История человеческой глупости - Рат-Вег Иштван - Страница 12

ВНУКИ ПРЕКРАСНОЙ МЕЛУЗИНЫ

Самую, без сомнения, сумасбродную генеалогию смастерил Этьен де Люзиньян. Это ученый-историк (1537-1590) был дальним родственником авторитетной французской семьи Люзиньян. На их родовом гербе фигурировала Сирена, в левой руке держащая зеркало, правой расчесывающая волосы.

Сирена изображает ту самую прекрасную Мелузину, с которой мы знакомы не только по средневековому рыцарскому роману Жана д'Арраса, но и по названию венгерской парусиновой ткани. Мелузина была феей, она влюбилась в бретонского королевича, стала его женой, но взяла с него слово, что по субботним дням он будет предоставлять ей свободу и не станет доискиваться, что она делает, по субботам закрываясь в своей комнате. Муж некоторое время держал слово, они жили счастливо, народили детей. Однажды разобрало его любопытство и подглядел он в замочную скважину: жена сидела в купальной лохани — наполовину женщина, наполовину змея. Это у нее было как следствие какого-то таинственного заклятия феи. Женщина, за которой подглядели, тут же опять обратилась в фею, совсем как Лоэнгрин в рыцаря Грааля. Так вот, от детей этой феи и королевича и произошли графы Люзиньян и Сассенаж — по крайней мере, так расшифровал историк-родственник.

Вся эта генеалогия построена на одном-единственном факте: семейство проживало в замке Люзиньян, и, если верить преданию, всякий раз, когда в семье кто-то умирал, появлялась фея Мелузина и с жалобными стонами носилась вокруг замка. Кстати, предание о Мелузине уходит корнями в языческие времена, когда богиней родов была Люцина; роженицы взывали к ней жалобными криками: "Mater Lucina — mere lucine", а уж последнее вскоре превратилось в melusine.

При всем том герб мог быть очень красив: серебряная лохань с лазоревым обручем, а в ней манящее обнаженное тело сирены…

Не всякий дворянский герб был столь живописен. Французский король Карл IX[48] ввел во дворянство мужа своей няньки. Герб нового дворянина вышел таким: на красном поле серебряная корова с короной между рогов. Символ так символ.

В 1430 году венгерский король Жигмонд даровал дворянское звание придворному цирюльнику Михаю Даби. Рисунок для герба выбирал сам новоиспеченный дворянин: три коренных зуба, четвертый как-то заносчиво поднимает рука, протянутая с верхушки геральдического щита.

Еще нагляднее и неожиданнее был герб возведенного во дворянство Иштвана Варальяи, гражданина города Хуста. Габор Батори наградил его за особые заслуги: Варальяи с поразительной ловкостью выполнял операцию, с помощью которой в табунах обычно охлаждают излишний пыл жеребцов. Герб выглядел так: на голубом поле правая рука, поднявшая для удара деревянный молоток, а под ней вполне достоверный рисунок жеребиного украшения, бывшего объектом операции[49].

УЧЕНАЯ АРИСТОКРАТИЯ

В XVI и XVII веках немецкие университеты тысячами штамповали магистров и докторов наук, они-то и образовали новое сословие — ученую аристократию. Ученые мужи пользовались большим уважением; князья ценили их, народ ломал перед ними шапки. И они крепко уверовали в себя; никогда ученые не задирали нос так высоко, как в ту пору. Только вот беда: новая аристократия не могла сослаться на такие знатные, покрытые патиной[50] имена, как старая, дворянская. Они отправились на штурм бессмертия под грузом простых, даже презираемых в обществе имен своих родителей, и уж, конечно, эти имена звучали жесточайшей какофонией по отношению к драгоценным латинским текстам:

С такими именами нельзя взобраться на Олимп, Музы просто вышвырнут оттуда. Итак, надо было изыскивать способ пригладить эти лохматые имена и придать им вид, приемлемый в салонах.

Один из таких способов был крайне примитивен: к немецкому имени добавляли латинское окончание -ус. Так Конрад Самуэль Шурцфляйшиус, ученый, преподаватель Виттенбергского университета освободился от позорного признака своего низкого происхождения; окончание -ус позволило ему стать достойным членом благородного сословия ученых.

Авторы научных книг пользовались этой наклейкой -ус несколько веков и действительно добились уважения к своим именам: в обществе стали считать, что, если фамилия оканчивается на -ус, то это наверняка человек ученый; простым смертным это не дозволялось. На обложках книг, при цитировании работ имена ученых писались исключительно с окончанием на -ус, оно не только элегантно звучало, но и имело практическое значение, потому что такое имя можно было просклонять. Если кого-то звали, например, просто Буллингер, то это имя в латинских текстах было обречено на вечную застылость как неподвижный номинатив, а вот Буллингерус, напротив, обладал приятной гибкостью и в склонении уже звучал с такого рода разнообразием: Буллингерум, Буллингери, Буллингеро. Более того, если в научной литературе встречались имена нескольких представителей этого семейства, то их тоже можно было склонять всех вместе: Буллингерос, Буллингерорум.

Однако воистину странно, что никому не приходило в голову, какое ужасное варварство приклеивать латинское -УС к немецкому имени и протаскивать это чудище в единую гармонию текстов, написанных на. языке классиков, даже если эти тексты и писались уже почти на кухонной латыни. Простые немецкие фамилии еще как-то проходили. Галлерус, Геснерус, Моллерус, Хоппелиус, Моргофиус, Герхардус, Форстерус и еще многие сотни латинизированных немецких имен постепенно стали привычными, и даже современный читатель вполне мирится с ними, даже не замечая всей их гротескности. Но уже Буксторфиус, Нирембергиус, Равенспергиус, Швенкфельдиус, Пуфендорфиус звучат куда более цветисто; что же касается фрейбургского профессора математики Шреккефухсиуса, то его имя можно выставлять вместо пугала на винограднике.

Обладатели скрежещущих германских имен и сами понимали, что -ус не делает их имена очень уж музыкальными, поэтому они стали прибегать к другому способу: переводили свои "железные" имена на благородные греческий и латынь. Так, грубая волосатая германская личинка превращалась в классически нарядную бабочку. Замечательный Ламмершванц преподавал в Йенском университете логику и этику уже как Каспарус Арнурус; ученый Риндфлайш стал доктором Букретиусом, а Бродкорб из Померании подписывал свои работы звучным именем Артокофинус. Вот небольшая коллекция прочих личинок, превратившихся в бабочек:

Оэколампидус — прежде Хаусшайн

Меланхтон — прежде Шварцерд

Апианус — прежде Биневитц

Коперникус — прежде Кепперник

Ангелократор — прежде Энгельбарт

Архимагриус — прежде Кюхенмайстер

Ликостенес — прежде Вольфхарт

Опсопоэус — прежде Кох

Осиандер — прежде Хозенэндерле

Пеларгус — прежде Шторх

Сидерократес — прежде Айзенменгер

Авенариус — прежде Хаберманн

Камерариус — прежде Каммермайстер

Парсимониус — прежде Карг

Пиериус — прежде Бирнфельд

Урсисалиус — прежде Биршпрунг

Маллеолус — прежде Хеммерлинг

Пеперикорнус — прежде Пфеффернкорн

Дурашливой модой увлеклись и другие народы. Так, швейцарец латинизировал свое славное французское имя Chavin на Calvinus, из бельгийского Байера стал Вирус, из польского Стойински — Статориус, из французского Уврие — Операриус, из английского Бриджу отер — Аквапонтанус.

Список можно дополнить сотнями, а то и тысячами имен. Против этой странной моды не помогла даже убийственная сатира "Epislolae obscurorum virorum" ("Письма черноголовых мужчин"), вонзившая жало в классицизированные имена. В этих пресловутых письмах используются, например, такие имена: Маммотректус Бунтемантеллус (Пестроплащевый Сиськохвататель), Пультрониус Кулътифрекс (Ножеделатель), Пардорманиус Форнасифицис (Печкоделатель Пукатель) и т. д. Хорошо еще, что сам изобретатель книгопечатания Иоганн Генефлейм[51] не попал в этот список. Живи он на сто лет позднее, то, может быть, сейчас в школах ученикам пришлось бы зубрить какое-нибудь Иоганнес Ансерикарносус или что-то вроде этого вместо бессмертного имени Гутенберг.