Царская дыба (Государева дыба) - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 64

— Правду!

— Признайся сразу, — предложил Иосиф Матвеевич. — Не лжешь ли на спросе государевым именем. Не лжешь ли царю?

— Нет.

— Савелий, — кивнул старик.

Костя ощутил, как некая сила потянула его связанные за спиной руки вверх, понуждая отступить назад и согнуться.

— Вы чего, чего дела…

Руки тянуло вверх все сильнее и сильнее. Поначалу он попытался встать на цыпочки, но длины пальцев вскоре не хватило, и он повис в воздухе. Вывернутые в неестественное положение плечевые суставы заныли, лопатки болезненно сомкнулись над позвоночником. Росин висел в глупой и неудобной позе, перебирая в воздухе ногами, а его поднимали все выше и выше, едва не к потолочной балке, и отсюда он мог обозреть все помещение — заготовленную в углу кипу соломы, кадушку с водой, длинный стол для бояр и еще один, чуть в сторонке. Ката, подвязывающего туго натянутую веревку к одному из колышков на стене. Хотя, этот колышек больше напоминал глубоко вколоченный костыль.

Палач покосился на него, на стол с боярами, а потом сделал неприметное движение рукой, и Росин рухнул вниз.

— А-а-а! — взвыл Костя, видя, с какой скоростью приближается утоптанный земляной пол, как вдруг краем глаза заметил, что выбравшая слабину веревка превращается в прочную тетиву, сознание захлестнула волна понимания и ужаса… — А-а-а!

Рывок остановил тело в сажени над землей, оборвав крик и выдернув руки из суставов кистями вверх. Росин немо хлопал беззвучным ртом, не зная, будет ли он теперь дышать, или вся эта жизнь осталась далеко позади. Он чувствовал такую боль, словно руки оторвало напрочь, после чего рану, спасая больного от инфекции, старательно обварили кипятком. Костя было абсолютно уверен, что рук у него больше нет, и саднящее ощущение в пальцах, пробравшееся к разуму через стену непереносимой муки вызвало больше непонимания, чем радости. Потом в легкие ворвался воздух, и Росин понял, что продолжает дышать. Странно…

Старик, прищурясь, внимательно наблюдал за его муками, выжидая окончательного примирения с поселившейся в теле болью, после чего устало спросил:

— Так правду ли ты сказал нам, раб Божий?

Росин сглотнул, невнятно засипел. Старик, недовольно крякнув, поднялся, обошел стол, повернул ухо к самому рту испытуемого. Ничего не разобрал и повернулся к кату:

— Один раз, Савелий.

Палач кивнул, взмахнул кнутом.

— А-а-а! — прорвала боль шоковую немоту. Кнут наносил удар не по спине, нет — он обнимал все тело вокруг, словно ласковая любовница. Вот только след прикосновения продолжал пылать огнем и после того, как объятия спали.

— Правду ли ты сказал нам, раб Божий? — повторил старик свой вопрос, глядя в распахнутые от ужаса глаза пленника. — Правду?

— Да, — выдавил из себя Костя.

— Не лги нам, раб Божий, — предупредил, качая головой, старик. — Не лги, ибо кара за грех сей на небесах страшнее боли земной будет. Не лги, признайся и покайся, от мук и страданий вечных себя избавив. Правду ли сказывал ты нам и Семену Прокофьевичу про крамолу немецкую?

— Правду… — прохрипел, хватая воздух широко раскрытым ртом, Росин. — Правду.

— Еще пять, — распорядился старик, повернув голову к палачу.

— Правду, я хочу слышать правду, — раз за разом повторял старик, и после каждого Костиного кивка на тело обрушивалась все новая и новая волна муки. Каждый раз Росин думал, что это предел, что больнее быть уже не может — и каждый раз обманывался, поскольку страдания продолжали нарастать, никаких пределов не зная, пока вдруг в один прекрасный миг он не оказался в длинном коридоре магазина на Пулковской, и не увидел приветливые лица.

— Ну вот, теперь ты наш, — говорили продавцы, — теперь ты наш навсегда. Не возвращайся, не нужно. Мы дадим тебе картонную коробку и станем каждый день кормить большой брюквой и гнилой луковицей. Зато тебе не станет больно. Совсем-совсем. Не уходи…

Но кто-то уже тянул за ниточку из небытия в явь и Росин воспротивился этому до глубины души.

— Н-е-ет! Нет, не хочу-у-у!

Холод! Отфыркиваясь, он затряс головой, и все вернулось — старик, боль, стол, оторванные руки, на которых продолжали тупо саднить пальцы.

— Ты что-то сказал, раб Божий? — глаза старика хищно вперились ему в самые зрачки. — Что «нет»?

— Нет, — облизнув распухшие губы, повторил Костя. — Не лгу.

— Еще два, — разочарованно отступил старик, и кнут снова принял его истерзанное тело в свои объятия.

— А-а! — Инга присела на кочку и заплакала.

Все обрушилось разом — мечта, любовь, богатство. Сколько раз она мечтала о принце, хорошо понимая, что это всего лишь мечта, как вдруг… Шестнадцатый век, всесильный правитель, замок, полный преданных и раболепных слуг, немое обожание со стороны хозяина и всех прочих смертных, услышавших ее голос. Ковры и шкуры на полах, роскошные платья, подарки… И что? Приходит дядюшка, и выволакивает ее из всей этой сказки, приговаривая, что спасает из плена?

Она обиженно пнула ногой корзинку.

Колдун, колдун! Даже если он заколдовал ее насмерть, даже если чары наложил, почему она должна из выстеленного коврами зала с камином и всегда щедро накрытым столом возвращаться к коровьему загону, бревенчатой избе и каждодневной каше, лоснящейся от свиного сала?

Опять бродить с корзинкой по мокрым кочкам в поисках первых сыроежек? А теперь еще и ногу подвернула!

Всхлипнув, Инга потерла ступню, и взгляд ее остановился на блеснувшем на пальце перстне.

Кольцо подарил он. Господин, имени которого она никогда не произносила, да и не знала. Зачем? Ей хватало его жадной страсти, его обожания ее голоса, ненасытности в обладании ею самою. Почти полгода для нее не существовало никого, кроме него. Так зачем же нужны имена?

Кольцо подарил он. На прощание. Что он тогда говорил? «Коли беда с тобой случится…». Вот она и случилась, беда. Она подвернула ногу. Может, и вправду поможет?

Инга повернула кольцо камнем внутрь и сжала кулак, согревая камень теплом живого тела. И с интересом заметила, как зашевелился мох, и выглянули из черноты несколько сверкающих глаз. Неужели он и вправду колдун, и может прислать своих слуг прямо сюда?