Демон скучающий - Панов Вадим Юрьевич - Страница 4

– Боялись?

Она не обиделась.

– Полагаю, вы не поверите, но в тот момент мне было всё равно. В те дни завершился очень важный для меня жизненный этап, я испытывала понятное удовлетворение, но при этом – некоторое опустошение. Уверена, вы меня понимаете, Феликс, вам наверняка приходилось добиваться чего-то, а потом испытывать лёгкую грусть и даже… растерянность, не зная, что делать дальше. Как жить дальше. Бывало?

Он собирался солгать, но не стал.

– Бывало.

– Не сомневалась.

– Но мы отличаемся, Ада Николаевна.

– Не так уж сильно, Феликс, ведь в вашей сумке лежал пистолет.

– Для самозащиты.

– Под той одеждой, что была на мне, я бы не смогла спрятать оружие. А без него вы бы с лёгкостью со мной справились… справитесь в любое мгновение.

Фраза прозвучала благодарностью, поэтому Вербин решил подвести черту под этой частью разговора:

– Не за что, Ада Николаевна. – И пригубил виски. – Полагаю, больше нам обсуждать нечего?

– Вы полагаете неправильно, Феликс, в первую очередь я пришла именно потому, что соскучилась.

– Мы не то чтобы друзья, Ада Николаевна.

– Я соскучилась по вам как по детективу, Феликс, как по человеку, который умеет распутывать загадочные истории. Мне очень понравилось, что вы не бросили ту несчастную девочку с куклами. Не прошли мимо.

Вербин не сомневался, что Кожина, женщина с большими связями и возможностями, продолжит внимательно наблюдать за его карьерой и будет знать обо всех его расследованиях, тем более о громких. Не сомневался, поэтому заявлению не удивился. И даже не стал делать вид, что удивился.

– Это моя работа.

– Иногда право на работу приходится отстаивать. – Она выдержала паузу, но, поскольку Вербин остался безмолвен, продолжила: – Мы живём в эпоху острого дефицита принципиальных людей, Феликс. Все вокруг предпочитают компромиссы и мутные договорнячки, приносящие лично им дополнительную прибыль, из-за которой они готовы закрыть глаза на что угодно и предать кого угодно. Всем плевать на обязанности, обязательства и данное слово. А вы идёте до конца.

– Но не всегда получается.

Ада считала намёк и улыбнулась:

– Это другое.

– Неужели?

– Иногда вам просто кажется, что вы знаете, кто преступник, и, в силу упрямого характера, продолжаете упорствовать в своём заблуждении, не имея никаких доказательств.

– Разве это не означает «идти до конца»?

Она весело рассмеялась:

– Я при первой встрече поняла, что с вами весело, Феликс. Рада, что не ошиблась.

Говорить, что он бы предпочёл никогда с ней не встречаться, Вербин не стал: Кожина об этом знала. Вместо этого кивнул на бокал:

– Ещё вина?

– Пожалуй, – задумчиво ответила женщина. – А то мы заговорились и до сих пор не приступили к делу. – И чуть позже, после того как Вербин распорядился, сказала: – Феликс, я пришла к вам, потому что два дня назад в Москве убили вот этого человека. – Ада положила на стол фотокарточку. – На оборотной стороне его полное имя.

– И что? – поинтересовался Вербин, не прикасаясь к карточке.

Кожина понизила голос и чуть подалась вперёд:

– Один мой хороший знакомый считает, что станет следующим.

«Говорят, Артур Конан Дойл терпеть не мог Шерлока Холмса. Не сразу, конечно, возненавидел, а когда понял, что все другие его труды теряются в тени гениального сыщика. Обычный человек вряд ли назовёт какую-либо иную работу Чайковского, кроме «Лебединого озера», или иную картину Малевича, кроме «Чёрного квадрата». Многим творческим людям приходится признавать – или не признавать, – что в их карьере была главная книга, роль, кинофильм, опера, балет, спектакль, картина, скульптура… да что угодно, что стало их визитной карточкой. Я не считаю, что в этом есть нечто зазорное, и не выхожу из себя при мысли, что моё имя прочно ассоциируется с полотном «Демон скучающий». Мои картины высоко оцениваются искусствоведами, коллекционерами и любителями живописи, в каждой из них есть частичка меня, но, если «Демон» запал в душу абсолютному большинству, значит, так тому и быть. Что же касается легенд, которые связывают с этой картиной… я не стану их комментировать и уж тем более, повторять. Они общеизвестны. Кто-то в них верит – у этих людей есть на то основания. Кто-то считает случившееся с хозяевами картины чудовищным совпадением – и я, как вы понимаете, склоняюсь к такому же выводу. Но спорить и навязывать свою точку зрения не хочу и не буду…»

– Интересно, это действительно так или ты придерживаешься линии поведения, которую разработали профессиональные пиарщики?

Вероника улыбнулась и сделала глоток остывшего чая из большой кружки, поднялась с кресла и прошлась по комнате. Потянулась. Подумала, не перебраться ли с ноутбуком на диван, но отказалась от заманчивого предложения, поняв, что долго не пролежит – уснёт. Вновь улыбнулась и подошла к окну. Вечерний город, ярко освещённый и потому кажущийся особенно шумным, Вероника любила меньше дневного, тоже шумного, но по-другому, по-деловому. Но фаворитом девушки, конечно же, был город ночной, выключивший почти все огни, но не поддавшийся тьме. Хранящий старые тайны и создающий новые.

Ночным Петербургом девушка была готова любоваться сколь угодно долго.

«Я очень рад, что моя первая выставка состоится в Санкт-Петербурге. В городе, который я ощущаю не как дом, но как семью – родные стены и родные люди. В городе, где я стал тем, кто я есть. В городе, который всегда меня восхищал, наполнял силой и вдохновением. И вот что я вам скажу: я слышал, Москву называют Тайным Городом, но Санкт-Петербург – это город-тайна, огромная загадка, состоящая из множества маленьких секретов. Некоторым из них сотни лет, они уже стали легендами. Некоторые появились недавно и будоражат или будоражили общество. Некоторые загадки вообще не предназначены для посторонних, и те, кто их загадал, делают всё, чтобы они никогда не стали легендами. Они и не станут, слишком уж грязные. Я знаю много тайн моего города, и они тоже меня вдохновляют…»

– Хорошая фраза. Многообещающая. Выверенная.

Это было необычно большое для Абедалониума интервью, отлично продуманное и скомпонованное. Впрочем, так и должно быть, учитывая важность выставки. Перед её открытием Абедалониум дал несколько интервью, в том числе немецкому, английскому и китайским изданиям, однако питерское оказалось наиболее обширным и самым интересным. Не таким профессионально-глянцевым, как зарубежные. Не таким ярким, как московские. Искренним. Однако раскрывалось оно не сразу. В интервью нужно было по-настоящему вчитаться, понять, что каждое слово Абедалониума что-то значит, что ни одно не прозвучало просто так. Интервью следовало читать как послание художника. И кто-то наверняка прочитает. Но не сразу…

«В тот год море перестало дарить мне вдохновение, и я изменил ему, отправившись путешествовать по области: забирался на машине в самую глушь и бродил по лесам и полям, по заброшенным деревням и усадьбам, иногда даже ночевал в машине, раскладывая сиденье и кутаясь в спальный мешок. Еду готовил на костре или питался в попадающихся заведениях, познав, так сказать, всё разнообразие придорожных шашлыков. Я отчаянно искал вдохновение, страшась, что оно оставило меня надолго. Я метался, совершенно не представляя, что меня «зацепит», что вернёт необходимый для работы драйв. И примерно через неделю поисков я вновь обрёл вдохновение. Как это бывает – совершенно неожиданно. Не могу сказать, что усадьба Куммолово сильно отличалась от других мест, заброшенных и не очень, которые я посетил в то путешествие, но чем-то она меня зацепила. Или просто настало время остановиться. Или воображение разыгралось. Не знаю. От старого особняка мало что осталось, но развалины меня тронули. Я несколько раз обошёл дом, разумеется, побывал внутри, много фотографировал, живо представляя, как выглядел особняк и вся усадьба в годы расцвета, посидел возле пруда, набрал в источнике воды… А потом неожиданно понял, что хочу остаться на ночь – и остался. Развёл костёр и долго сидел возле него, любуясь звёздами…»