Хирург Коновалов (СИ) - Волкова Дарья - Страница 4

Да ну. Да не может быть. Страха нет, но появляется спортивный азарт.

– Слушаю.

– Расскажите, как вы пришли в эту профессию.

А напугал-то, напугал! Это нормальный вопрос о собеседовании, можно было просто спросить безо всяких идиотских формулировок.

– У меня родители – ИТР-овцы. Отец инженер, мать лаборант. Папа меня паять в восемь лет научил, говорил, у тебя пальчики тонкие, давай, я туда не пролезу. Я с самого детства знала, что моя работа будет связана с тем, у чего есть клавиатура и мигающие огоньки.

– Ответ принимается. А давайте, кофейку бахнем?

Обстановка в кабинете неуловимо меняется. Я понимаю, что он мне уже почти нравится, этот Григорий Олегович. Правда, я не обольщаюсь. Я крайне хреново разбираюсь в людях. Нет, отработав пару лет плечом к плечу, я человеку в душу влезу безо всякого сопротивления с его стороны и буду знать про него все, потому что сам расскажет. Но с первым впечатлением я ошибаюсь, и делаю это фатально. Миша подтвердит.

Кофе приносят быстро. И под него я задаю встречный вопрос.

– А как вы пришли в профессию?

Он улыбается, складывает руки подушечками пальцев, постукивает.

– У меня вот, как видите, Инна Леонидовна, пальцы не очень тонкие. Да я и не стремился их засовывать туда, куда вы подумали.

Чувствую, щеки мои выполняют свою основную функцию – выдают мое смущение.

– Но как же тогда… – бормочу в чашку с кофе.

– Знаете, в юности я как-то прочитал про одно племя. Африканское, кажется, но не ручаюсь. Так вот там, когда женщина рожает, мужчина устраивается в соседнем шалаше и имитирует роды. Кричит, стонет и так далее. А когда рождается ребенок, его приносят отцу, и он принимает поздравление с тем, что родил ребенка.

– Какое безобразие.

Григорий Олегович улыбается. А я ловлю себя на мысли, что у него обаятельная улыбка. И даже мерзкая мохнатая гусеница над верхней губой не портит ее. А так, скорее, придает пикантность.

– Есть мнение, что мужчины где-то в глубине души завидуют тому, что только женщина может создавать новую жизнь.

– Да забирайте, мы не просили. Но только вместе с месячными, перепадами настроения и сиськами.

Он снова громко смеется, а я думаю о том, что он умеет какое-то колдовство, этот усатый гинеколог в кресле главного врача. Потому что слово «сиськи» я на собеседовании произношу впервые.

– В общем, я всегда хотел быть причастен к этому чуду. Пятнадцать лет оттрубил в роддоме. Знаете, сколько ребятни через эти руки прошло? – и, пока я снова смотрю на его руки, но уже с некоторым уважением, добивает меня. – Если что, тряхну стариной – потом и у вас роды приму, Инна Леонидовна.

Я давлюсь кофе так, что моему будущему шефу приходится вставать и хлопать меня по спине. Слава богу, бумаги на его столе не пострадали от того, что кофе у меня пошло носом. Мне протягивают бумажный платочек, а потом Григорий Олегович возвращается на свое место.

– Я ответил на ваш вопрос?

– Вполне.

– Тогда по рукам?

– У меня есть еще один.

– Ну-ка, ну-ка.

– Причина увольнения моего предшественника?

Григорий Олегович морщится. Вздыхает. Дергает ус. Увлекательная пантомима, но я стоически молчу.

– Уверяю, что с вами так не поступят.

Боже, какие средневековые тайны.

– Я хочу знать точную причину.

– Он уволился по собственному желанию.

– Но оно не было причиной.

Григорий Олегович смотрит на меня, прищурившись.

– Ладно. Все равно кто-нибудь да брякнет. Его застали за мастурбацией на рабочем месте. Если точнее, я и застал.

Охренительная вводная. Я судорожно осмысливаю полученную информацию, пока Буров допивает кофе. Неужели такое бывает? Дрочить на порнуху на работе?!

– Он что, даже не закрылся?!

Григорий Олегович фыркает в чашку с кофе.

Интересно, нет ли у Миши брата? До слез знакомый почерк!

– Эмн… – бормочу невнятно. Ну да, в главном Григорий Олегович прав – это история даже гипотетически не про меня. Но… Уф-ф-ф-ф… Пытаюсь представить, что бы сделала, я застав своего подчиненного за таким делом. Руку сразу утяжеляет виртуальная чугунная сковорода. Нет, это реально за гранью. Этот чувак даже Мишаню переплюнул. Потому что работа – это работа. Святое.

– Вы правы, Григорий Олегович. Я так тупо не подставлюсь.

Буров хмыкает.

– Не сомневался. Ну, так что, по рукам?

Встаю.

– По рукам.

Когда мне крепко жмут руку, я уже даже не думаю о том, где бывали эти руки. Зато вспоминаю о другом. Когда думала об этом месте работы, я почему-то несколько раз вспоминала хирурга Коновалова. Наорала я тогда на него совершенно зря. Нет, он тоже хорош, конечно. Но я все же дала себе слово, что если все же буду работать здесь, то извинюсь перед Коноваловым.

Теперь придется сдержать слово и извиниться.

– Когда готовы приступить к работе, Инна Леонидовна?

– Да хоть завтра.

– Ну и отлично. Тогда я сейчас вас передам на руки секретарю, она все объяснит.

– Григорий Олегович?

– Да?

Я решаю не откладывать дело в долгий ящик. Извинения – лично для меня мероприятие не из числа приятных. Раньше сядешь – раньше конечная. И вообще, мне кажется, что лучше извиниться, пока я еще официально не трудоустроена. Чтобы потом не портить, если что, рабочие отношения. Хотя вряд ли я буду пересекаться с Коноваловым по работе. Но, вообще, может и такое быть. Так что лучше сейчас.

Но не говорить же Бурову: «Я хочу поговорить с одним из ваших хирургов».

– Григорий Олегович, в вашей клинике находится на лечении… один мой знакомый.

– Так-так. Неужели плохо работают? Не может быть. Какое отделение?

– Хирургическое. Кажется, первое

– А, так я как раз Вадима Эдуардовича к себе сегодня вызвал.

Буров поднимает трубку.

– Коновалов уже подошел? Пусть зайдет.

Я ничего не успеваю сказать, как оказываюсь лицом к лицу с хирургом Коноваловым.

Вот он, наверное, чемпион мира по покер-фейсу. Ничего не дрогнуло в его лице, кроме губ, произнесших ровное: «Здравствуйте». Хотя, может, не узнал.

– Вот, Вадим Эдуардович, прошу любить и жаловать. Это Инна Леонидовна Ласточкина, наша главная по тарелочкам. В смысле, по компьютерам. А это Вадим Эдуардович, заведующий первой хирургией.

– Исполняющий обязанности заведующего, – так же ровно поправляет шефа Коновалов.

– Уже нет. Приказ в отделе кадров, зайди, подпиши, что ознакомлен. Потом заглянешь – обсудим.

В глазах оттенка «норильский декабрь» все же что-то мелькает. Кажется, господин Коновалов не очень рад своему назначению, но сдержанно кивает.

– Так вот, Вадим Эдуардович, Инна Леонидовна тут про своего родственника интересуется, у тебя лежит. Не подведи меня, успокой барышню.

Я не знаю, на что злиться больше – на «барышню» или на то, как Григорий Олегович неуклюже все представляет, и вот уже Мишаня – мой «родственник». Но делать что-то уже поздно, нас ненавязчиво выпроваживают, на прощание еще раз напоминают Коновалову, чтобы после зашел.

***

Я едва поспеваю за широким шагом. И иду все равно не рядом, он где-то впереди, я сзади. Нет, так нельзя. Хочу его окликнуть и вдруг понимаю, что имя и отчество выпали из головы. Прибавляю шагу, догоняю, протягиваю руку, что коснуться плеча в темно-синей рубашке, но он в это время сам останавливается.

– Ну? – рявкает. Не мне, в телефон. – Десять минут меня не было. Что случилось?

Я стою, вслушиваясь в непонятные мне слова – название лекарств, миллилитры, дозировки, по вене, струйно. Резким движением засовывает телефон в карман штанов и в упор смотрит на меня. Холодные у него глаза, прямо до озноба.

– Извините. Вам, наверное, надо идти срочно. У меня ничего важного. В другой раз. И…

– Никто не умирает. Если что-то хотите сказать – говорите, Инна… Леонидовна.

Вот он мое имя-отчество запомнил. А я его – как корова из памяти языком слизала.

– Вадим Эдуардович, – цедит он.

У меня, как обычно, все на лице видно. Что же за засада! Делаю глубокий вдох.