Анны привлекает фигура человека, прислонившегося к кирпичному парапету в конце моста через канал. Это тот самый юнец с соломенными волосами, работник склада. Болтается без дела в лохмотьях не по размеру и глазеет на них.

— А это кто? — любопытствует Грит.

— Имени не знаю. Работает у моего отца на складе.

— Ага. Кажется, что-то его очень интересует, — подчеркивает она и подталкивает Анну локтем. — Знать бы, что именно.

Любопытство. Вот и все. Именно из любопытства Анна ведет велосипед до Принсенграхт, а не едет на нем. Поначалу она украдкой оглядывается через плечо. Нагнувшись поправить шнурок, нет-нет да посмотрит. Пропускает старика с тростью, уступает дорогу паре велосипедистов, звенящих в звонок — хотят свернуть на Лейдсеграхт. Всякий раз она видит его позади: парень целеустремленно шагает, руки в карманах, плечи ссутулены.

Она взволнованна и немного напугана. Над головой с криками реют чайки. От лодочных моторов разит бензином. Когда она добирается до толстой желтой афишной тумбы на углу Розенстраат, оглядывается уже в открытую. На полпути через мост к Вестермаркт, пока катер медленно пыхтит под мостом, она останавливается и прислоняет велосипед к каменной кладке. Мгновение преследователь медлит, но тут же идет к ней.

— Ты за мной следишь, — прямо заявляет она.

— Может, и так, — отвечает он.

— А зачем? — Она чувствует, что его взгляд проникает сквозь ее напускную храбрость.

— А ты как думаешь?

— Понятия не имею.

— Не имеешь? — Его губы кривятся в ухмылке. — Заметил, как ты выходила из киношки. Тебе нравится, когда солдаты свистят вслед?

Внезапно становится горячо:

— Они не мне свистели.

— A-а. Хочешь сказать, твоей подружке с большими титьками?

Анна поджимает губы.

— Ну а мне больше нравишься ты, — говорит парень.

— Правда? Какая честь. — Она хмурится. Однако чувствует прилив радости — и удивляется этому ощущению.

— Мне нравится твое лицо. И как ты смотришь.

— На что смотрю?

— Смотришь на всякое. — Он пожимает плечами. — Мне понравилось, как ты смотрела на меня. Но я не был уверен.

— В чем?

Парень смотрит на нее.

— Ты — дочка хозяина. А я — просто уборщик. Вроде мусора из канала.

Анна отвечает на его взгляд.

— Ты христианин, — говорит она. — А я — еврейка. — Сказав, ждет ответа. Чтобы оценить его. Но следует лишь ленивый выдох. — Для тебя это ничего не значит?

— Ну… Папа говорил, что евреи — кровопийцы. Но папа вообще всех ненавидел. А мне все равно, хоть ты с луны. Просто хочу потрогать твое лицо.

Анна глубоко дышит. Этот парень так близко. Такой мужественный. Она чувствует напряжение от одной только близости их тел. Чует горький запах его пота. Неужели ее колет чувство вины? Марго в жизни не согласилась бы стоять совсем-совсем рядом с таким неотесанным мальчишкой. Собственная привлекательность ощущается Анной как разновидность боли.