Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз - Страница 27

Я продолжала рассматривать его, пытаясь увидеть в нем хоть какой-то намек на семейное сходство. Но он не был похож на моего худощавого и светловолосого отца. Я как раз думала, что им сказать, когда один из сидящих мужчин крикнул:

— Эта молодая англичанка спрашивает о сыне Софии Бартоли!

Молодой человек, по моим предположениям — Ренцо, холодно посмотрел на меня.

— Я имею несчастье быть сыном этой женщины, — сказал он на удивительно хорошем английском языке. — Но я ничего не помню о ней. Что вы хотите знать?

— Вы говорите по-английски? — Я была удивлена, ему удалось меня впечатлить.

Мужчина кивнул:

— Я провел год в Лондоне, работая в ресторане.

— Официантом? — Я надеялась как-то растопить очевидную враждебность, которую ощущала прямо кожей.

— Я учился на шеф-повара, — покачал головой он. — Но у моего отца случился инсульт. Мне пришлось вернуться домой, чтобы помочь ему управлять делами. — Он повернулся, чтобы почтительно кивнуть старику.

Один из мужчин встал и подвинул тому стул.

— Вот, Козимо. Садитесь на мое место, — предложил он.

— Не стоит, — отказался пожилой мужчина. — Мы идем в тратторию поесть. Наш обед ждет нас.

Это и был Козимо, самый богатый человек в городе, который владел всеми оливковыми рощами, кроме деревьев Паолы. Он дотронулся до руки Ренцо и быстро произнес несколько слов на итальянском. Ренцо повернулся ко мне:

— Мой отец хочет знать, почему вы интересуетесь Софией Бартоли.

Я замялась, но ответила:

— Я уверена, что мой отец когда-то был с ней знаком.

Снова пожилой мужчина сказал что-то по-итальянски, и остальные ухмыльнулись. Ренцо выглядел смущенным, когда перевел:

— Мой отец говорит, что ее знал не один человек.

Пожилой мужчина продолжал смотреть на меня.

— Ты наверняка немка, — проговорил он по-английски с акцентом.

— Нет, я англичанка.

— А я думаю, ты немка, — настаивал он. — Небось выродок Софии Бартоли от этой немецкой мрази, явилась сюда, чтобы забрать ее землю и ее оливковую рощу.

— Вот и неправда! — воскликнула я возмущенно. — Мой отец был летчиком, британцем. Его самолет сбили. Он был тяжело ранен.

Я все еще посматривала на Ренцо, размышляя, не могли он быть тем «прекрасным мальчиком», который был спрятан там, где только София и мой отец могли его найти. Но мой отец написал «наш прекрасный мальчик», а не «твой». Это означало, что ребенок был их, а не ее. Хотя, может, он испытал настоящую привязанность к чужому маленькому мальчику.

— Скажите мне, — обратилась я к Ренцо, — вас где-то прятали во время войны?

— Прятали? Что вы имеете в виду?

— Прятали, чтобы защитить, там, где никто не мог вас найти?

— От немцев? — Он нахмурился и покачал головой. — Не помню ничего подобного. Да этого и не может быть. Я помню, у нас в доме останавливался немецкий офицер. Он был добр ко мне, у меня нет плохих воспоминаний о нем. Он угощал меня сластями.

— Сколько вам лет? — спросила я, понимая, что мои вопросы звучат слишком бестактно.

— Вы задаете слишком много вопросов. В этих местах женщины так с незнакомыми мужчинами не разговаривают, — сказал Ренцо. — Я не понимаю, какое это имеет отношение к вам, но мне тридцать два. И если хотите знать, я не женат. А вы?

Мое лицо поневоле залилось краской.

— Я тоже не замужем.

Он был слишком взрослым, чтобы быть ребенком моего отца. Я знала, что отец был сбит и ранен в конце войны, а этот мужчина родился в 1940-м или 1941 году.

— А у вас, случайно, не было младшего брата? — вновь спросила я.

— Это было невозможно. — Он бросил на меня презрительный взгляд. — Моего настоящего отца отправили в Африку еще до моего рождения, и он так и не вернулся. Если бы не Козимо, я остался бы нищим сиротой. Я всем ему обязан. — Он прикрыл своей рукой руку Козимо. — А теперь прошу меня извинить, мой отец хочет выпить за своим любимым столом.

И они вместе вошли в тратторию. Когда они оказались внутри, мужчина, сидевший ближе всего ко мне, сказал, приглушив голос:

— Этот человек, Козимо, очень влиятельный. У него здесь много земли и оливковый пресс. Не стоит переходить ему дорогу.

Один из молодых людей встал и жестом пригласил меня сесть за стол.

— Идите сюда, присаживайтесь, выпейте с нами, — сказал он. — Вот стул. Дай ей стакан, Массимо. И попробуйте наши местные оливки. Они лучшие.

Я колебалась. Может быть, стоило отказаться? Но вдруг я смогу узнать от них еще что-нибудь важное? Мужчина настаивал, и я села. Передо мной оказался бокал, наполненный темно-красным вином. Ко мне подвинули миску с оливками, буханку грубого хлеба и кувшин оливкового масла. Мужчина, который пригласил меня, худой человек с зачесанными назад волосами и слегка странным взглядом, оторвал мне ломоть хлеба и налил немного масла на мою тарелку.

— Это масло из плодов наших оливковых деревьев, — пояснил он. — Лучшее тосканское масло. Экстра виржин[34], чистое, как невинная девушка. Невинность — это просто прекрасно.

То, как он произнес все это в сочетании с его взглядом, заставило меня испытать неловкость, но потом он засмеялся, и я решила, что он просто поддразнивает меня.

— Видите, какой цвет у нашего оливкового масла? — спросил широкоплечий мужчина, сидящий напротив. — Ярко-зеленый. Как весенняя зелень. Это цвет тосканского оливкового масла. Самого лучшего. Наверняка оливки для него взяли с моих деревьев.

— С твоих деревьев? — придрался к нему один из мужчин, сидящих в дальнем конце стола. — Ты продал большую часть своего сада Козимо. Так что теперь это оливки с его деревьев.

— Неправда. Лучшие деревья я оставил себе.

— Я слышал, он сделал тебе предложение слишком хорошее, чтобы отказаться. Или у него что-то есть на тебя.

— Неправда. Ты врешь!

Голоса снова зазвучали резко, и я подумала, что они вполне могут подраться. Но затем пожилой мужчина произнес:

— Синьорина решит, что она попала в стаю диких зверей. Ведите себя прилично. Теперь ешьте, синьорина. Ешьте, пейте и наслаждайтесь.

Они с удовлетворением наблюдали, как я макаю хлеб в масло и ем.

— Вкусно, да? — спросили они. — Лучшие оливки в регионе.

— А могло быть еще лучше, — усмехнулся молодой колоритный мужчина, бросив на меня взгляд, который я не смогла истолковать.

Его сосед приложил палец к губам:

— Не стоит говорить такое, Джанни. Особенно когда кто-то может подслушать нас. Следи за своим языком или пожалеешь.

Почтенный старец с гривой седых волос продолжил разговор:

— Так скажите нам, синьорина: ваш отец, британский летчик, он еще жив? Он послал вас сюда, чтобы найти Софию Бартоли?

— Нет, синьор, — ответила я. — Он умер месяц назад. Я приехала сюда, потому что нашла среди его вещей запись с упоминанием ее имени. Он никогда не рассказывал о ней мне или моей матери, но меня разобрало любопытство. Теперь вижу, что зря я начала копаться в прошлом. Мой отец был бы огорчен, узнав о том, что она натворила. И все равно я довольна, что приехала сюда, потому что эти места прекрасны, мне стоило их увидеть.

— Теперь вы вернетесь в Англию? — спросил старик.

— Я бы хотела остаться еще на несколько дней. Мне очень нравится моя маленькая комната в доме синьоры Россини. Буду гулять и любоваться вашей великолепной местностью.

Мои планы встретили явное одобрение.

— Вы непременно должны взглянуть на моих овец, — произнес тот, которого называли Джанни. — Я пасу их на вершине горы, где самая лучшая трава. И я делаю собственный сыр пекорино. Я могу показать вам, как делается сыр.

— Ой, даже не глядите на него, синьорина, — сказал почтенный. — У него репутация бабника. Довериться ему — как пустить козла в огород.

— Это мне-то? — прижав руку к сердцу, вопросил Джанни. — Я просто стараюсь быть гостеприимным с юной иностранкой. Не забывайте, я — счастливо женатый мужчина.

— Женатый — да, безопасный — нет, — прокомментировал парень в дальнем конце стола, вызвав громкий смех.