Аннелиз - Гиллхэм Дэвид - Страница 19

Анна чувствует холод в глазах, это слезы; она крепко сжимает руку матери:

— Аминь, мамочка, — плачет она. — Аминь.

— Аминь, — рыдает Марго.

— Аминь, — шепчет мать.

Молитва среди польских болот.

В холодном бараке блока номер двадцать девять.

В женском лагере В-1а.

В Аушвице II.

В Биркенау.

10. Надежда

Анна и Марго, дрожащие, льнущие друг к другу, уже лишились матери. Перед эвакуацией, предшествовавшей окончательному отбору в Биркенау, мать осталась в лазарете, и они осиротели. Марш-бросок по заледенелым дорогам, забитым солдатами вермахта, в панике отступающими под натиском Красной армии, а потом — перегон в зловонном товарном вагоне без пищи и воды, и вот их вышвыривают на этой жуткой пустоши, в хрустящую под ногами снежную крупу, в первобытные условия. В этом лагере нет газовых камер, да они и не нужны. Эсэсовцы прекрасно чувствуют себя по одну сторону колючей проволоки, а по другую — голод, суровая зима и эпидемии все сделают за фюрера. Бараки кишат заразой. Тиф висит над любой потасовкой за крошку хлеба. В первые же шесть недель Марго ослабевает настолько, что едва может ходить. Говорить она не может, ее одолевает лающий кашель. Палатка, где они укрывались поначалу, обрушилась в грозу, и теперь они обитают в холодном завшивленном бараке, сбившись в кучу на нижнем ярусе деревянных нар. Это Берген-Бельзен, здесь живет ангел смерти.

Но не для всех. В этой жуткой выгребной яме имеется одно место, где можно худо-бедно жить. Это Sternlager, Звездный лагерь, Свободный лагерь, где содержатся так называемые «привилегированные» евреи. То есть те, которые, по мнению СС, еще пригодятся как заложники. В нем есть еда — дурная, но тем не менее еда. Узники этого лагеря носят собственную одежду, а не полосатые робы или снятые с мертвецов обноски; там не бреют головы и не разделяют семьи. Проволочное ограждение, отделяющее этот рай на земле от так называемого «лагеря для девочек», плотно забито соломой, но есть участки, где ее выдернули. Открыли лазейку между жизнью и смертью.

Именно через такую, размером не больше кулака, Анна и воссоединяется с любимой подругой Ханнели. Милой, милой Лис. Когда Анна скрывалась в Убежище, Лис наполняла ее ночные кошмары. Милая Лис представлялась ей за колючей проволокой, в лохмотьях, замерзшая и молящая о еде, пока Анна спала под толстым одеялом и ела досыта. Анна плакала. Звала подругу. Но в Берген-Бельзене кошмар сбывается наоборот: Ханнели получает посылки от Красного Креста, а Анна, больная и несчастная, дрожит от холода по другую сторону проволочной ограды.

Зимняя беззвездная темень. Анна ковыляет к отверстию в стене. Видеть Лис — огромная радость и беспросветный ужас одновременно. Видеть ее живой, не утратившей человеческий облик. Анна в восторге. И на мгновение, рассматривая в отверстие бледный овал ее лица, Анна любит ее всем своим существом. Ханнели жива! Но тут же рот Анны искажается скорбной гримасой. Они плачут, соприкасаясь пальцами сквозь колючую проволоку, но Анна не может не замечать ужас в глазах подруги. Она знает, что видит Ханнели. Анна превратилась в больного зверька: грязная, завшивленная и расчесавшая себя до крови, глаза слезятся от жара, голова обрита, голое тело кое-как обмотано лошадиной попоной: прежние кишевшие вшами тряпки давно выброшены. Анна плачет — ей холодно, она умирает от голода, ее доводят до исступления вши. И Ханнели плачет с ней. И о ней.

— Анна, что ты делаешь здесь? — спрашивает Ханнели, будто бы Анна каким-то образом ее обманула. — Ты ведь должна быть в Швейцарии!

И Анна, плача, признается.

— Это была хитрость, — всхлипывает она. — Все это время мы отсиживались в задних комнатах папиной конторы. Все время.

— О Господи. В центре города? Все это время?

— Пока нас не арестовали. Лис, мне так холодно, — стонет Анна. — И здесь совсем нет еды. Нас привезли умирать от голода. У тебя нет еды, которой можно поделиться? Пожалуйста, Лис! Я хочу есть.

— Да-да, я найду что-нибудь, обещаю. Приходи завтра ночью, я найду тебе что-нибудь.

Следующей ночью Ханнели заворачивает в узелок кое-что из посылки Красного Креста и просовывает в отверстие в ограждении. Но на Анниной стороне забора много крыс — обычных и в человеческом обличье, и одна особо крупная человеческая особь выныривает из темноты и выхватывает узелок из рук Анны. Она вскрикивает — и плачет. Не только потому, что умирает от голода, а от того еще, что Ханнели так красива. Конечно, у ее милой Лис есть то, чем она не поделится с Анной. Потому что это невозможно.

Надежда.

Следующей ночью Анна снова встречается с ней у отверстия. У Лис есть еще один сверток, и у нее получается его перебросить. На сей раз Анна хватает его, не дожидаясь крыс, и жадно разрывает. Но нет, там тоже нет надежды — лишь часть пайки Красного Креста. Немного шведских сухих галет, горстка чернослива и твердое печенье. Припрятав печенье для Марго, Анна жадно поедает остальное, пока Лис наблюдает сквозь отверстие. Анна всхлипывает. Ангел смерти идет за ней по пятам, говорит она подруге. Крадет у нее жизнь, человека за человеком, пока у нее не останется семьи. Никого не останется.

11. Гнев Божий

Она все еще не может поверить. И испытывает шок всякий раз, просыпаясь после прерывистого сна и понимая, что лежит на настоящей кровати и настоящих простынях, чистых и белых. Как же это? Чем она заслужила такую роскошь? В полевом госпитале пахнет хлоркой и диареей, повсюду пируют полчища жужжащих мух. Но в открытое окно проникает теплый и свежий ветерок, и какой-то своей частью Анна не может не получать от этого удовольствие. Сознание остается спутанным, и когда она ощущает, что простое прикосновение тепла приятно, это чувство кажется ей едва знакомым.

На подставке закреплена бутылочка с прозрачным физиологическим раствором, через трубочку поступающим в иглу, которая торчит в Анниной руке. Игла крепится полосками белого пластыря. Иногда на бутылочку падает солнечный луч, и Анна с благоговением наблюдает, как в ее венах растворяется серебристый свет. В одно такое солнечное утро Анне Франк и удается обратиться к медсестре из британского Красного Креста, только что заменившей ей белье (Анна нечаянно обделалась, ведь понос еще тут как тут). Сестра — низенькая плотно сбитая молодая женщина в треугольной шапочке, армейских ботинках и брюках под белым халатом. Простое лицо без тени косметики, с выражением тупой отстраненности — лишь когда она меняла белье, Анна увидела, что в ее глазах мелькнуло что-то вроде жалости. А может, сочувствия.