Столичный доктор. Том VII (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 2

— Боже, кто накладывал вам швы?

Ну сейчас итальянца ждет новый шок..

— Я сам. Мне пришлось провести операцию от начала до конца в одно лицо, при помощи моего слуги, который подавал инструменты, а потом обеспечивал нюхательной солью.

— Невероятно, герр Баталофф! Как такое возможно? Я должен позвать руководство клиники! Одну минуту, ради бога! Мадонна, что за человек?

Интересно, а сфотографироваться предложат? Я бы и шов заснял. Для истории.

— Повязку покажите только.

— Да, конечно! Отделяемого немного, серозная жидкость, без запаха. Вы великий хирург, герр Баталофф! — и снова пулеметные очереди итальянского с экспрессивной жестикуляцией.

Вскоре Капоселла вернулся в сопровождении группы коллег. Зашли пожилой ректор университета, старший врач клиники и ещё человек пять. Все переговаривались вполголоса, явно осознавая, что стали свидетелями чего-то из ряда вон выходящего.

— Герр Баталофф, — заговорил ректор, подойдя ко мне. — Позвольте выразить восхищение вашим мужеством и мастерством.

Я только кивнул, ощущая, как слабость вновь накатывает волной. Хорошо хоть, визит начальства продлился недолго. Впрочем, меня сразу после них поместили в какую-то одиночную люкс-палату, так что всё было терпимо.

— Доктор Капоселла, у меня к вам несколько просьб, — попросил я врача, когда волна желающих посмотреть на диковинку схлынула.

— Конечно, герр Баталофф, всё, что в моих силах.

— Первое: поставить кровать для моего слуги. Он мне может понадобиться в любое время.

— Сейчас сделаем.

— Второе: дать телеграмму. Я дам адрес и текст. Естественно, всё будет оплачено.

— Диктуйте, немедленно этим займусь.

— Фрау Агнесс Баталофф, Базель, Гранд Отель Эйлер. Текст: «После экстренной операции нахожусь в клинике в Милане». Добавьте ваш адрес. Пока всё. Я, с вашего разрешения, отдохну.

— Одну минуту, терпение! Сейчас вам принесут бульон! Сколько вы без пищи? Организму надо брать откуда-то силы!

Остатка этих самых сил хватило лишь на то, чтобы взглянуть в окно. Блин, ночь уже, звезды мерцают. И никакого снегопада.

На следующий день мне лучше не стало. Лихорадка держалась, прыгая ближе к тридцати восьми. Слабость была такая, что даже пить воду казалось подвигом. Тошнота сопровождала каждый глоток, а боль в животе становилась все более навязчивой и невыносимой. Мне прописали стрептоцид, вливали жидкость внутривенно, а вечером перелили поллитра крови. Толку от этого было немного. Разве что легкое ощущение тепла в ладонях и ступнях после процедуры, но не более. На газеты, в которых писали про меня на первых страницах, только взглянул. Всё равно я по-итальянски не понимаю.

На перевязке всё то же — скудное серозное отделяемое, рана заживает первичным натяжением. Доктор Капоселла уверял, что это хороший знак, но мне казалось, что и ему самому верилось с трудом. Состояние не улучшалось, а картина моего здоровья насыщалась всё более мрачными оттенками

Дальше — та же петрушка. Лучше не становилось. Если бы кто записывал мои размышления, то после минимальной обработки можно было смело отправлять в печать солидную монографию под названием «Дифференциальная диагностика послеперационных осложнений аппендэктомии». Ни одно, даже самое завалящее и редкое, не осталось забытым. Я перебирал всё: от банальной раневой инфекции до формирования скрытых гнойников. Но ни одна гипотеза не удовлетворяла полностью. Информации было катастрофически мало, да и ставить диагноз самому себе — гиблое дело, даже для профессора. Это когда на перевале не оказалось рядом никого, да еще и случай очевидный, можно. А вот так — нет.

И на третий день улучшения не наступило. И на четвертый — тоже. Лихорадка росла, боль в животе справа внизу никуда не делась, больше того — она нарастала. Противная, тягучая, будто тянущая на себя жизненные силы. Потому что я уже не лежал, а валялся, не в силах осуществить даже минимальные движения. Явно нарастает интоксикация. А она от чего? От гнойно-септических осложнений, это ясно кому угодно. Только вот в какой форме? В голове бился один вопрос: «Что гниёт внутри меня?». И где именно?

И от Агнесс ни слуху, ни духу. Хотя телеграмму доктор Капоселла отправил.

Вокруг моего живота вертелась постоянная карусель. Меня трогали все, кто имел хоть какое-то отношение к хирургии. Каждое утро приходил Капоселла, за ним — его ассистенты, студенты и медсёстры. Пальпация, вопросы, советы, споры. Но прийти к единому мнению не могли, точно как я. Мне только пальпировать себя было не так удобно.

Наконец решили собрать консилиум. Семь специалистов в строгих пиджаках и с надменными выражениями лиц явились ко мне в палату. Постояли у постели больного, послушали резюме от доктора Капоселлы, покрутили рентгеновский снимок, еще раз попальпировали несчастное брюхо, и начали высказывать мнения.

За эти дни я итальянский не выучил, но некоторые слова тайного языка медиков звучат примерно одинаково, даже на тайском и суахили, потому что ведут начало из латыни. Так что «флуттуационе» я понял сразу. После того как оно было произнесено в первый раз, остальные снова полезли щупать живот, и согласно кивать головами. От болезненных переживаний я слегка одурел, но прозвучавший приговор «ащессо интраперитониале» новостью уже не был.

Перевода «внутрибрюшинный абсцесс» я не дождался, потому что потерял сознание.

…Если красть, так миллион. А получать осложнение, так одно из самых хреновых, какие только можно представить. Внутри меня начал собираться в кучу гной. Если ничего не делать, то, скопив критическую массу, эта фигня рванет, и хорошо, если меня успеет навестить нотариус, чтобы составить завещание. Кстати, неплохая мысль. Потому что даже если что-то делать, шансов-то не очень много.

— Господа, прошу прощения, что покинул вас на время, — сказал я, надышавшись нюхательной солью по самое никуда. — Согласен с диагнозом. Настаиваю на срочной повторной операции с целью вскрытия абсцесса и его дренирования.

Участники консилиума согласно закивали. Вот что называется «давить авторитетом». Озвучил очевидное, а звучит все равно солидно!

— Кстати, а какое количество лейкоцитов в сегодняшнем анализе крови? — спросил я Капоселлу.

— Тридцать тысяч, герр профессор, — не задумываясь, ответил доктор. — Не хотите ли пригласить священника перед операцией? Поищем православного, кажется, был какой-то грек в городе.

— И нотариуса, — согласился я. — Риск велик, не будем медлить. Если не найдете православного, то я согласен и на католического служителя. В такой ситуации не до конфессиональных разногласий.

Как ни странно, я чувствовал себя совершенно спокойно. Нет неопределенности, всё ясно. Что будет на операции, представляю. Равно как и последствия. Перитонит и все, отправляйся Баталов на новое перерождение. Может позвать буддиста исповедовать? Короче, зачем переживать, если изменить ничего нельзя?

— Сейчас отправлю кого-нибудь, — кивнул Капоселла.

— И еще парочку телеграмм.

— Да, профессор?

— Записывайте. Бреслау, университет, профессору Микуличу-Радецкому. И Москва, Большая Молчановка, «Русский медик», доктору Моровскому. Текст одинаковый: «У Баталова после аппендэктомии внутрибрюшинный абсцесс. Вы знаете, что делать. Поспешите».

— Сам Микулич… — прошептал доктор. — Хирург, который смог разделить сиамских близнецов? Он приедет сюда?

— Надеюсь. Пожалуйста, отправьте поскорее.

— Да, конечно.

Я набросал на бумажке черновик завещания. Патенты на все свои лекарства, разумеется, в общее достояние, «Русский медик» и скопленные деньги — пополам Агнесс и детям Лизы. Что еще? Клиники? Та, что в Москве — коллективу во главе с Моровским. Та, что в Питере — моя доля отходит Романовскому персонально. А вот что делать с базельской — так и не придумал.

Операция прошла штатно, насколько это вообще возможно в моей ситуации. Когда я пришел в сознание, мне в подробностях доложили о ходе вмешательства. Не сразу, конечно, а после того, как удостоверились, что я способен воспринимать информацию. Итог был предсказуемо неутешителен: ничего хорошего сказать не можем, герр профессор. Диагноз подтвержден. Абсцесс вскрыт, промыт, поставили дренаж. Естественно, провели ревизию на предмет неожиданных находок. Увы, скрытых жемчужин не нашли. Молимся и ждем. Конечно же, надеемся вместе с вами. Священник сейчас прибудет.