Салтычиха. Первый серийный убийца в России - Кондратьев Иван Кузьмич - Страница 53

Замечательно, что на полях подлинного указа рукой императрицы против слова «она» везде поставлено «он». Несомненно, что государыня хотела этим дать знать, что Салтыкова недостойна называться женщиной.

Глава X

Позорище

Семь дней спустя, по получении в Москве указа, он был приведен в исполнение.

Скажем о том, как это происходило в снежный и морозный день 18 октября 1768 года, словами современника и очевидца этого события.

Письмо это найдено в старинном сборнике. Писано оно, вероятно сыном к отцу, из села Покровского и помечено 21 октября 1768 года.

Очевидец писал:

Но «позорище» этим не кончилось.

В тот год зима в Москве началась рано. С 1 октября выпал снег, а к 15-му река Москва замерзла, и всюду установился санный путь. С этого числа ударили хорошие морозы.

День 18 октября был морозный и ветреный. Невзирая на это, десятки тысяч народу собралось на «позорище», дотоле еще невиданное. Красная площадь была покрыта народом сплошь, крыши домов унизаны любопытными по всем направлениям, так что, по словам очевидца, «не можно поверить, сколько было оного». А карет и повозок было такое множество, что при тесноте переломали их немало, да немало же искалечили и передавили до смерти народу: по окончании «позорища» оказалось более ста искалеченных людей и поднято около тридцати трупов, обрушилось одно крыльцо и развалилась часть крыши у одного из домов Белого города.

«Не к добру это! – пронеслось тогда в народе. – Быть беде и горю!»

Императрицу весьма опечалило известие о несчастьях во время «позорища».

– Тварь низкая! – произнесла она. – И тут из-за нее гибель другим! Знать, у нее на роду кровь написана.

«Позорище» долго занимало и волновало Москву. Особенно интересовало оно простонародье и всех тех, кто близко стоял к господам.

– Потачки не дает и господам! – толковали простолюдины.

Народ стал понимать новую императрицу и по-своему ее оценил и полюбил.

И точно, этой мерой, то есть судом над произволом помещицы, новое царствование дало себя знать народу, и Екатерина обеспечила себе приверженность простолюдинов. Мало этого, впоследствии тогдашнее правительство строго следило за злоупотреблениями помещичьей власти и в случаях насилия покупало в казну у злого помещика его крестьян. По тогдашнему времени и это уже было много хоть для некоторого облегчения участи миллионов крепостных людей. Это был шаг, который впоследствии дал свои благословляемые миллионами же людей плоды…

Эпилог

В первый же год своего заключения Салтычиха сошла с ума. Но признаки сумасшествия обнаружились в ней еще ранее, во время следствия.

Она сидела в подземелье Ивановского девичьего монастыря, вроде склепа, куда ей подавалась нарочно приставленным солдатом скудная пища в окошечко, задернутое зеленой занавеской.

Двенадцать лет она просидела в этом склепе, а затем ее поместили в застенке, нарочно для того пристроенном к горней стене храма.

Тут народ свободно видел «изверга женского пола и человечества» и за свое любопытство слышал от Салтычихи буйные ругательства, получал плевки и видел суковатую палку сумасшедшей, которой она совала в неосторожно приблизившихся к окошечку любопытных.

Родной племянник мужа Салтычихи, светлейший князь Николай Иванович Салтыков, стал править Москвой. Пронеслась над Москвой грозная чума. Казнили на Болоте грозного для нее, как чума, Пугача. Умерла Екатерина. Стал царить Павел. Умер и Павел, и вступил на всероссийский престол Александр…

Все эти знаменательные события в течение тридцати лет пронеслись над головой заключенной совершенно неведомо.

Неведома для нее была и жизнь ее собственных детей.

Она не знала, что второй сын ее, Николай, женился на графине Анастасии Федоровне Головиной, имел сына и дочь и умер в 1775 году. Неведомо ей было и о смерти старшего сына, Федора, который умер несколько позже пожилым, одиноким холостяком.

Толстая, обрюзгшая, с безумными телодвижениями, с дико блуждающими глазами, Салтычиха и для своих сыновей казалась «извергом рода человеческого». Дети только по одному разу видели свою заключенную безумную мать и уж более не приходили к ее застенку, да и бесполезно это было: мать не узнала бы своих детей, а им нельзя было бы сказать ей и слова. Участи ее улучшить они тоже не могли – это было совершенно не в их власти.

Так и жила безумная заключенная ровно тридцать лет, озлобленная, звероподобная, без раскаяния в своих кровавых злодействах, и умерла только в 1801 году, 27 ноября, шестидесяти восьми лет, пережив обоих своих сыновей и одного внука.

В холодное ноябрьское утро тело этой когда-то жестокой женщины было предано земле в Донском монастыре среди могил ее родственников и сыновей. Могилу эту, без креста, вскоре затоптали, сровняли с землей и забыли о ней.

Но не забыла Салтычиху стоустая и живучая народная молва.

В начале нынешнего столетия долго в Москве ходила по рукам лубочная картинка, изображавшая Салтычиху у позорного столба с подписью: «Мучительница и душегубица». Затем молва взвела на нее то, чего на самом деле и не было. Народ назвал ее Салтычихой-людоедкой. В жестокостях Салтычихи до этого дело не доходило. Впрочем, народная логика имеет свои законы: часто в народе именуют людоедами тех людей, которые в несчастьях других находят для себя удовольствие.

Дом Салтычихи на Лубянке, где так много было пролито ею человеческой крови, существует и доселе. Существует и сельцо Троицкое, перешедшее уж чуть не в пятые руки. Принадлежал внуку Салтычихи, Николаю, и бывший Чертковский дом на Мясницкой. Застенок Ивановского монастыря, где так долго сидела в заключении Салтычиха, разобран вместе с церковью в 1860 году.

Почти до конца шестидесятых годов на Божедомке, недалеко от церкви Ивана Воина, стоял старенький, полуразвалившийся деревянный домик.

В нем, в этом домике, совсем одиноко проживала стопятилетняя старушка – маленькая, сгорбившаяся, с морщинистым личиком, темным, как земля. Для своих лет она была бодра необыкновенно, и соседи каждый день, и в летнюю жару и в зимнюю стужу, видели ее ходящую пешком то к Сухаревой башне, то на Лазаревское кладбище.

Во всем околотке старушка была известна под именем бабушки Галины. Никому неизвестно было ее прошлое. Знали только, что она приобрела домик, будучи уже старушкой, как-то давным-давно, еще до холеры, и с тех пор живет в нем безвыездно. Все соседство было бы удивлено непомерно, если бы узнало, что у этой старушки такое прошлое, о каком никому и во сне не снилось.

Это была наша Галина. Это она, стопятилетняя старушка, доживала свой долгий век близ того места, где она видела более восьмидесяти лет назад труп своего любимого Сидорки Лихарева.