Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 77

— Давай-ка превратим твои свитки в кодексы, — сказала наставница. — Переплет — это лучший способ сохранить написанное на века.

Не дожидаясь моего разрешения, которое я, впрочем, была бы счастлива дать, она принялась раскладывать на столе свои орудия. Ножницы были точь-в-точь как те, которыми я стригла Иисуса в тот день, когда сообщила, что жду ребенка.

— С каких свитков хочешь начать? — спросила Скепсида.

Я слышала вопрос, но не могла оторвать взгляда от длинных бронзовых лезвий. От картин, которые они вызывали в памяти, щемило сердце.

— Ана? — позвала наставница.

Тряхнув головой, чтобы избавиться от непрошеных мыслей, я достала свитки с историями о матриархах и положила их на стол:

— Хочу начать с самого начала.

— Смотри внимательно и учись. Я покажу тебе, как сделать твой первый кодекс, но остальные — уже твоя забота.

Она измерила и разметила свитки и кожу для переплета, а потом взялась за ножницы. Я закрыла глаза, и в памяти возник лязг острых лезвий, мягкость волос Иисуса у меня в руках.

— Видишь, ни одно твое слово не пострадало, — сказала Скепсида, закончив разрезать листы. По всей видимости, она ошибочно отнесла мой сосредоточенный вид на счет собственного умения обращаться с ножницами. Я не стала ее разубеждать. Взяв со стола чистый лист папируса, наставница добавила:

— Я вырезала лишнюю страницу, чтобы ты могла написать на ней название. — Она начала скреплять листы, а потом остановилась и спросила: — В чем дело? Что тебя беспокоит, Ана? Харан?

Я замялась. Свои страхи и желания я привыкла открывать только Йолте и Диодоре, но не Скепсиде.

— Весной будет уже два года с тех пор, как я не видела мужа, — наконец призналась я.

— Понимаю, — слегка улыбнулась она.

— Мой брат обещал сообщить, когда я смогу вернуться в Галилею без опаски. В доме Харана у меня осталась подруга, которая доставит письмо, однако Харан может нарушить мои планы.

Мне с трудом верилось, что отряд еврейского ополчения может перекрывать дорогу столько месяцев подряд. Однако солдаты до сих пор были там, разбив постоянный лагерь.

Скепсида толкала и тянула иглу сквозь кожу, помогая себе маленьким железным молотком.

— Мальчик, который торгует солью, донес мне, что солдаты соорудили небольшую каменную хижину, в которой могут спать, а также загон для козы. А еще они наняли местную женщину, чтобы готовила им пищу. Это свидетельствует о том, сколь велико терпение Харана и ненасытна его жажда мести.

Я уже слышала все это от Йолты, но теперь слова, повторенные Скепсидой, окончательно погрузили меня в уныние.

— Не понимаю, почему письмо до сих пор не пришло, — продолжала я. — Но чувствую, что не могу больше медлить с отъездом.

— Ты видишь, как я делаю обратный стежок, чтобы получился двойной узел? — перебила наставница, сосредоточив все внимание на книге.

Больше я не стала ничего говорить.

Когда кодекс был закончен, Скепсида вложила его мне в руки.

— Если ты получишь письмо, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе уехать, — пообещала она. — Но расставание с тобой опечалит меня. Если твое место в Галилее, Ана, так тому и быть. Но знай: когда бы ты ни захотела вернуться, мы будем ждать тебя.

Она ушла, а я опустила взгляд на кодекс, это чудо из чудес.

XXV

А затем наступил день, благоухающий весной. Я только что закончила сшивать последние свитки в кодексы: эта работа занимала меня неделями и была необходима мне как воздух, чему я сама не находила объяснения. В доме никого не было. Я с удовлетворением, переходящим в изумление, оглядела стопку кодексов: возможно, именно они сохранят мой голос.

Йолта ушла в библиотеку, а Диодора отправилась ухаживать за Феано, который находился при смерти. Скепсида уже распорядилась насчет гроба — простого ящика из акации. Чуть раньше, когда я выходила напоить коз, мой слух уловил деловитый перестук молотков, доносившийся из мастерской.

Горя желанием показать Йолте и Диодоре свое собрание кодексов, я торопилась закончить работу до их возвращения. Я набрала свежих чернил и написала название каждого свитка на пустой странице, осторожно дуя на буквы, чтобы они скорее подсохли: «Матриархи», «Повести ужаса», «Фазелис и Ирод Антипа», «Моя жизнь в Назарете», «Плач по Сусанне», «Иисус, возлюбленный мой», «Йолта Александрийская», «История Хаи, потерянной дочери», «О терапевтах», «Гром. Совершенный разум».

Вспомнив Энхедуанну, которая подписывала свои сочинения, я снова открыла кодексы и подписалась: «Ана». Не «Ана, дочь Матфея»; не «Ана, жена Иисуса». Просто Ана.

Был только один кодекс, который я оставила неподписанным: когда я взяла перо, чтобы поставить свое имя рядом с названием «Гром. Совершенный разум», рука отказалась слушаться. Слова в книге принадлежали мне, но в то же время были надиктованы другим голосом. И я закрыла кожаную обложку.

Когда я разложила кодексы в нише, а потом водрузила на них чашу для заклинаний, меня охватил благоговейный трепет. Я отступила назад, любуюсь зрелищем, и в это время в комнату вошла Йолта. Рядом с ней стояла Памфила.

XXVI

Взгляд против воли метнулся к кожаному мешку в руке Памфилы. Египтянка молча протянула его мне. Лицо у нее было безрадостное.

Я неловко возилась с узлом, пытаясь развязать шнурок. Когда мне удалось с ним совладать, я заглянула внутрь и увидела свиток пергамента. Больше всего на свете я мечтала выхватить его и немедленно прочесть, но вместо этого лишь небрежно затянула завязки. Йолта бросила на меня быстрый взгляд, видимо понимая, что я хочу прочесть письмо в одиночестве:

— Три дня назад его принес нарочный, — подала голос Памфила. — При первой же подвернувшейся возможности я наняла повозку, запряженную ослом. Апион думает, что я навещаю родню в Дионисии: я убедила его, что мой отец болен.

— Спасибо, Памфила. Ты исполнила мою просьбу.

— Благодари Лави, — проворчала она. — Это он настоял, чтобы я все эти месяцы оставалась у Харана, дожидаясь твоего письма. Будь на то моя воля, уже давно ноги бы моей там не было. Кажется, мой муж предан тебе куда больше, чем мне.

Я не знала, что на это сказать: возможно, она была права.

— Как дела у Лави? — поинтересовалась я в надежде отвлечь Памфилу.

— Он доволен работой в библиотеке. Начальство осыпает его похвалами. Я забегаю к нему при любой возможности. Теперь он снимает собственное жилище.

Не распечатывая письмо, я продлевала свои мучения, однако была слишком обязана Памфиле, поэтому продолжала терпеливо слушать.

— Ты заметила солдат у сторожки по дороге сюда? — спросила Йолта.

— Да. Их же я видела и в доме Харана. Один из них появляется у нас каждую неделю.

— Ты не знаешь, о чем они говорят? — спросила я.

— Думаешь, я буду подслушивать под дверью? — Она сердито посмотрела на меня.

— О нет, я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности.

— Будь осмотрительна, когда станешь проезжать мимо солдат, — посоветовала Йолта. — Тебе ничего не угрожает, но они проверяют всех, кто едет на восток, надеясь схватить нас с Аной. Тебя обязательно остановят. Если начнут задавать вопросы, говори, что никогда о нас не слышала. Прикинься, будто торгуешь папирусом.

— Торгую папирусом, — передразнила Памфила и вновь устремила на меня обвиняющий взгляд. — Не думала, что мне придется столько лгать ради тебя. Жду не дождусь, когда это закончится, — продолжала она. — Теперь, когда ты получила свое письмо, я хочу только оставить работу у Харана и жить с мужем.

Я крепче стиснула пальцы вокруг письма. «Потерпи, Ана, — уговаривала я себя. — Ты так долго ждала! Что значат еще несколько минут?»

— Что нового у Харана? — спросила Йолта.

— Утром после вашего побега он так раскричался, что вопли разносились по всему дому. Хозяин в ярости обыскал ваши комнаты в поисках любых зацепок, разодрал в клочья постельное белье и перебил все кувшины с водой. И кто, вы думаете, должен был убирать все это?! Я, разумеется. Скрипторию тоже не поздоровилось. Придя туда, я обнаружила пролитые чернила, сломанный стул и груды свитков на полу.