У чужих людей - Сегал Лора - Страница 68

— Вы же наверняка помните, где находится колледж. В Риджентс-парке. Если устаешь корпеть над «Беовульфом», можно полюбоваться, как гуси бредут по лужайке с озера. Обожаю Лондон! Мечтаю туда вернуться…

Сидевшая за столиком чиновница британского консульства заметила:

— В нынешних условиях это, скорее всего, несложно.

Не прошло и месяца, как мне пришло извещение о том, что я могу явиться в консульство за визой.

Я похолодела от ужаса: сквозь памятную картинку — белоснежные гуси гуляют под раскидистыми платанами по изумрудно-зеленой лужайке — проступила, будто при наложении двух фотоснимков, — я сама в очках, плаще и полуботинках; в июньский, по-английски холодный и дождливый день, я топаю по мосту на Бейкер-стрит, терзаемая таким острым ощущением одиночества, что оно навсегда врезалось мне в память. Помню, я на миг замерла, чтобы понять, почему мне так тошно, почувствовала, что ноги у меня промокли, а в кармане — что-что, а это я знала точно — нет даже шестипенсовика для газового счетчика.

— Виза! В Англию! Потрясающе!… — воскликнула я. — Только в ближайшее время у меня денег не предвидится…

— Визу можно будет возобновить, — успокоила меня чиновница.

— Да, но моя мать рассчитывает, что я вместе с ней поеду в Америку, — выпалила я и покраснела.

Домой я шла в полной уверенности, что англичане навсегда утратили ко мне интерес. Но на следующей неделе, когда я шла мимо, миссис Дарси поманила меня, заказала чай со льдом и сообщила, что посол X. ищет преподавателя английского языка, и она рекомендовала меня. Короче, благодаря миссис Дарси через пару месяцев у меня набралось немало учеников, желавших изучать английский с британским акцентом, среди них был даже один выходец из Вены. И вскоре я отказалась от работы в «Харагуа».

Лучшим моим клиентом стал посол X, По утрам, еще до завтрака, за мной заезжал его личный шофер, а в конце каждого урока посол делал мне игривое предложение.

Едва мы выходили на крыльцо посольства, водитель швырял щетку на землю и замирал по стойке «смирно» возле дверцы огромного черного «линкольна-континентал», сверкавшего влажными боками на усыпанной гравием дорожке. Воздев указательный палец, чтобы привлечь мое внимание, посол замирал.

— Ты. — Сосредоточенно нахмурив брови, он тыкал в меня пальцем: — Третится? — вопрошал он.

— Встретиться? — предлагала я.

— Встретиться, — исправлял ошибку посол, — меня, — и с плотоядной ухмылкой тыкал пальцем себе в грудь, — в отель «Харагуа» эту ночь? — победно завершал он фразу и гордо вскидывал голову, ожидая похвал. Коренастый, низенький, он был почти одного роста со мной.

Я качала головой и поправляла:

— Давайте встретимся сегодня вечером в отеле.

Посол хихикал и хлопал себя по бедру:

— Я стретим тебя! Я стретим тебя!

— Правильно. Я встречусь с вами завтра утром, как всегда — в семь часов, — отвечала я. — И пожалуйста, повторите главу шестую, про порядок слов в английском вопросе.

Посол мрачнел и разводил руками:

— Ты мой не любит!

По подъездной дорожке уже шагал Янош Краус с палитрой и коробкой с красками: каждое утро он являлся писать портрет посла и в очевидном замешательстве приподнимал шляпу, не зная, то ли сначала поклониться мужчине, ведь он — посол, то ли такой же, как он сам, беженке, все же она как-никак дама. Посол усаживал меня в лимузин. Я оглядывалась: венгр, кланяясь, сгибался пополам, а посол, поцеловав на ступеньках веранды собственные пальцы, посылал мне воздушный поцелуй.

— Как дела, учителца? — спросил Хайме, водитель лимузина.

— Учи-тель-ни-ца, — поправила я.

— Учи-тель-ница, — поправился Хайме.

Каждый день он возил меня в резиденцию посла, потом обратно и по дороге бесплатно учился английскому. Он удивлял меня своим небрежным идиоматичным английским, которого, видимо, нахватался у меня за полгода; за те же полгода его патрон не освоил ни единого нового правила и не избавился ни от одной застарелой ошибки. У меня создалось впечатление, что те, кому английский дается, усваивают его с лету, а те, кому он не дается, не выучат его никогда. Путь от незнания к знанию был для меня тайной за семью печатями.

— Какой прекрасный денек! «Прекрасный денек» — правильный?

— Правильно. Да, денек выдался замечательный.

Мы ехали по Малекон — красивой улице вдоль берега Карибского моря; оно неподвижно синело справа от нас. Слева в бескрайних садах прятались затейливые виллы богачей. Там и сям черные ребятишки поливали из шлангов лужайке, — казалось, что они сами извергают эти сверкающие водяные струи, от которых даже под жгучим доминиканским солнцем ярко зеленеет трава.

Светловолосая фрау Бадер принесла мне на galería завтрак и села напротив. Ей было за сорок, но, несмотря на скверные зубы, она была еще хороша собой и намеревалась выйти замуж в четвертый раз. Острая на язык, она не чуралась непристойностей, ее походка, жесты, все ее существо были настолько колоритными и полными жизни, что в ее присутствии я ощущала себя бледной немочью. Фрау Бадер мне нравилась, и я, чувствуя, что разочаровала ее, досадовала на себя: ради меня мужчины в ее отель отнюдь не рвались. Именно поэтому я рассказала ей про заигрывания посла X., и она пристала ко мне: привези да привези его в «Паризьенн».

— Мы приготовим для вас настоящий венский ужин, он такого в жизни не едал.

— В ваших кулинарных способностях я не сомневаюсь, но не хочу его обнадеживать, — сказала я.

— Почему? — удивилась фрау Бадер.

— Он женат, — ответила я.

— Ну и что? Жаль, что тебя здесь не было, когда у нас жила Магда Фишер. Гостиница ходуном ходила. Еще бы: рыжеволосая пышка восемнадцати лет и вдобавок настоящая красавица! Ты же видела ее салон женского платья на Конде! Сначала, только-только приехав из Венгрии, они поселились у меня всей семьей: Магда, ее маленькая сестричка Ева и их мать. В один прекрасный день ее увидел президент Трухильо и — представь себе! — подкатил к нашим воротам и велел водителю-лейтенанту подняться к Магде и пригласить ее прокатиться по городу! Она, точно истая доминиканка, заявила, что одна не поедет, и лейтенант сказал, что она может взять с собой мать. Что им оставалось делать? Все трое расположились на заднем сиденье, президент сидел между Магдой и ее матерью и, разговаривая с миссис Фишер, всю дорогу жал Магде руку. Потом, когда миссис Фишер рассказывала мне эту историю, она всё приговаривала: «А что я могла поделать?» Неделю спустя он послал за Магдой того же самого лейтенанта, чтобы тот привез ее на прием. Магда отказалась, сославшись на болезнь матери; тогда берите с собой сестренку, предложил лейтенант, а Еве в то время было… сколько?.. Наверно, лет тринадцать, и она уже была прехорошенькая. На прием съехались важные гости, длиннющий кортеж шикарных машин двинулся в одно из загородных поместий президента, и там, в освещенном фонарями саду, началось fiesta[97]. Магду посадили рядом с президентом, а Еву — возле лейтенанта. Девочке дали вина, и она уснула на его коленях. А мы с миссис Фишер не спали до утра, дожидаясь возвращения ее дочерей… Но надо признать, президент оплатил и операции, которые потребовались миссис Фишер, и услуги медсестер с нянями, и даже похороны. Магда могла получить все, чего бы ни пожелала, — дом, загородное поместье, мало ли что еще, но она никогда не теряла головы. Ей нужно самой зарабатывать на жизнь, сказала она президенту, и ему пришлось раскошелиться на магазин-салон на Конде. А малышка Ева частенько приводила того лейтенанта к нам ужинать. Чего же ты не приводишь своего посла?

Я покачала головой:

— У меня с послом совсем другие отношения. Понимаете, он меня не всерьез приглашает. Наверно, считает, что он делает мне комплимент. Такая у него манера любезничать с девушками.

Я ожидала, что фрау Бадер возразит: «Отчего же не всерьез?», но она сказала:

— Вот как? Что ж, если не можешь заполучить его, почему бы не привести сюда кого-нибудь из твоих друзей-англичан?