1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 20

— И?

— А через неделю он вернул трубу, но разбитую, искореженную. Сказал, что пираты сражаются, а в сражении всякое бывает. Мне ведь не жалко, нет?

— А ты?

— Я поблагодарил его за урок. Тогда я потерял трубу, но зато когда вырасту — не потеряю армию, не отдам её ловкачам на «поиграть в пиратов».

— Умно, — согласился Papa.

— Но подзорная труба оказалась разбита, — вздохнул я. — А ведь знал, ведь знал!

— Откуда ты мог знать, Алексей?

Я встал в позу и прочитал стишок:

I had a little pony his name was Dapple Grey

I lent him to a lady to ride a mile away

She whipped him, She thrashed him

She rode him through the mire

Now I would not lend my pony to any lady hire…

Papa задумался. Я тоже. A stitch in time saves nine. Там, в двадцать первом веке, следят за астероидами. Пристально и скрупулёзно. Если расчёты показывают, что астероид может угодить в Землю, его нужно отклонить на дальнем подлёте. Ударить ракетой, траектория отклонится чуть-чуть, а через миллиард километров это чуть-чуть спасёт планету и всех нас. Такая теория. На практике пока не проверялось.

Вот и сейчас я пытаюсь — отклонить. Не астероид, а мировую войну. Я и в самом деле, не понимаю, почему за сербские интересы должны погибать наши солдаты. И не один ведь погибнет, не сто, и даже не сто тысяч. Миллионы. И русских, и немецких, и австрийских, и французских. Мне, конечно, жальче всех наших, но ведь и другие тоже могли бы жить мирно, строить города, пахать, петь, жить, а не удобрять собою поля, свои и вражеские. Потому их тоже жалко.

— Но я пришел к вам, любезный Papa, не из простого любопытства.

— Нет? Принес новые рисунки? — он указал на папку, в которой я обыкновенно держал свои работы

— Ольга и Татьяна, разбирая ваши старые бумаги, нашли то, что, по их мнению, может представлять важность, — я достал из папки исписанные листы.

— Что это? — Papa не торопился их брать. Через семью многие пытаются на него воздействовать. Заполучить выгодный подряд, или местечко в министерстве, или ещё что-нибудь. Моя семья — не челобитчики, говорит он.

— Это докладная записка, которую вам, любезный Papa, послали в феврале, но за множеством более важных дел вы её не прочли. Но сегодня…

— Кто послал?

— Сейчас я видел министра Маклакова, его спину. А это — послание вашего бывшего министра Дурново, Петра Николаевича.

— Петра Николаевича? Хорошо, прочитаю. Позже.

— Любезный Papa! Вчера было рано, а завтра будет поздно. Я вас очень прошу — прочитайте сейчас.

— Ну, хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал Papa. Как с больным ребенком. Но я и есть больной ребенок, разве нет?

Он надел очки, и стал читать.

Меморандум Дурново отыскали Ольга и Татьяна. И Ольга, и Татьяна ничуть не глупее меня, а с учётом возраста наверное умнее. Но доложить Papa приходится мне. Помимо прочего я — Государь Наследник Цесаревич, мне позволено многое. Вот так запросто войти в кабинет Papa, например. Такое время, такое укоренившееся отношение к женщинам. Если когда-нибудь доживу до коронации, в числе первых проведу закон о гендерном равенстве. И в наследовании короны тоже. И сразу половина населения империи возрадуются, а ведь мне это не будет стоить ни копейки!

Подумал — и устыдился. Двадцать первый век из меня лезет, можно сказать — прёт, с его меркантильностью, с его привычкой считать рубли. Бедным я был в двадцать первом веке, не дерзал. Вот и думаю, как бедный. А сейчас мне, Наследнику Цесаревичу, крохоборство вроде бы и ни к чему — и живу на всём готовом, и содержание получаю огромное. Ан нет, всё гляжу, как бы тут сэкономить, а там заработать! Правда, Mama мои экономность и рачительность по душе. Одно слово — деревня! То есть Европа.

Papa дочитал.

— Что ж, умеет нагнать страху Петр Николаевич. Но это, Алексей, всего лишь его частное мнение. Он ушел на покой, ему скучно.

— А мне кажется, что именно на покое чиновник искренен. Ему уже не нужны награды, должности, он не боится сказать что-то, могущее расстроить начальство…

— Всё так, Алексей. Но это не означает, что сказанное Петром Николаевичем — истина. Он, безусловно, и честный человек, и умный человек, и преданный человек. Но он не провидец.

Я не мог скрыть разочарования. Не мог, да и не пытался. Хотя чего я ждал? Я ждал, что Papa прочитает меморандум, скажет «Ах, да как же я сам до этого не додумался!» — и все проблемы будут решены. Ждал, но не учёл, что это для меня меморандум Дурново — чудо анализа, потому что мне известно будущее. А для Papa оно сокрыто, и потому он считает, что старик просто чудит.

— Но дельные мысли у Петра Николаевича есть, — решил ободрить меня Papa. — Он совершенно верно отмечает, что вступать в войну неподготовленным нельзя.

— А мы подготовлены?

— Не вполне. Ты же знаешь: линкоры наши только строятся, армия довооружается. У нас, — воодушевился Papa, — у нас через четыре года насыщенность сухопутных войск артиллерией и пулеметами достигнет, наконец, того уровня, о котором мечтает Генштаб. Дорого, но мило. И ещё авиация! Мы создаем серьёзный воздушный флот! Очень серьёзный!

— Это радует! — просиял я.

Я и в самом деле был рад. Через четыре года — это ведь очень хорошо!

— А пока, — продолжил Papa, — мы будем действовать очень и очень осторожно. Но, разумеется, при необходимости дадим отпор любому, кто осмелится… — он подыскивал нужное слово.

— Вступить незваным на нашу землю! — подсказал я.

— Да, да…

— Чужой земли мы не хотим не пяди, но и своей вершка не отдадим!

— Хм… Сам придумал?

— Услышал где-то. Во сне, наверное.

— Во сне… — и Papa опять посмотрел на меня странно.

И мы опять стали собираться. На торжественные проводы. Французский президент, добрый господин Пуанкаре, переменил планы: ему срочно нужно вернуться во Францию. И сегодня будет большой прощальный обед в Петергофском дворце.

Обеды становятся привычными, и я не волновался. Чего мне волноваться-то? Повара у нас отличные, продукты замечательные, водка чиста и прозрачна. На вкус какова, не знаю, не пробовал.

И до самого обеда я предавался творчеству. Над океаном кружат аэропланы, высматривают подводную лодку, но где им! Она продолжает путь на глубине в полмили. Морской мили. А вот интересно, на поверхности океана будут видны следы движения? И спросить не у кого. Допустим, видны. И с аэропланов сбрасывают глубинные бомбы. Но пока бомба медленно опускается сквозь толщу воды, наша подводная лодка перемещается так далеко, что никакого вреда взрыв причинить не может. А предугадать, где окажется лодка, невозможно, потому что она то и дело меняет курс!

Однако командира тревожит вопрос, как вообще враги узнали курс подводного крейсера? Ведь не случайно же они барражируют на аэропланах как раз над этим квадратом?

А юнга находит листок бумаги, на котором написано загадочное слово «координаты» и какие-то непонятные числа…

Всё это могут изобразить и командные художники — и изобразят, но и мне хочется что-то делать. Успокаивает.

И только я совсем было успокоился, как Михайло Васильич напомнил, что пора одеваться.

Хорошо, когда одежды вдоволь, потому что вдруг выяснилось, что форма, которую мне дарили прошлой осенью — мала. Вырос я. И в длину, и в ширину. Нет, не сильно, но если прежде я был задохликом, то сейчас — почти обыкновенным мальчиком, даже чуть выше среднего для моего возраста роста. Почему бы нет? Питание отменное, витамин на витамине, и наследственность хорошая. У Papa рост чуть выше среднего, зато у Петра Великого! У Николая Павловича! И ныне здравствующий дедушка двоюродный, Николай Николаевич, без дюйма два метра, гигант!

Но совсем недавно мне поднесли форму рошиорского полка. Красивую! И — как раз впору. Всегда гадаю, откуда они знают мой размер. Думаю, ответ прост, но хочется верить, что портными движет некое сверхъестественное вдохновение.