Жемчужина боярского рода. Часть 2 (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 19

Ну, не очень-то и хотелось, я вообще завела с ней разговор чисто из вежливости. Кабинет Павла Платоныча находился на первом этаже, и дорогу туда я прекрасно знала. В это время дня папенька привык сидеть там в глубоком кресле, вкушать кофе с коньяком и читать ежедневную газету.

Поэтому только кивнула тетке в ответ на ее колкость, мило улыбнулась и прямым ходом направилась в папенькин кабинет. Оставив Серафиму Платоновну в полном ошеломлении от моей наглости.

— Ольга! — попробовала остановить меня она, слетая наконец со своего насеста. Да куда там! Зря тетка решила посоревноваться в скорости с молодой и целеустремленной племянницей.

— Вся в свою наглую мать! — прошипела мне в спину опоздавшая, чем едва не заставила притормозить. Чего-чего там про Ольгину мать? Я за все время в этом мире впервые о ней слышу! А моя предшественница ее даже не вспоминала.

Ладно, с этим потом разберемся. А сейчас есть цель — Павел Платоныч.

— Добрый день, папенька! — пропела я с порога. Расчет оказался верным: глава рода Барятинских сидел в кресле и явственно расслаблялся. Прекрасный момент, чтобы взять его тепленьким!

— И что доброго ты в нем видишь? — Несмотря на то что меня здесь не ждали, сдаваться без боя никто не собирался. — Ты всерьез решила порвать с родом и надеешься, что у тебя это получится?

— Уверена. — Вопреки привычкам прежней Ольги, я спокойно вошла, придвинула к горящему камину еще одно кресло, села и налила себе из папочкиного кофейника во вторую чашечку, стоявшую на подносе. Интересно, Павел Платоныч никогда не делился своим утренним напитком ни с кем, но прислуга всегда ставила две чашки на поднос с кофейником и графинчиком со спиртным. Почему? Впрочем, неважно. — Пожалуй, и коньяка плесну для бодрости.

С этими словами я действительно взяла и плеснула себе с пол чайной ложки в крепкий напиток.

— Что ж, как я и подозревал, провинция плохо на тебя повлияла, — вымолвил папенька после долгой паузы. — Совсем разучилась себя вести.

— М-да? — удивилась я. — И кто же меня туда отправил, не напомните? А впрочем, я не намерена жаловаться. Меня эти изменения полностью устраивают. Что поделать, папенька, если бросаешь ребенка в холодную воду со словами «захочет — выплывет», то странно потом удивляться, что выплыло совсем не то, что упало.

От моих умствований папенька едва не поперхнулся своим кофием. И вытаращился на меня так, будто вместо дочери в кресле напротив выросла венерина мухоловка, к примеру.

— Да-да, очень изменилась, — подтвердила я и отхлебнула терпкого напитка. Недурен у папаши вкус, пахнет дорогущим коньяком.

— Это тебе не поможет. — Павел Платонович быстро опомнился и прищурился на меня не столько зло, сколько расчетливо. — И не упоминай об указании его величества, без тебя знаю. Выше верхней границы откупа не потребую. Но у тебя и столько нету! А об обещании племянника забудь. Я исключил его из дееспособных членов рода, и все принесенные им клятвы отныне недействительны, сколько бы ни было свидетелей и записей. Если хочешь, можешь попробовать вытрясти пару медяков из самого Николая.

Что ж, как я и предполагала, папенька нашел способ выкрутиться. Правда, ценой одного из племянников… Интересно, что думает об этом сам Николенька? А его мать? Почему не отгрызла голову братцу? Объявить недееспособным, даже временно, — это местами даже хуже, чем просто выгнать из рода.

— Бедный Николенька, — пожала я плечами. — Не повезло братцу. Впрочем, я все же взыщу с него компенсацию. Помнится, он унаследовал от отца пару занятных безделушек и деревеньку всего за двести верст от столицы? Промотать не успел, я узнавала. Мне они пригодятся. С чего-то ведь надо начинать новый род.

Откуда-то из-за моей спины, со стороны двери, послышалось сдавленное шипение, будто кто-то наступил змее на хвост или выдернул затычку из надутого матраса. Даже оглядываться было не надо, чтобы догадаться: тетушка подоспела. Но не стала сразу входить в кабинет — вообще всем домашним это запрещено, одна только отвергнутая дочь такая смелая стала, а Серафима Платоновна подслушивала у двери.

— Входите, тетушка, чего ж на пороге мяться, — беспечно пригласила я, даже не взглянув на поджатые губы родителя.

— Ты! — Серафима все же влетела в кабинет и остановилась перед нашими креслами, пылая праведным гневом. — Бесстыжая, наглая девчонка! Да как ты смеешь даже говорить о том, чтобы отнять у моего сына последнее⁈

— Что ж вы, тетушка, братца своего не приструнили, когда он Николеньку так опустил и в правах, и в глазах общества? — Я откинулась на мягкую спинку и сделала еще один глоточек кофе с коньяком. — Ведь от такого обращения ваш сын потерял гораздо больше.

— Это тоже твоя вина, мерзкая девка! — Серафима так пылала, что от нее шел натуральный яростный жар, сильнее, чем от дров в камине. — Это ты заставила моего мальчика дать обещание рода!

— Да что вы? — удивилась я. — А мне помнится, все было наоборот. Я категорически не хотела брать Николая в аномалию. Но он настаивал, размахивал перед гильдией указанием самого господина канцлера и был согласен на любые условия. Кстати, вы не думали просить компенсации в имперской канцелярии? Ведь Николай выполнял их задание. Или нет?

— Да-да, все твое скоморошество с затвором и бедной больной, почти умирающей тенью, оказалось обманом! — выпалил родитель. Ничего себе претензии!

— То есть мне действительно нужно было лечь там и умереть с голода? — поинтересовалась я, едва поворачивая к нему голову. — Особенно в свете того, что вы обо мне забыли настолько, что даже содержания не выделили? Вот это, я понимаю, родительская любовь. Вот это забота! Вы искренне считаете, что я обязана быть за это благодарна?

— Не переиначивай мои слова! — вспыхнул папенька.

Ну не привык Павел Платоныч разговаривать в таком тоне с теми, кого считал ниже себя. Именно поэтому слегка растерялся. Ведь до истечения месяца, назначенного его величеством, еще три недели с хвостиком, а до этого момента он никак не может на меня влиять. Даже влепить отеческую оплеуху не смеет. И как тогда разговаривать? Орать и обвинять не помогает. Я в ответ только ядовито отплевываюсь. Вот и растерялся родитель.

На что и был расчет, признаться честно.

Глава 24

— Разве я что-то переиначиваю? Я просто говорю, что, помимо ваших махинаций с обещанием рода, которые все едино ударят по репутации рода Барятинских, у меня есть еще два боярских обещания и один долг жизни. И я могу, коли дело до того дойдет, попросить у тех же Снежинских, чтобы они подняли в совете бояр вопрос уже о вашей, папенька, и вашей, тетушка, дееспособности. А если Вьюжины и Орловские поддержат… да Лисовские присоединятся… как думаете, на чью сторону встанет совет? — Я довольно зло усмехнулась, пряча чуть вздрагивающие пальцы за чашкой с кофе. — К тому же не забывайте. Я пять лет на том кордоне просидела. Вы правда думаете, что последний рейд чем-то сильно отличался от ранних? И Снежинские, Вьюжины, Лисовские — мои первые должники?

Уф-ф. Теперь главное — не спалиться. Потому что это блеф. Наглый и почти смертельный. Во-первых, обещания Снежинских у меня уже не было. Правда, знал об этом только сам Игорь, выманивший свой долг в обмен на информацию.

Да и сама идея объявить родню поголовно сумасшедшей — на редкость новая, почти бредовая в этой реальности. Но! Как ни смешно, малюсенький шанс провернуть это дельце существует.

— Что ты несешь⁈ — прохрипел Павел Платоныч, хватаясь за бутылку коньяка и не глядя плеща себе в пустую чашку чуть ли не до краев. — Да как тебе…

— Ну, ежели род не хочет меня отпускать, то я возьму этот род в свои руки. — Еще один уверенно-снисходительный взгляд поверх остывшего напитка заставил отца едва не поперхнуться. А тетка и вовсе где-то там в стороне осела на стул. — Вы же понимаете, папенька. Снежинским нужна именно я, а вовсе не вы и ваше благословение. Уж я найду, как с ними договориться, и дам то, чего этот род жаждет. В обмен на вашу голову. Фигурально выражаясь, конечно.