Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес" - Страница 36

Поговорим лучше об одном случае этого похода, и сказанные тогда Наполеоном слова ясно выразят дружбу его к Жюно.

В числе решительных противников главнокомандующего, одним из самых пылких был генерал Ланюсс, брат того Ланюсса, который в последнее время начальствовал в Безансоне. Жюно пересказали однажды такие ужасные и даже страшные для благополучия армии слова Ланюсса, что с этой минуты уважение, которое внушал Ланюсс храбростью своей, исчезло в нем совершенно. «Я стал ненавидеть его», — говорил мне Жюно, рассказывая об этой ссоре.

Между ними еще сохранялась наружность дружбы; но сердца их уже были далеки одно от другого. Мюрат хотел помирить генералов и пригласил их к себе обедать вместе с Ланном, Бессьером и, кажется, Лавалеттом, который был тогда адъютантом главнокомандующего.

Обед прошел тихо; после обеда начали играть в бульот. Во время игры говорили об одном маневре, к которому готовилась армия. Ланюсс высказывался и улыбался так насмешливо, что Жюно закипел. Бессьер, сидевший возле него, несколько минут удерживал гордеца. Но Ланюсс, видя, что ему не возражают, продолжал говорить о положении армии в неприличных выражениях. Посреди своей речи он вдруг обернулся к Жюно с просьбой:

— Жюно, дай мне взаймы десять луидоров; я проигрался.

— У меня нет денег, — отвечал Жюно сухо, хотя перед ним лежала груда золота.

Ланюсс пристально посмотрел на него:

— Как должен я принять ответ твой, Жюно?

— Как тебе угодно.

— Я спрашивал, хочешь ли дать мне взаймы десять луидоров из тех денег, которые перед тобой.

— А я отвечаю, что деньги передо мной, но их нет для такого изменника, как ты.

— Только подлец может сказать это! — вскричал Ланюсс вне себя.

В одно мгновение все вскочили.

— Жюно! Ланюсс! — закричали со всех сторон, стараясь успокоить их, потому что Жюно пришел в бешенство от полученного эпитета, но затем вдруг утих.

— Послушай, Ланюсс, — сказал он тихим голосом, который странно противоречил судорожному его гневу. — Я сказал тебе, что ты изменник, но я не верю этому. Ты сказал мне, что я подлец, но ты тоже не веришь этому, потому что мы оба храбрые люди. Мы должны драться, и один из нас не встанет. Я ненавижу тебя, потому что ты ненавидишь человека, которого я люблю, которому поклоняюсь. Нам надобно драться, и сей же час. Клянусь, что не лягу сегодня спать, пока не кончу этого дела.

Все свидетели этой сцены чувствовали, что слова, сказанные ими друг другу, требуют крови и даже смерти. Но как быть? Генерал сказал свое мнение о дуэлях: он не хочет их в своей армии. Если дело отложить до завтра, он узнает о нем, и тогда невозможно станет окончить его.

У Мюрата был большой сад; он простирался до Нила; следовало зажечь факелы, и противники могли тотчас драться. Было уже десять часов вечера, и наступала темная ночь.

— На чем драться? — спросил Жюно.

— Прекрасный вопрос! — воскликнул Ланюсс. — На пистолетах!

Все взглянули на него с удивлением. Оскорблен был он и по законам дуэли мог выбирать оружие. Потому-то все изумились, что он выбрал такое, которым рука Жюно приносила верную смерть. Известно, что это был самый искусный стрелок из пистолета не только во Франции, но и во всей Европе: на двадцати пяти шагах он попадал в туза и всегда пополам разрезывал пулю, целясь в острие шпаги.

— Я не стану стреляться с тобой на пистолетах, — холодно сказал он Ланюссу, — ты не умеешь стрелять. Тебе не попасть и в ворота… Бой должен быть равным. У нас есть сабли: пойдем!

Бессьер, второй (кроме Мюрата) секундант Жюно, сказал ему тихо, что он дурачится, что Ланюсс очень силен на эспадонах, а Жюно явно слабее его.

— Дерутся для того, чтобы убить противника, — прибавил Мюрат. Но Жюно не хотел ничего слышать. Пошли в сад, и доро́гой Ланюсс опять повысил голос и позволил себе оскорбительные для Жюно и Бонапарта слова.

— Ланюсс, — сказал Жюно, — это прилично какому-нибудь трусу, а ты человек храбрый. Можно подумать, что ты хочешь разгорячить себя.

Ланюсс отвечал бранью; Ланн заставил его молчать.

— Перестаньте же, Ланюсс! — вскричал он, сопровождая речь свою теми сильными словами, которые примешивал ко всему. В то время и даже гораздо позже я не слыхивала, чтобы он сказал два слова, не прибавив третьего бранного.

Когда пришли на место, секунданты осмотрелись и не хотели позволять дуэль: Нил, выступая из берегов, сильно размыл территорию, так что можно было оступиться на всяком шагу.

— Если бы это было еще днем! — сказал Мюрат. — А теперь вы не можете драться тут.

— Вздор! — вскричал Жюно, сбросил мундир и выхватил саблю; Ланюсс сделал то же.

Жюно хорошо владел шпагой; эспадон (большая шпага) также не выпадал у него из рук. Жюно был ловок, храбр и совершенно хладнокровен; но ему хотелось побыстрее закончить, и, улучив минуту, он рубанул Ланюсса так, что снес верх его шляпы и пуговицу, за которую прикрепляется галун; удар слабо задел щеку. Но Жюно сам едва не лишился жизни, потому что Ланюсс воспользовался движением и сбоку нанес противнику удар в живот: рана была велика, дюймов на восемь в длину. С большим трудом Жюно перенесли. Рана оказалась чрезвычайно опасной в стране, где больше всего нужно опасаться воспаления внутренних органов. Но больного окружали искусные врачи, друзья: они скоро избавили его от опасности.

Главнокомандующий пришел в бешенство, когда на следующее утро Деженетт по просьбе самого Жюно сообщил о случившемся. «Как, они режут друг друга?! Там, посреди тростника, на берегу, они хотели бросить нильским крокодилам труп того, кто падет мертвым?! Разве не довольно им арабов, язвы и мамелюков? Жюно заслуживает, чтобы я на месяц засадил его под арест, когда он выздоровеет!» Это собственные слова Бонапарта. Он довольно долго не навещал Жюно, говоря, что тот виновнее Ланюсса. Однако услышав на следующий день о причине дуэли, он заметил: «Бедный мой Жюно!.. Ранен за меня!.. И, повеса, не хотел стреляться!..»

Когда Бонапарт оставлял Египет, Жюно был начальником в Суэце. Известно, что отъезд Бонапарта был обставлен особой таинственностью; но какое нежное, доброе письмо написал главнокомандующий Жюно! Это письмо, вероятно, забытое Бурьеном, написано от руки последнего; только слова привет и дружба написаны рукой Бонапарта. Вот оно:

«Бонапарт, Главнокомандующий армией и сотрудник Института, бригадному генералу Жюно.

Оставляю Египет, мой милый Жюно. Ты далеко от того места, где я сажусь на корабль, и потому я не могу взять тебя с собой. Но я отдаю Клеберу приказ отправить тебя в течение октября. Где бы ни был я, в каком бы положении не находился, будь уверен, что я никогда не перестану доказывать тебе мое нежное расположение.

С приветом и дружбой,

Бонапарт».

Клебер хотел оставить Жюно у себя; Жюно никак не хотел этого. Он долго не мог добиться корабля, чтобы отплыть в Европу, и страдал, оставаясь вдали от отечества и от того, кто один мог заставить его переносить изгнание.

Несмотря на внешнее дружелюбие, Клебер причинил Жюно много неприятностей во время отъезда. В армии распространили слух, что Жюно везет с собой сокровища, найденные Бонапартом в пирамидах. Он не мог увезти их сам, говорили солдатам, так вот любимец его везет их к нему. Наконец дело дошло до того, что многие солдаты и унтер-офицеры явились на берег, и часть их взошла на торговый корабль, который отплывал в тот же вечер и увозил Жюно. Они пооткрывали всё и не смогли ничего найти; наконец увидели между палубами такой огромный ящик, что десять человек не в силах оказались сдвинуть его.

— Вот сокровища! — закричали солдаты. — Вот наше жалованье, которое задерживают нам целый год. Где ключ?!

Камердинер Жюно, добрый, честный немец, тщетно вопил изо всех сил, что это не принадлежит его генералу! Не слушали ничего!.. По несчастью, сам Жюно находился еще на берегу, разбойники схватили топоры и начали разбивать сундук, но тут прибежал, запыхавшись, корабельный плотник.

— Что вы это, дьяволы, делаете?! Постойте! Вот вам ключ! Оставьте мой сундук!