Крафтер II (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 30

— Встать! — офицер сделал шаг вперёд, но его сапог замер над трещиной, из которой валил дым.

Я усмехнулся, чувствуя, как кровь сочится из раны на боку. Плюм каркнул, взлетев мне на плечо. Его клюв блеснул в огненном свете, словно напоминая: «Скажи слово — и я выклюю им глаза».

— Расслабьтесь, герой, — я нарочито медленно поднялся, щадя сломанное ребро. — Я не собираюсь бежать. Вам ведь нужен живой преступник, да?

Солдаты переглянулись. Один из них, юнец с прыщавым лицом, выронил шокер. Офицер резко дёрнул головой — и меня скрутили наручниками с руническими замками. Холод металла жёг кожу, но я не сопротивлялся.

Плюм, сидя на плече, уставился на офицера. Тот, явно что-то заметив, попятился, но фамильяр лишь фыркнул, выпустив струйку дыма.

Солдаты отволокли меня к бронированному фургону, и спустя минуту я на всех парах отправился в столичные казематы… Как раз хотел сходить на экскурсию в «Кресты», а тут такой повод…

Глава 14

Сев в фургон, я выдохнул. Всё. Адреналин выгорел дотла, мысли начинали выстраиваться в ровный ряд, но тело ныло после всплеска магии. Плюм куда-то ускользнул, растворившись в тени. Умно — в таком виде его точно никто не заметит.

Я прислонился к металлической стенке и не заметил, как отключился.

Очнулся от грубого рывка — меня тащили наружу, как мешок картошки. В глазах всё ещё плясали искры, а в ушах гудело от выброса энергии.

— Эй, полегче, я вообще-то барон! — прохрипел я, не открывая глаз.

В ответ — тишина и тычок под рёбра. Очаровательно.

Наручники с руническими замками звякнули. Кто бы ни делал их, он знал своё дело: антимагия, блокировка ауры, ещё и мерзкий холод от металла, как будто держишь руки в ледяной реке.

«Кресты» встретили меня с тем же гостеприимством, что и чуму. Санкт-Петербургский следственный изолятор №1… Старый, как грех, пропахший плесенью, мылом и человеческим отчаянием. Высокие кирпичные стены, местами обитые ржавой арматурой, и решётки, словно из старого кошмара. Пыльные коридоры с облупленными стенами, с камерами на каждом углу и с охраной, что смотрит на тебя как на личную проблему.

Прошли через рамки, обыск, перекличку. Каждый шаг сопровождался щелчком электромагнитного замка. Сотрудники в серых мундирах молчали — то ли не хотели со мной говорить, то ли уже получили установку «языком не щелкать».

Когда нас повели вглубь, я почувствовал, как за каждым углом, за каждой дверью зреет вонь человеческих историй: разбитых судеб, подстав, грязи и безысходности.

Камеры — как пчелиные соты, только вместо мёда — уныние, а вместо жужжания — редкий храп, крики, стук кулаков по стенам.

И вот, наконец, моя остановка. Камера. Маленькая, с бетонным полом, железной койкой, ржавой раковиной и вонючим унитазом без перегородки. Потолок пожелтел от времени, на стенах кто-то нацарапал матерные стихи.

Меня грубо толкнули внутрь, и дверь с лязгом захлопнулась. Звук замка был окончательным, как приговор.

— Ну, вот… Хотел экскурсию. Получил. — пробормотал я себе под нос, — Теперь нужно думать, как обратно вылазить.

Я принялся создавать хитроумные планы в голове, как покинуть это место, но спустя некоторое время мой покой вновь был потревожен. Короткий глухой стук по решётке, и голос, хриплый, прокуренный:

— Морозов, на выход.

Я поднялся с койки, на которой даже блохе было бы неуютно, и прошаркал к двери, звеня наручниками. Не то чтобы я был рад прогуляться, но перспектива сменить духотищу камеры на нечто новое… пусть даже на пытку формулярами — звучала заманчиво.

Меня повели по коридору, где свет ламп дрожал в старых плафонах, а стены источали холод и равнодушие.

Комната для допросов встретила соответствующим антуражем: Серый кафель, облупленный угол потолка, массивный стол, два стула — один для обвинителя, второй — пониже, для обвиняемого. У стены — штатив с видеокамерой, уже включённой и красноглазой. На столе лежала папка с пометкой «дело №4178/Ч-ЛМ/особо важное».

Я сел. Спина касалась холодной спинки стула, ноги — бетонного пола. Холод пробирал до костей, но я сохранял лицо. Надо же поддерживать марку, даже если ты в наручниках и пахнешь, как боксер на 10-ом раунде.

Наконец, дверь открылась. Вошёл он. Высокий, худощавый, с тусклым взглядом человека, который видел всё и всех — и ни одному не поверил. Волос зачесан назад, мундир следственного отдела строгий, пуговицы отполированы до зеркального блеска.

Он положил передо мной блокнот, ручку, и сел, не глядя в глаза. А потом поднял на меня взгляд — стальной, цепкий, без тени сочувствия.

— Лев Вессарионович Морозов. Барон. — он подчеркнуто скривился. — Признан подозреваемым по делу об убийстве барона Игоря Чернова и его сына, Алексея Игоревича Чернова.

— Добрый вечер, — кивнул я, — мило, что не забыли отчество.

Он не отреагировал.

— Вас уже внесли в реестр как потенциально опасного артефактора с нестабильной психикой и доступом к магии разрушительного класса.

— О, как лестно. А где мой портрет на доске почёта?

Следователь — судя по нашивке, Курочкин П. М., — проигнорировал иронию.

— Согласно свидетельствам очевидцев, вы спровоцировали дуэль, использовали запрещённые виды магии, превысили допустимый уровень боевой силы, не предоставили телохранителям Чернова возможность вмешаться, а затем скрылись с места событий.

— Всё почти правда. За исключением слов «спровоцировали», «запрещённые» и «скрылись». Я вообще-то ждал, когда меня наградят за красивый выпад.

Курочкин откинулся на спинку стула, сцепив руки на груди.

— Вы понимаете, что за этим стоит? Это не просто «выяснение отношений молодых дворян». Это — политика, Лев Вессарионович.

— Приятно, что вы наконец признали, что я всё ещё вхожу в список дворян.

— Молчи, — холодно оборвал он. — Ты — козёл отпущения. Молодой. Без поддержки. Без влияния. С отцовскими долгами и дурной славой. Ваша фамилия — пережиток.

Он подался вперёд и продолжил:

— А Черновы — основа. Каркас. Они держат экономику, промышленные узлы, поставки. Ты убил наследника. Барона. Это не спустят. Тебя можно будет сожрать без последствий, и всем будет наплевать.

Я смотрел на него. И улыбался. Потому что, чем больше он давил, тем яснее становилось — боятся.

Боятся, потому что ударил я метко. Потому что выжил. Потому что, чёрт возьми, у них нет чёткой инструкции, как меня ломать.

— Ну так давайте, — сказал я спокойно. — Допрашивайте. Ломайте. Шейте дело.

Я посмотрел в объектив камер.

— Только знайте: если вы думаете, что у меня нет выхода… вы просто плохо искали.

Курочкин резко выпрямился. Руки сжались в замок, кожа на костяшках побелела.

— Мы… не только о дуэли, Морозов, — медленно произнёс он, будто смакуя каждое слово, как яд. — Сегодня ночью, после того как вас, по всем показаниям, обнаружили в загородном имении барона Чернова… там произошла трагедия. Пожар. Обширный.

Он заглянул в бумаги, хотя прекрасно знал, что там.

— Четыре десятка тел. Из них семнадцать — личная гвардия Черновых. Остальные — прислуга. Несколько безымянных. И да. На территории за особняком найдено обгоревшее тело, предположительно самого барона Игоря Чернова.

Он поднял глаза. И впервые — не холодно. Горько. Но почти восхищённо.

— Вы сожгли целое здание, Морозов. Одного из самых влиятельных людей этой страны. Его особняк — сравняли с землёй. Уничтожили всех, кто был внутри. Вас даже не пытали. Не били. Не допросили. Вы просто… вышли.

— Не совсем, — поправил я, откинувшись на стуле. — Меня пытались убить. Мотив у барона был. К пыткам не успели перейти лишь потому, что я был против. Самозащита в чистом виде.

— Ты с ума сошёл, — выдохнул он. — Ты уничтожил род. Убил барона империи.

— Точнее будет сказать — просто отстаивал свою честь и освободил страну от преступника со связями в верхах. Ты не находишь, что Чернов давно просился в кремацию?