Муля, не нервируй… Книга 3 (СИ) - Фонд А. - Страница 21

— Бросил? — уважительно похвалил Модест Фёдорович, — молодец. А я вот всё никак. Всю жизнь бросаю. И никак. Тогда я сейчас тоже не буду.

Он отложил сигареты на стол и повернулся ко мне:

— Может, хочешь кофе? Машка сварит.

— Я был у неё, — отрицательно покачал головой я, — да и занята она, титрует что-то оранжевое до зелёного.

— Аа-а-а-а… — хмыкнул Модест Фёдорович, — титрует общий гумус с бихроматом. Так называемый метод Тюрина. Но мы его в модификации Симакова испытываем. С добавлением фенилантраниловой кислоты… Это если там присутствуют карбонаты…

Он вдруг взглянул на меня и осёкся:

— Извини, Муля, увлёкся.

— Бывает, — улыбнулся я, — я и сам такой же. Так что там с Поповым у тебя за война?

— Да дурак он, — нахмурился Модест Фёдорович, — решил на себя всё моё финансирование перетянуть. Но мы всегда конкурировали.

— А Ломакина?

— Машка уже рассказала? — покачал головой Мулин отчим.

— Ты отставишь эту ситуацию?

— Ну а что мне делать? Мстить, как граф Монете-Кристо? — возмутился Модест Фёдорович. — Я не буду ему уподобляться и вести все эти закулисные игры.

— Так он тебя быстренько обскачет, — не согласился я.

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — я всю жизнь занимаюсь наукой. Чистой фундаментальной наукой. И вся эта возня мне не интересна. Пусть что хочет делает. Жизнь всё сама рассудит.

Я смотрел на него и удивлялся. Взрослый человек же. Неужели он верит во всеобщую справедливость?

Да этот Попов сожрёт его скоро с потрохами. Мулиному отчиму нужно срочно менять мировоззрение, иначе он с таким подходом пропадёт. А вслух сказал:

— Нужно не дать возможности Попову вредить тебе. И Маше.

— Да ну его! — отмахнулся Модест Фёдорович, — расскажи лучше, как у тебя дела?

От Мулиного отчима я возвращался на работу с тяжелым сердцем. Модест Фёдорович как ребёнок. Да, верить в торжество Добра над злом — это хорошо. Но наивно. И не нужно ждать, пока жизнь накажет обидчика. Иногда нужно помочь с наказанием.

Я размышлял, перебирал варианты, как именно я могу наказать Попова. Причём так, чтобы его, желательно, перевели работать куда-то аж в Киргизскую ССР. Квалифицированные кадры везде нужны.

Раз он начал в открытую уже вредить, то и ему нужно сделать зеркальный ответ. Только как я это сделаю, если не пересекаюсь с Поповым вообще нигде? А Мулин отчим не хочет.

Задумавшись, я чуть было не налетел на Козляткина. Тот был взволнован:

— Муля! — прошипел он, — ты где должен быть?

— На работе.

— А ты где шляешься в рабочее время?

— К отцу заглянул, — не стал выкручиваться я, — на минуту буквально. А что?

— Там из приёмной Большакова уже два раза тебя спрашивали, — тревожно сказал он. — Тебя вызывают, как вернёшься.

— Отлично! — обрадовался я.

Визит к Министру уже дважды переносился из-за его плотного графика командировок.

— А зачем он тебя вызывает? Что ты уже опять натворил? — продолжил допрос Козляткин.

— Ничего не натворил, — развёл руками я, — напросился на разговор ещё тогда, на природе.

— Зачем разговор? — подозрительно взглянул на меня Козляткин.

— Хочу о вашем повышении поговорить, — сказал я и, оставив ошеломлённого начальника в коридоре, я отправился в приёмную к Большакову.

Глава 11

В приёмной, к удивлению, продержали меня недолго. Да и сама приёмная была «не такой как все». Нет, дубовые резные панели и обитые дорогим бархатом кресла с диванчиками присутствовали, как и полагается. И фикус в кадке был на месте. И паркет. И алый ковёр с узбекскими ромбами. И даже торшер под зелёным абажуром.

Однако главное отличие было — это секретарша. Хотя я неправильно выразился — секретарь. И опять неправильно. Надо так — Секретарь. Вот теперь правильно. Именно так, с большой буквы. Хотя с виду Секретарь не впечатляла. В первые три секунды. Старенькая, скрюченная старушка с аккуратной «дулькой» на голове, крючковатым носом и в огромных очках. Она зябко куталась в бледную вязанную шаль и чуть слышно пахла пудрой и нафталином. Но дело своё старушка знала на ура:

— Молодой человек, — интеллигентно проскрипела она, — Иван Григорьевич — человек занятой. У вас будет ровно восемь минут. Вы тезисы подготовили?

— Какие тезисы? — удивился я.

— А вы не с докладом разве? — удивилась она, заглянула в объемный гроссбух на её столе и позволила себе чуть поморщиться, — у меня здесь записано: «Доклад. Бубнов Иммануил Модестович. Тема — Советско-югославский кинематограф». Регламент — три минуты. Лучше три с половиной. На вопросы и обсуждение — пять минут. Отвечать кратко, ёмко, чётко. Это понятно?

Я кивнул в некотором уважительном обалдении.

— Сядете по левую сторону, на второй стул. У Ивана Григорьевича дальнозоркость, ему вдаль смотреть удобнее. Запомнили?

Я опять кивнул.

Старушка-Секретарь опять заглянула в объемный гроссбух и скрипуче добавила:

— Иван Григорьевич примет вас через девять минут.

Она пожевала губами и сообщила:

— Иммануил Модестович, у вас ещё есть время набросать кратко тезисы. На том столике карандаш и бумага, — она указала костлявым, чуть подрагивающим запястьем на боковой столик, у окна. — Приступайте. Потом покажете мне.

Я приступил. Ведь сказано это было столь уверенным тоном, что перечить или не выполнить даже мысли не возникало.

Разговор с Большаковым у нас должен был быть о другом, но перечить Секретарю я не посмел. Кроме того, она была права. Не факт, что Иван Григорьевич не поинтересуется, как я вижу это сотрудничество. Так что пусть лучше будет заготовка.

Поэтому я сел за столик, пододвинул к себе листы и принялся торопливо набрасывать тезисы. Так увлёкся, что чуть не пропустил время. Но Секретарь была на чеку и сказала категорическим голосом:

— Иммануил Модестович, у вас осталось три минуты. Давайте сюда тезисы, я гляну.

Даже не думая спорить, я показал ей наброски.

Секретарь глянула, читала. Еле слышно бормоча что-то под нос. В одном месте она покачала головой и сказала:

— А вот этого не надо. Иван Григорьевич этого не любит. Я вычёркиваю этот тезис вам. И в разговоре с ним постарайтесь эту тему обходить, будьте добры. Ну, или смягчить, если получится.

Она пристально посмотрела на меня и, дождавшись моего согласного кивка, продолжила изучать мои наброски. Наконец, она прочитала и вручила мне исписанный листок, предварительно положив его в аккуратную папочку.

— Готовы? — спросила она меня.

Я кивнул.

Она нажала на рычажок коммутатора, там зашипело, что-то пощёлкало и она сказала:

— Проходите, Иммануил Модестович. И не забывайте о регламенте.

Я от души поблагодарил и открыл дверь.

За распахнутой дверью оказалась ещё одна дверь. И её я тоже открыл.

— Разрешите? — сказал я, входя в кабинет, — Здравствуйте, Иван Григорьевич!

Хозяин кабинета сейчас выглядел как Хозяин Кабинета. Важный, солидный, представительный. В добротном костюме, за массивным столом из морёного дуба он выглядел совсем по-другому, чем на природе.

— Муля! Здравствуй! — улыбнулся мне Большаков, и я понял, что начало беседы получается вроде как удачное. — Заходи давай. Садись.

Я сел на второй стул, как и велела мне Секретарь.

— Что, Изольда Мстиславовна и тебя уже успела отдрессировать? — хохотнул он.

— Ну… — я замялся, подыскивая слова, чтобы не обидеть человека.

— Баранки гну! — хмыкнул он и велел, указывая на стул рядом, — пересядь сюда, пожалуйста.

— Но Изольда Мстиславовна…

Большаков скептически изогнул бровь и я пересел. Лучше не вступать в конфронтацию, и так сколько времени потеряли.

Я украдкой взглянул на часы — три минуты «на тезисы» истекли.

— Когда посетитель сидит на втором стуле, он начинает говорить громче, и Изольде Мстиславовне всё прекрасно слышно, — полушепотом пояснил он мне, — а я хочу с тобой конфиденциально побеседовать.