Кокардас и Паспуаль - Феваль Поль Анри - Страница 13

– Черт возьми! – ответил Кокардас. – Паспуаль, дружок, а ты о нем беспокоился?

– Ничуть.

– И я не беспокоился, надо же, какое совпадение!

Антонио, не моргнув глазом, продолжал:

– А мне велено отвести вас к нему, как только вы явитесь. Пошли, он ждет нас.

Оба бретера озабоченно почесали за ухом, но так и не смогли придумать, что же отвечать маркизу.

Шаверни был еще в постели (на время отсутствия Лагардера он поселился в особняке Неверов). Когда два приятеля вошли, маркиз просветлел лицом и обратился к ним:

– А, вот и вы, господа! А я уж и не знал, где вас искать. Мне главное было удостовериться, что с вами ничего плохого не случилось.

– Ничего – даже наоборот, вот что я скажу! – ответил ему Кокардас.

– Вот как? И где же вы были всю ночь?

– Два бретера молча переглянулись.

– Вы видели своего врага?

– Он вовсе не враг… – тихо и кротко отвечал нормандец.

– Маленький маркиз лукаво улыбнулся:

– Что-то вы, приятели, от меня хотите скрыть! Так вы его не искали? И ничего не видели?

– Нет, как же ничего? – отвечал Паспуаль, и от воспоминаний на глаза его навернулись слезы.

Маркиз, наконец, рассердился:

– Ничего не понимаю! Что вы виляете, черт вас дери? Клещами из вас слова тянуть, что ли?

– Вот уж этого не надо, маркиз, – сказал Кокардас, которому показалось, что он придумал, как помочь делу. – Малыш Паспуаль плохо выразился. Мы искали, да только не в той стороне.

– Да говорите же толком, где вас носило!

Маркиз догадывался, что случилось нечто необычное. Зная по опыту, что нормандец может мямлить без толку добрых полчаса и в результате так ничего и не сказать, он обратился прямо к Кокардасу. Тот был несдержанней на язык, да к тому же разгорячен недавними возлияниями.

– Говори ты, – сказал ему Шаверни, – и, если не скажешь мне всей правды, вы не выйдете отсюда ни ночью, ни днем!

– Так и быть, расскажу, – ответил гасконец. – Ну и посмеетесь же вы, черт побери!

Паспуаль пребольно толкнул товарища в бок, но того уже понесло. Он тысячу раз в своей жизни болтал лишнее, но на этот-то раз ничего лишнего говорить не собирался.

– Дело в том, – объяснил Кокардас, – что мы пошли в Лагранж-Бательер и попали там в Оперу.

– Что ты несешь?

– Истинную правду, дьявол меня раздери! Что ж с того, что Опера закрыта, как вы нам и говорили, – все равно барышни актерки шляются где ни попади, а Кокардасу с Паспуалем только того и надо! Эх, господин Шаверни, ну и представление мы видели!

– Ты скажешь все-таки, в чем дело, или нет?

С присущей ему витиеватостью гасконец, наконец, все объяснил. Он хохотал во все горло; посмеялся и Шаверни.

– Ну, я гляжу, вы не скучали! – воскликнул он. – Только получается, что вы делали совсем не то, что надо.

– Пожалуй, что так, – ответил Кокардас. – Ничего, нынче же мы исправимся.

– Вы что, хотите каждую ночь гулять?

– Вовсе не каждую, маркиз, – невозмутимо ответил Кокардас. – Но старые рубаки вроде нас привыкли спать через четверо суток на пятые. Если бы наш малыш был здесь, он бы вам то же сказал, я уверен!

– То есть вы хотите, чтобы я отпустил вас на свободу?

– Вот-вот, именно к этому я и клоню. Да и лысенький тоже спорить не будет! Будь у нас руки свободны…

– Вы бы опять пошли в Оперу в Лагранж-Бательер? – недовольно спросил Шаверни.

– Да нет, господин маркиз, хорошенького помаленьку…

– Ох, помаленьку! – закатил глаза брат Паспуаль.

– Хотя нет, господин Шаверни, – раздумчиво продолжал Кокардас. – Пожалуй, вы правду сказали, только я не сразу сообразил.

– Правду?

Гасконец решил раскрыть карты:

– Мы непременно пойдем в Лагранж-Бательер, только совсем не в Оперу… хотя дамы там будут, наверняка будет.

– Ну, так я и думал! – воскликнул Шаверни.

Кокардас состроил презрительную мину:

– Это все дела лысенького, меня это не касается… А пока он тешится, Кокардас-младший смотрит в оба. Раз мы не явились на свидание вчера, мы явимся туда сегодня, вот и все!

– Мы дали слово… – пролепетал Паспуаль. Проказы последней ночи не заставили его забыть обещание, данное кабатчице.

– Ну знаешь, брат Амабль! Юбки – смерть твоя! Впрочем, возле женщин всегда можно встретить того, кого, ищешь, и на этот раз нам непременно повезет!

– Не нарвитесь только на шпагу, – заметил маркиз.

– Это на нашу шпагу кто-нибудь нарвется! А тот, кто нарвется, очень даже может оказаться врагом Лагардера.

– Так и быть – идите, куда хотите, только головы свои берегите.

– Дьявол меня раздери! Если бы у всех людей головы на плечах держались так крепко, как у нас с лысеньким, давно бы все кладбища закрылись!

Шаверни опять задремал. Два приятеля искренне радовались, что им не только прощено прошлое, но еще и дана свобода на будущее.

– Ты, небось, и не думал, что нам так все сойдет?

– Прекрасная вещь – красноречие, мой благородный друг!

– Кому ты это говоришь? Не был бы я учителем фехтования, я бы стал оратором. Эти два ремесла сродни, ад и дьявол.

С этими словами гасконец потащил своего неразлучного спутника на кухню к тетушке Франсуазе подкрепиться чашкой бульона. После всех перипетий прошедшей ночи подкрепиться им было необходимо.

– Так, значит, вечером – договорились? – спросил Амабль.

– Еще бы! Правда, женщины в «Клоповнике» не так хороши, как в Опере…

– Для понимающего человека женщины все хороши, – с жаром возразил брат Паспуаль.

– Верно! А для хорошей глотки хороши все вина. Я на свою до сих пор не жаловался.

Гасконец алкал тем больше, чем больше пил. Так же и Паспуаль вдвое больше желал любви, насладившись ею. Оба заранее предвкушали удовольствие: Кокардас грезил о больших кружках с вином, Паспуаль – о прелестях Подстилки. Что с того, что накануне они пили самые благородные вина и целовали самых изысканных женщин Парижа, а теперь их ожидал какой-нибудь воверский горлодер и кабацкие девки? Они и не думали об этом: к нашим друзьям вполне можно было бы отнести знаменитый стих, будь он уже сочинен в ту пору:

«Что для меня бутыль? Пришло бы упоенье!»

Смущало их только одно: как Подстилка их примет? Особенно боялся нормандец. Он думал о том, что нарушил, так сказать, приказ явиться на другой день, а эта женщина была из тех, которые любят, чтобы их слушались. Паспуаль не знал, как обуздать гнев страшной матроны, и трепетал при мысли о встрече.

Кокардас, услышав об этом, расхохотался:

– Я тебя умоляю, лысенький мой! Положи пару экю в кошелек – и красотка сразу присмиреет, как овечка. Неужто ты до сих пор не знаешь: мужчин усмиряют сталью, а женщин – серебром?

– Ты, по обыкновению, прав, Кокардас. А теперь – не поспать ли нам часок-другой? Ведь ночью спать снова не придется.

– Как хочешь, дружок. А по мне лучше распить бутылочку с нашим другом Берришоном за здоровье его почтенной бабушки.

– Э, нет, мэтр Кокардас! – воскликнула Франсуаза. – Мало того, что вы учите мальчика резать своих ближних, так еще хотите сделать из него пьяницу и бабника! Пошли вон с кухни!

– Вот что, любезнейшая: дело мужчины – драться, любить и пить, понятно? Вот взять хоть нас с лысеньким: он любит, я пью, оба мы деремся – и чувствуем себя как нельзя лучше. То же будет и с внучком вашим, обещаю!

– В его годы… – промурлыкал чувствительный Амабль, – я соблазнил…

Он не договорил: почтенная бабушка Франсуаза швырнула ему мокрую тряпку прямо в физиономию, взяла друзей за плечи, развернула и вытолкала с кухни.

Весь день они скитались, как души в чистилище, в ожидании грядущих блаженств. Друзья, однако, и не подозревали, что гасконец ошибался, утверждая, будто барышни из оперы – у них в долгу. Конечно, балерины подарили бретерам свои ласки – ведь те выручили их из крупной переделки. Но и они, в свою очередь, спасли друзей от западни, в которой запросто можно было сложить головы.

Часто тот, кто считает себя благодетелем, сам облагодетельствован еще больше. Честь актрис и шкура бретеров одинаково весили на весах Судьбы.