Муля, не нервируй… Книга 3 (СИ) - Фонд А. - Страница 19

Потом оказалось, что Фаина Георгиевна, оскорблённая таким отношением, узнала, в каком платье будет выступать Марецкая, отправилась к той портнихе, которая обшивала артистов, и выкупила у неё остатки тканей. Затем она выкупила и все билеты на первые пять рядов. И с этой тканью, и с билетами она отправилась в детский дом и презентовала воспитанникам с условием, что одежда на детях должна быть вот из этой ткани. Мол, такая задумка режиссёра. Новаторство.

Заведующий был счастлив — такая экономия для госучреждения, плюс дети приобщаться к прекрасному забесплатно, и получат обновку, да ещё, считай, примут участие в перформансе.

Дело было сделано. И весь остальной зал, вместо того, чтобы трепетать в самых драматических моментах от монолога главной героини и рыдать в нужных местах, вместо этого только посмеивался.

Спектакль был практически сорван.

А тут ещё Злая Фуфа после антракта чуть опоздала на своё место. Вернулась почти перед третьим звонком. Зрители увидели её и бросились просить автографы. И она стояла в проходе и очень неторопливо, медленно, подписывала всем желающим автографы, ещё и спрашивала имя и фамилию, уточняла. Толпа бурлила вкруг неё, ожидая своей очереди. А она не спешила.

Артистам же пришлось дожидаться почти полчаса, пока вакханалия будет закончена и можно будет начать второй акт.

Завадский считал, что спектакль сорван. Он был в ярости.

После премьеры за кулисами он высказал Раневской всё. А та, соответственно, не осталась в стороне и сказала, что, если бы он брал на главные роли не кого попало, а нормальных артисток, то никто бы спектакль никогда бы не сорвал.

Марецкой доброхоты сразу же передали. А та прибежала к ней в коммуналку разбираться. Слово за слово и завязалась потасовка, на которую я и попал.

— Дамы, — торжественно сказал я после этого рассказа, — уважаемые Фаина Георгиевна и Вера Петровна! За это надо выпить!

Не дав им опомниться, я жестом фокусника достал из серванта бутылку портвейна и разлил всем в хрустальные бокалы:

— Предлагаю тост. За прекрасных дам!

Раневская и Марецкая немножко поломались, но потом-таки выпили. Сказывался стресс, который перенесли обе. Нужно было расслабиться.

Я торопливо налил ещё:

— Между первой и второй перерывчик не большой! — авторитетно заявил я. — А после третьего тоста я вам кое-что расскажу.

Разлил по третьей. Опять выпили.

— Рассказывай, Муля, — хихикнула Марецкая.

И тут в дверь позвонили.

— Дамы, я на секунду, открою только. А то в квартире никого больше нету. Я сейчас вернусь.

И я торопливо выскочил в коридор, мечтая, чтобы они не убили друг друга.

Открыл дверь. Это был почтальон, который принёс Лиле телеграмму. Я быстро расписался, забрал телеграмму, и заторопился обратно.

Увиденное в комнате изумило меня.

Там, обнявшись, словно закадычные подруги, сидели Раневская и Марецкая и пели печальный романс.

Глава 10

И тут в дверь опять позвонили. Усилием воли я сдержал негодование, и пошел открывать (интересно, где все остальные соседи опять шляются?).

На пороге стояла и едко улыбалась… Клавдия Петровна Пожидаева. Ну, та вредная тётка, из Мосгорисполкома, которая приходила в прошлый раз.

При виде меня её широкое, как лопата, лицо расплылось в сардонической ухмылке:

— Бубнов! Опять вы! И почему я совсем не удивлена?

— Почему? — спросил я, и тётка зависла. Объяснить она не смогла, а я стоял и ждал.

Но Пожидаева быстро пришла в себя и раздражённо фыркнула:

— Ключи от пятой комнаты у кого?

Я пожал плечами. Если честно я постоянно путался, кто в какой комнате живёт. Так что точно не знал, может, даже я сам там живу.

— Мне нужны ключи. Я уже новых жильцов привела.

Я не успел даже ответить, как по лестнице, отдуваясь, поднялась хмурая тётка с двумя внушительными баулами, за которой смиренно следовал какой-то затюканный мужичок, сутулый и в перемотанных пластырем очечках, тоже гружённый чемоданами. Вокруг них юрко сновали туда-сюда несколько мелких детей (так как они мельтешили очень быстро, сосчитать я не смог). Она громко смеялись и постоянно перекрикивались.

— А вот и новые соседи! — со счастливой улыбкой сообщила мне Пожидаева. — Семья Зайцевых.

— Ключа у вас нет, — спокойно констатировал я, — а документы есть? Покажите!

— Да у вас у всех лишняя площадь! — набросилась на меня Пожидаева, — нужно создавать комиссию и перемерять здесь всё. И выселять вас на соответствующую площадь! Вот у вас, Бубнов, десять квадратов, а положено шесть и восемь! Мы вас выселим, а в этой комнате будет жить мать-одиночка с ребёнком.

— А сами вы где живёте? — спросил я, — на какой площади? Она соответствует?

— Это не ваше дело! — возмутилась Пожидаева, — я в Мосгорисполкоме, между прочим, работаю, мне положено.

— А я в Комитете искусств СССР, — моя улыбка больше напоминала хищный оскал.

Пожидаева смутилась.

— Давайте сюда ключи, — хмуро вмешалась в нашу перепалку Зайцева. — Васе ещё вещи таскать.

При этих словах мужик гордо выпятил кадык и кивнул.

Ответить я не успел. Так как тут из комнаты, чуть пошатываясь (правда совсем незаметно) вышла Марецкая со словами:

— Муля, а где тут…

При виде такого скопления народа она осеклась, но быстро справилась с собой и спросила совсем другое:

— Что здесь происходит? — голос её при этом был высокомерно-стервозным.

Сказать, что у присутствующих был шок — так это ничего не сказать. У Пожидаевой и четы Зайцевых банально отвисли челюсти. И они уставились на Марецкую квадратными глазами. Даже дети притихли.

Грянула ошеломительная пауза.

— Да вот товарищи Зайцевы хотят заселяться, — сказал я, — правда документов у них нет. Но зато есть желание.

— На каком основании? — строго спросила Марецкая. — Ордер? Распоряжение?

— На основании личного желания товарища Пожидаевой, как я понял, — наябедничал я.

Пожидаева вспыхнула и попыталась что-то вякнуть, но тут дверь в комнату открылась и оттуда вышла Раневская со словами:

— Ну, и где вы…? — она запнулась на полуслове и уставилась на толпу людей, а затем перевела удивлённый взгляд на меня.

— И-извините… — восхищённо выдавила из себя Зайцева и вякнула, — а в-вы — эт-то она?

И уставилась на Раневскую горящими влюблёнными глазами.

— Ничего подобного! — хорошо поставленным глубоким голосом заявила Раневская и добавила категорическим тоном, — я — это не она!

А потом посмотрела на Марецкую и ткнула по направлению в неё пальцем:

— И она — это тоже не она!

С этими словами Злая Фуфа развернулась и величественно удалилась обратно в мою комнату.

— Да! Это не я! — за ней, не менее величественно и гордо, удалилась и Марецкая. Правда возмущённо позвякивая по пути колокольчиками.

Но народ взирал на это чудо, словно бедные филистимляне на Голиафа и Давида. И даже звуки колокольчиков на юбке Марецкой похоже ничуть никого не смущали. Вроде как так и надо, раз артистка.

— Так что там с заселением? — спустил с неба на землю Пожидаеву я.

— А они что, прямо тут живут? — восхищённо прошептала та.

— А вы что, сами не видите? — вопросом на вопрос избежал ответа я.

— А в пятой комнате…

— Фаина Георгиевна, — подсказал я и мстительно добавил, — лауреат Сталинской премии и ордена Трудового Красного Знамени.

— Но…

— Нет, — покачал головой я.

— А вы знаете, товарищи, — оживлённо вдруг воскликнула Пожидаева и повернулась к тётке с мужичком, — у нас весть есть ещё один вариант, в соседнем доме. Там для вас будет отдельная комната с чуланом. В чулане детки могут спать…

С этими словами она торопливо увела супружескую пару Зайцевых и весь их выводок за собой. Гроза миновала. Не знаю правда, надолго ли, но пока миновала.

Я провёл Марецкую домой и вернулся обратно, мечтая поскорее завалиться спать. На столе стояли немытые после гостей чашки. Чтобы не оставлять грязную посуду на ночь и не загружать утром Дусю, я собрал их и отправился на кухню помыть.