У чужих людей - Сегал Лора - Страница 50

«Дети уехали, — писала она в октябре, — и очень вовремя. Сегодня утром, когда мы завтракали, явились два эсэсовца; к завтрашнему полудню мы обязаны освободить квартиру. Когда узнаю наш новый адрес, сразу напишу».

Шел 1939 год. Я жила у Хуперов. Мне было непонятно, почему Пауль не приехал повидаться со мной сразу. Лежа в постели, я, бывало, часами ломала голову над этой загадкой. Первую работу он получил на ферме в Уилтшире. Илзе вела хозяйство в их однокомнатном домишке; они завели собаку. Пауль говорит, что в ту пору он мало общался с такими же батраками. Английский язык ему не давался. Все силы уходили на то, чтобы не отставать от наторевших в крестьянском труде работников. Шестинедельный подготовительный курс в ахшара мало чему его научил, и к концу уборочной страды его уволили. Впрочем, благодаря нехватке рабочих рук в военное время он быстро нашел себе другое место. В письмах Пауль и Илзе, главным образом, сообщали о том, что опять поменяли место жительства.

Я расспрашивала Пауля про эту пору его жизни, ведь я о ней мало что знала; однажды он описал себя в третьем лице — мол, был такой молодой человек, «недавно оторванный от родного дома, вельт фремд (чужак), которому в его двадцать восемь лет еще ни дня не приходилось зарабатывать себе на жизнь и чьи представления о жизни сформировались в процессе беспорядочного чтения книг… И вот такому молодому человеку жизнь навязала роль одновременно отца и любовника своей доченьки-жены. Они безумно любили друг друга. Хотя она была лет на восемь моложе мужа, в любовной страсти он стал ее учеником, а она, совершенно необразованная девочка, горела желанием познать с его помощью необъятный мир культуры».

С Илзе я познакомилась только после того, как Пауль попал в лагерь для интернированных. Она написала, что отправляется в Лондон, чтобы вытащить мужа из лагеря, а по дороге хочет заехать к нам. Помню, как впервые увидела ее, хотя от волнения у меня перед глазами все плыло; вопреки моим ожиданиям, она оказалась вовсе не высокой и утонченной, а похожей на мою маму: полненькая, каштановые волосы собраны на затылке в непритязательный валик; самый обыкновенный человек, как все мы, и очень похожа на свою фотографию.

Весь тот день я внимательно изучала Илзе, ведь она делила постель с дядей Паулем. У нее были ярко-зеленые глаза, загорелое лицо покрыто легким пушком, как на летней ягодке. Я подсела к ней, и она приобняла меня одной рукой. Помню, кожа в ее локтевой ямке и выше была нежная, сухая и необычайно гладкая, приятная — я даже потерлась о нее щекой.

Уже из Лондона Илзе написала маме, что ходила в министерство внутренних дел, чтобы вызволить Пауля, но чиновник твердил одно: «Ваш муж — гражданин враждебной иностранной державы», хотя она ему уже объясняла, что Пауль — еврей и уже поэтому шпионом быть не может. Она сожалела, что плохо говорит по-английски и оттого до чиновника не доходит смысл ее слов.

Из министерства внутренних дел Илзе направилась в Блумсбери-хаус[52]. Когда она сидела в приемной, туда пришел американец, который составлял список желающих поехать на жительство в Сосуа, — эту сельскохозяйственную территорию Доминиканская Республика предоставила беженцам, которые готовы были стать фермерами. Илзе спросила, как быть, если такой желающий находится в лагере для интернированных, и американец сказал, что у него есть возможность добиться освобождения любого, кто готов отправиться в Сосуа. Тогда Илзе попросила внести ее и Пауля в список колонистов.

О таком пристанище в Новом Свете мечтали многие евреи. В 1938 году Франклин Рузвельт обратился к странам Латинской Америки с просьбой принять беженцев. На предложение американского президента из глав правительств этих стран откликнулся только Трухильо, диктатор Доминиканской Республики. Сама мысль о том, что диктатор решился на такое доброе дело, была настолько неприятна, что осевшие в Сосуа поселенцы норовили усмотреть в его поступке некий корыстный умысел. Из своих огромных земельных владений он безвозмездно выделил двадцать пять тысяч акров на северном побережье, которое называется Сосуа, поставив одно условие: ни один поселенец не должен финансово обременять государство. Вскоре группа евреев-филантропов из США организовала Ассоциацию поселенцев в Доминиканской Республике (английское сокращение DORSA).

Пауль и Илзе покинули Англию вместе с еще двенадцатью беженцами — одиннадцатью мужчинами и одной женщиной — и в феврале 1941 года, тропически жарким утром, сошли с парохода в Сьюдад-Трухильо[53]. Некий мистер Лангли, специалист по сельскому хозяйству из Ассоциации, уже поджидал их на пирсе. Он загрузил их вместе со скарбом в кузов крытого брезентом грузовика, и они восемь часов добирались из столицы на юге острова через Сантьяго в Сосуа, северную его оконечность. По рассказам Пауля, все вокруг казалось ему новым и прекрасным. Он указывал Илзе на диких зеленых попугаев на деревьях какао. Все утро они дивились на обрамлявшие дорогу пальмы (их тут называли королевскими); вершины их гладких серых стволов торчали над кронами, словно кончики зонтов, и на каждой вершине сидела птица.

К полудню жара в грузовике стала непереносимой. Час за часом иммигранты то беспокойно ерзали, то погружались в дрему. Уже близился вечер, когда они услышали крики и стук копыт, — ни дать ни взять набег орды индейцев из какого-нибудь американского вестерна. Путешественники выглянули из кузова; по неглубокой долине к ним скакала группа молодых загорелых всадников, их рубахи с открытым воротом хлопали на ветру.

— Wie geht’s? Grausliche Reise, nicht wahr?[54] — кричали они, с так хорошо нам знакомыми австрийским или польско-еврейским выговорами.

Грузовик замедлил ход, всадники тоже попридержали коней и окружили машину, точно эскорт.

— Не поездка, а полный кошмар, верно? — сказал кудрявый парень, сдерживая лошадь, просунувшую в кузов нос. — Я — Отто Беккер. А ты, небось, его жена? — спросил он Илзе, сжимавшую руку Пауля. — Ой-ё-ёй! Неужто не привезли девушек?

— Вон в углу спит одна, ее зовут Рената, — сказала Илзе.

Отто был на редкость хорош собой — молодой, светловолосый парень лет двадцати пяти, с плоским животом и мускулистыми руками, покрытыми рыжеватыми, золотившимися под солнцем волосками. Он с откровенным вожделением вглядывался в темное нутро грузовика.

— Так это, значит, Рената… От нее нам радости мало. Она помолвлена с Михелем Браунером. Он тут чуть не спятил, ее дожидаясь. Из немцев он здесь один неженатый.

— Тут немцы?! — в один голос воскликнули Пауль и Илзе.

— Ну, то есть из Германии, — а вы «англичане», потому что прибыли из Англии. На самом деле вы из Вены, угадал? Я тоже. Тем немцам — я их терпеть не могу — целых восемь месяцев назад отвели землю возле Лагуны, но они до сих пор обивают порог Ассоциации, выпрашивают подачки. Я работаю в конторе. Три песо на карманные расходы, но их не на что тратить. Слыхали анекдот про двух кенарей? Один говорит другому: «А ты куда идешь вечером?» Ха-ха-ха! Боже, досада какая… Что бы вам привезти девушек!..

Грузовик остановился на крутом, заросшем зеленью откосе.

— Вон, за белым забором, здание местной администрации, — сказал Отто. — Там — сарай для техники. А здесь жилые бараки, один для нас, холостых, а другой еще строится — для вас, женатиков.

Обернувшись, Пауль и Илзе увидели, как два доминиканца с великим трудом пытаются протащить матрац сквозь узкую дверь низкой постройки из свежесрубленной светлой древесины. Подхватив Ренату на руки, Отто спустил девушку с грузовика и поставил ее, только-только проснувшуюся, на землю.

— Меня зовут Отто Беккер, — представился он.

— Погляди-ка, Илзе, девочка моя! — воскликнул Пауль. — Наша новенькая клетка!

Зеленый откос круто спускался к песчаному берегу, который, словно белые руки, обнимал синие воды залива.