Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 68

— Художник сказал, цена ему пятьдесят драхм, — сообщил Лави, вернувшись к нам.

— Спроси, нарисует ли он меня следующей.

Йолта удивленно улыбнулась:

— Хочешь заказать портрет для похорон?

— Не для похорон. Для Иисуса.

А может, и для себя.

Вечером я поставила свой портрет на столик рядом с кроватью, подперев его чашей для заклинаний. Художник ничего не приукрасил и написал меня как есть, в поношенной тунике, с простой косой, перекинутой на грудь, и непослушными прядками волос, падающими на лицо. Просто Ана. Но что-то особенное было в этом рисунке.

Я взяла его в руки и поднесла к лампе, желая рассмотреть получше. В луче лампы краска переливалась, и мое лицо казалось очень юным: уверенный взгляд, подбородок смело поднят, лицо дышит силой, уголки губ устремлены вверх.

Я сказала себе, что по возвращении в Назарет, когда вновь увижу Иисуса, попрошу его закрыть глаза и вложу ему в руки портрет. Он посмотрит на него с восхищением, а я скажу с притворной серьезностью: «Теперь, если мне снова будет угрожать темница и придется бежать в Египет, ты не забудешь моего лица».

Потом я рассмеюсь, и он подхватит.

XV

Стоя в дверях, выходящих в сад с лотосами, я прислушивалась к треску и ворчанию в вечернем небе. Весь день зной липкой пленкой накрывал город, но теперь поднялся ветер и пошел ливень, чьи черные иглы стучали по пальмам и поверхности пруда, мгновенно исчезая в толще воды. Я ступила во мрак, где пела невидимая мне трясогузка.

Последние три недели я проводила каждое утро в скриптории, обучая Лави греческому, вместо того чтобы исполнять свои обязанности. Даже Фаддей присоединился к обучению, настояв, чтобы наш ученик начал с копирования алфавита. Раз за разом на обратной стороне старых ненужных папирусов появлялись греческие буквы. Я тщательно уничтожала следы наших занятий, чтобы по возвращении Харана они не попались ему на глаза.

Памфила сожгла такое количество альф, бет, гамм и дельт на кухне, что я пошутила: в Египте не бывало еще более ученой печи. К началу второй недели Лави усвоил, как спрягать глаголы и склонять существительные. К третьей он уже находил глаголы в предложении. Вскоре ему предстояло взяться за Гомера.

После полудня мы с Йолтой часто сбегали в Александрию. Мы бродили по рынкам, глазели на Кесарион, Гимнасий, любовались восхитительными видами гавани. Дважды мы возвращались в библиотеку и посетили все храмы Исиды в городе — за исключением того, где жила Хая. Снова и снова спрашивала я тетку, почему она его избегает, и раз за разом получала один и тот же ответ: «Я еще не готова». В последний раз, когда я пристала к ней с этим вопросом, она огрызнулась и прошипела те же слова. Больше я не спрашивала, но в сердце у меня поселились обида, смущение и отчаяние.

Трясогузка улетела, и в саду стало тихо. При звуке шагов я обернулась и увидела Апиона, выходящего из-за пальмы.

— Я пришел предупредить тебя, — сказал он. — Сегодня прибыла весточка от Харана. Он вернется раньше, чем предполагал. Мы ждем его через два дня.

Я посмотрела на темное небо: ни луны, ни звезд.

— Спасибо, — поблагодарила я без всякого выражения.

Казначей ушел, а я бросилась в комнату Йолты. Внутри у меня клокотал гнев, когда я без стука влетела к ней.

— Хая здесь, в городе, но за все это время ты так и не сходила к ней! — воскликнула я. — Апион сообщил, что Харан вернется через два дня. Я думала, ты приехала в Египет ради дочери! Почему же ты ее избегаешь?

Тетя поправила платок, наброшенный на плечи.

— Ана, подойди. Присядь. Знаю, ты не понимаешь, почему я медлю. Прости. Могу сказать лишь одно: в день встречи с Аполлонием, еще до того, как мы покинули библиотеку, меня охватил страх — а вдруг Хая не хочет, чтобы ее нашли? Зачем египтянке, служительнице Исиды, нужна мать-иудейка, которая ее бросила? Я испугалась, что дочь отречется от меня. Или еще хуже: отречется от себя.

Я привыкла считать тетку неуязвимой, непобедимой — пусть потрепанной, но не искалеченной жизнью. Теперь же я увидела другую Йолту: напуганную и израненную, как и я сама. Удивительно, но мне стало легче.

— А мне и в голову не приходило, — призналась я. — Не следовало тебя судить.

— Не кори себя, Ана. Я и сама осуждаю себя. Не могу сказать, что эта мысль не приходила мне в голову раньше, но я гнала ее от себя, не давала укорениться. Полагаю, стремление отыскать Хаю и загладить свою вину перед ней не давало мне всерьез опасаться, что она может отвернуться от меня. Я боюсь снова потерять ее. — Она замолчала. Огонек свечи задрожал, потревоженный порывом невесть откуда подувшего ветра, и когда Йолта снова заговорила, голос у нее тоже дрожал: — Мне не приходило в голову, что она может предпочесть… оставить все как есть.

Я хотела было заговорить, но остановила себя.

— Давай, — подбодрила тетя, — скажи, что у тебя на уме.

— Я собиралась повторить слова, услышанные от тебя: бежать от страха значит укреплять его.

— Да, я тоже бегу от своего страха, — улыбнулась она.

— Что же делать? Времени осталось немного.

На дворе снова зарядил дождь. Какое-то время мы прислушивались к его шуму, пока наконец тетя не заговорила:

— Не знаю, хочет ли Хая, чтобы ее нашли, и не представляю, чем закончится наша встреча. Но разве правда не превыше всего? — Она наклонилась и задула свечу. — Завтра мы отправимся в храм Исиды Целительницы.

XVI

Я стояла нагая в купальне на плите из туфа и дрожала. Памфила поливала меня холодной водой.

— Тебе доставляет удовольствие мучить меня? — жалобно простонала я. Тело бунтовало: по коже разбегались мурашки. Я очень ценила комфорт египетской жизни: купальни и чудесные уборные с каменными сиденьями, под которыми текла вода, смывающая нечистоты. Но разве так сложно нагреть воду для мытья?

Отставив кувшин, Памфила протянула мне полотенце.

— Вам, галилеянам, не хватает выдержки, — ухмыльнулась она в ответ.

— Выдержка — единственное, что у нас есть, — возразила я.

Вернувшись в свою комнату, я надела на чистое тело новую черную тунику, купленную на рынке, и туго затянула ее под грудью зеленой лентой. Поверх я набросила красную льняную накидку, намереваясь не снимать ее, несмотря на ужасную жару на улице. По настоянию Памфилы я разрешила ей подвести мне глаза зеленым и уложить косу в небольшую башню на голове.

— Тебя можно принять за александрийскую женщину, — заметила она довольным тоном, осмотрев меня с ног до головы.

На александрийскую женщину. Памфила ушла, но даже после этого я не могла не думать о ее замечании.

Когда я вернулась в нашу гостиную, Йолта, напевая, одевалась у себя в спальне.

Наконец она вышла, и у меня перехватило дыхание. Тетя тоже надела новую тунику цвета морской лазури. Памфила позаботилась и о Йолте: глаза у нее были подведены черным, седеющие волосы собраны в прическу и уложены затейливыми завитками. Она напоминала одну из богинь с головой львицы, изображенную на стенах библиотеки.

— Идем искать мою дочь? — спросила она.

Храм Исиды Целительницы занимал отдельное здание в царском квартале рядом с гаванью. Его можно было заметить издалека, и я замедлила шаг, чтобы повнимательнее рассмотреть сложную композицию стен, высоких пилонов и крыш. Он был значительно обширнее, чем я себе представляла.

— Видишь фронтон того большого здания? — указала Йолта на одно из строений. — Это главный храм Исиды. Здания поменьше вокруг него — святилища младших богов. — Она прищурилась, пытаясь разобраться в лабиринте зданий. — Вон там находится лечебница, где служит Хая, а дальше расположена школа врачевателей. Люди приезжают сюда за исцелением даже из Рима и Македонии.

— Тебе доводилось здесь лечиться? — спросила я.

— Нет, в этих стенах я бывала лишь однажды, и то из любопытства. Иудеи сюда не ходят, это нарушение первой заповеди.