Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 89

МАРЕЙСКОЕ ОЗЕРО. ЕГИПЕТ

30–60 гг. н. э

I

Мы с Тавифой нашли Йолту в саду: она склонилась над грядкой тщедушных растеньиц. Работа настолько захватила тетку, что она не замечала нас. Йолта вытерла пальцы о тунику, оставив грязные полосы, и это движение наполнило меня необъяснимой радостью. Тете было пятьдесят девять, но сейчас, стоя на коленях в лучах солнечного света среди зелени, она выглядела почти юной. У меня отлегло от сердца. Йолта не покинула меня.

— Тетя! — окликнула я.

При виде меня, а потом и Тавифы, мчащейся к ней через ячменное поле, Йолта раскрыла рот и с размаху села на пятки.

— Дерьмо ослиное! — воскликнула она в обычной своей манере.

Я подняла Йолту на ноги и прижала к себе.

— Не чаяла снова свидеться.

— Я тоже, — сказала она. — И все же прошло всего несколько недель, и ты здесь. — На лице у нее восторг мешался со смятением. — И посмотри, кого ты привезла с собой.

Пока она обнимала Тавифу, позади нас, откуда-то выше по склону, раздался крик:

— Ана?! Ана… Это ты?

Оглянувшись на скалы, я увидела Диодору, летящую стрелой по тропинке с подпрыгивающей корзиной в руках. Судя по всему, она ходила за пустырником. Сестра запыхалась; пышные волосы, выбившиеся из-под платка, растрепались. Она рывком развернула меня к себе, и остролистные травы полетели из корзинки в разные стороны.

Когда я познакомила Диодору со своей подругой, сестра приветствовала ее словами, которые Тавифа вспоминала потом всю жизнь: «Ана рассказала мне о твоей храбрости». Тавифа промолчала. Думаю, Диодора сочла это проявлением застенчивости, но я знала, что дело было в отрезанном языке, в боязни, что ее речь сочтут бессмысленной.

Тавифа помогла Диодоре вернуть в корзинку рассыпанные травы, и все это время Йолта словно бы собиралась с силами, готовясь задать вопрос, которого я боялась. Я оглянулась на склон холма, высматривая крышу библиотеки.

— Что привело тебя сюда, дитя? — спросила наконец Йолта с напряженным, вмиг посуровевшим лицом. Она уже догадалась о причине.

— Иисус мертв, — ответила я дрогнувшим голосом. — Его распяли.

Диодора вскрикнула, выпуская наружу звук, который бился и у меня в горле.

— Пойдем со мной, — сказала Йолта, беря меня за руку.

Она увлекла нас за собой на невысокий холм неподалеку от сада. Мы уселись под низкими соснами диковинного вида, которым ветер придал фантастические очертания.

— А теперь расскажи нам, что случилось, — попросила Йолта.

Я устала от путешествия: сначала мы два с половиной дня шли из Вифании в Иоппию, еще шесть дней плыли в Александрию, потом несколько часов тряслись в повозке, запряженной ослом, которую нанял для нас Лави, но я рассказала тете и сестре все от начала до конца, и боль немного смягчилась.

Когда я закончила свою повесть, воцарилась тишина. Далеко внизу можно было разглядеть кусочек голубого озера. Неподалеку в сарае блеяла одна из моих коз.

— Рада, что Харан свернул лагерь и снял посты на дороге, — сказал я.

— Да, это произошло вскоре после твоего отъезда, — кивнула Йолта. — Скепсида не ошиблась: Харану быстро сообщили, что ты вернулась к мужу в Галилею, а я дала обет остаться в общине до конца своих дней. Вскоре солдат отозвали.

«Вернулась к мужу в Галилею». Слова ранили, словно крошечные лезвия.

Я заметила, как Тавифа сжимает и разжимает кулаки, словно уговаривая себя проявить храбрость, упомянутую Диодорой. Наконец она впервые с прибытия заговорила:

— Ана предполагала, что дорога будет пуста, но Лави не хотел рисковать. Он настоял, чтобы мы подождали в ближайшей деревеньке, пока он удостоверится, что путь свободен. Он вернулся за нами не раньше, чем все проверил. — Она произносила слова медленно, стараясь придать звукам точную форму.

Меня вдруг снова охватило беспокойство.

— Но ведь Лукиан наверняка сообщит Харану, что я здесь? — спросила я у Йолты.

Та сжала губы.

— Ты права насчет Лукиана: он обязательно доложит брату о твоем возвращении. Но даже если Харан попытается настоять на твоем аресте, ему будет нелегко убедить солдат снова занять сторожевой пост. Перед вашим отъездом ходили слухи о недовольстве в отряде: солдатам надоело за мизерную плату обыскивать каждого прохожего. Да и самому Харану наверняка не захочется раскошеливаться. — Она положила руку мне на колено. — Думаю, его жажда мести поутихла. В любом случае у терапевтов тебе ничего не грозит. Если хочешь, можем не покидать территорию общины, пока Харан не помрет. Брат старше меня: не будет же он жить вечно. — Лицо Йолты скривилось в злой усмешке. — Кроме того, у нас есть наши чаши. Никто не помешает нам записать смертельное проклятие.

— У меня хорошо получается их сочинять, — подхватила Тавифа, то ли в шутку, то ли всерьез.

— Я дала обет, — сказала Йолта. — Теперь я до конца жизни останусь в общине.

Такого я не ожидала. Тетя слишком долго жила без корней, против воли скитаясь по свету. И вот выбор сделан.

— Ох, тетя, я так рада за тебя!

— Я тоже дала обет, — созналась Диодора, и у меня созрело решение.

— Я последую вашему примеру.

— И я, — добавила Тавифа.

Йолта усмехнулась:

— Тавифа, милая, прежде чем принести клятвы, хорошо бы провести здесь чуть больше пяти минут.

Моя подруга весело расхохоталась:

— Значит, поговорим через неделю.

Наконец мы поднялись. Пора было спуститься с холма, найти Скепсиду и сообщить ей, что мы здесь, но сначала мы замерли и прислушались к позвякиванию колокольчика вдалеке. С холмов задувал ветер, неся запах моря, а воздух сиял шафрановым светом, который иногда появляется в безоблачные дни. Тот краткий миг запомнился мне как чудо: я посмотрела на трех женщин, застывших перед соснами, и поняла, что мы каким-то образом стали единой семьей.

II

Однажды после полудня, через двадцать два месяца одну неделю и один день после смерти Иисуса дождь с грохотом обрушился на крышу библиотеки, пробудив ото сна, который неожиданно сморил меня. Голова гудела и казалась тяжелой, будто ее набили свежеостриженной шерстью. Я отлепила щеку от стола и огляделась, недоумевая, где это я. Гай — плотник, который устроил мой побег, спрятав меня в гробу, — недавно сделал пристройку к библиотеке, чтобы у меня был скрипторий и место для хранения свитков, но в первые смутные секунды после пробуждения я пребывала в растерянности. Страх сжал мне горло ледяной рукой, но тут же отпустил: я пришла в себя.

Мне вспомнился мой старый друг Фаддей, который каждый день дремал в скриптории Харана чуть ли не прямо на столе, сморенный скукой и — несколько раз — Йолтиными травами, подмешанными в пиво. Я же, напротив, могла винить лишь собственное усердие, которое последние недели заставляло меня засиживаться допоздна над копиями моих кодексов: два экземпляра для библиотеки и еще один, чтобы нести мое слово людям.

Я отодвинула скамью и потрясла головой, пытаясь избавиться от сонливости, но это оказалось не так-то просто. Пока я дремала, в библиотеке стало темно и холодно, поэтому я накинула на плечи плащ Иисуса, придвинула лампу поближе и снова сосредоточилась на работе.

На столе лежали мой кодекс «Гром. Совершенный разум» и лист папируса, на котором я делала список с него. Скепсида собиралась отправить экземпляр ученому из Александрийской библиотеки, с которым она переписывалась. Я с особенной тщательностью выбрала шрифт и обдумала каждую завитушку, но мои усилия пропали впустую: в самом центре листа, там, куда опустилось мое лицо, когда я уснула, красовалась клякса. Последние строки можно было разобрать с большим трудом:

Я потерла пальцем щеку, и на подушечке проступило чернильное пятно. В том, что слова «я жена» размазались по коже, был свой смысл — печальный и прекрасный. Почти два года скорбь по Иисусу была неотделима от меня, словно вторая кожа. За все это время боль потери не уменьшилась. В глазах у меня защипало, а затем возникло привычное чувство пустоты от отчаянных поисков в глубинах сердца того, что мне уже не суждено больше найти: моего мужа. Я опасалась, что горе обернется отчаянием, станет оболочкой, которую я не смогу сбросить.