Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 40

— Можно окунуться в одной из микв у храма, — предложила я. Вид больных и грязных тел вызывал у меня отвращение.

Иисус, не обращая внимания на мои слова, сунул мне в руки ягненка, а сам поднял с подстилки параличного мальчика, чьи ноги были искривлены подобно корням дерева.

— Что ты делаешь? — удивилась я, поспешив за мужем.

— Только то, чего хотелось бы мне самому, будь я на его месте, — ответил он, опуская мальчика в купель. Я держала извивающегося ягненка и смотрела на Иисуса, который поддерживал ребенка, пока тот плескался в воде.

Естественно, этот поступок вызвал переполох среди калек, которые галдели и молили о помощи, и я поняла, что так просто мы отсюда не уйдем: мой супруг одного за другим перетаскает всех увечных в купель.

Позже промокший, но воодушевленный Иисус с восторгом принялся гоняться за мной, а я взвизгивала, когда он тряс головой и брызги воды разлетались во все стороны.

Мы петляли по узким улочкам Нижнего города, кишащим торговцами, попрошайками и менялами, которые дергали нас за плащи. Наконец мы добрались до верхних кварталов, где богатые горожане и священники обитали в помпезных жилищах, роскошнее лучших домов в Сепфорисе. Когда мы приблизились к храму, народу прибавилось, а запах крови и плоти животных стал куда резче. Я прикрыла нос платком, но это не очень помогло. Везде сновали римские солдаты: Пасха была самым опасным временем, того и гляди, начнется восстание или поднимется бунт. Едва ли не ежегодно в это время обязательно распинали какого-нибудь мессию или другого вольнодумца.

Я не была в Иерусалимском храме уже много лет, и у меня захватило дух, когда передо мной открылся вид на гору. Я совсем позабыла, как велик храм, как великолепен. Сияние белых камней и листов золота создавало зрелище столь грандиозное, что легко было поверить, будто здесь обитает Бог. Но так ли это? Я задумалась. Возможно, сам Господь, как и София, предпочитает тихий ручей где-нибудь в долине.

Иисус словно прочел мои мысли.

— Помнишь, в первую нашу встречу в пещере мы говорили о храме? Ты спросила меня, где обитает Господь: в храме или в сердцах людей.

— А ты ответил: «А он не может существовать и там и здесь?»

— Тогда ты спросила: «А он не может быть везде? Почему бы нам не освободить Господа»? Вот тогда-то я и понял, что полюблю тебя, Ана. В тот самый миг.

Мы шли наверх по главной лестнице в храм под оглушающее блеяние ягнят, доносящееся из двора язычников. Сотни животных топтались в импровизированном загоне, ожидая, когда их купят. Вонь овечьего навоза обжигала ноздри. Люди толкались и напирали, и я почувствовала, как муж крепче сжал мою руку.

Когда мы подошли к столам, за которыми сидели торговцы и менялы, Иисус помедлил, осматриваясь.

— Вот оно, разбойничье логово, — бросил он мне.

Мы протиснулись через Красные ворота в женский двор, потом пробрались сквозь толпу к полукруглым ступеням, где когда-то мать остановила меня, сказав: «Дальше нам путь заказан».

— Подожди меня здесь, — попросил Иисус.

Я провожала его взглядом, пока он не взошел по ступеням и не растворился в толпе за воротами. Ягненок белым мячиком подпрыгивал над человеческим морем.

Когда Иисус вернулся в забрызганной кровью тунике, ягненок безжизненно висел у него на плечах. Я старалась не смотреть в глаза животного, превратившиеся в два круглых черных камня.

У лавки менялы мы заметили плачущую старуху. Она утирала нос скомканным краем своего вдовьего платья.

— У меня только два сестерция, — всхлипнула она, и мой муж резко остановился и обернулся к ней.

— А надо три! — рявкнул меняла. — Два за ягненка, и еще один — обменять на храмовые монеты.

— Но у меня только два, — протянула вдова деньги. — Прошу. Как мне соблюдать Пасху?

Меняла оттолкнул ее руку:

— Оставь меня! Прочь!

Челюсти у Иисуса сжались, лицо побагровело. На мгновение мне показалось, что он сейчас схватит менялу и хорошенько встряхнет его или отдаст вдове нашего ягненка… нет-нет, конечно же он не оставит нас без Пасхи.

— У тебя ведь остался сестерций того самарянина? — спросил он.

Я вытащила монету из кошелька. Он подошел к столу и швырнул сестерций меняле. Вокруг все так галдели, что было не расслышать, о чем говорил Иисус, но я не сомневалась, что он возмущается храмовыми порядками, поскольку муж яростно размахивал руками, отчего жертвенный агнец подскакивал у него на плечах.

«А он не может быть везде? Почему бы нам не освободить Господа? Вот тогда-то я и понял, что полюблю тебя, Ана».

Слова сами всплыли в голове и напомнили историю, которую муж рассказывал мне перед тем, как мы нашли Тавифу на дороге, — ту, в которой он освободил голубей из клеток. Я не раздумывала. Подойдя к тесному загону, полному ягнят, я отодвинула щеколду и рывком распахнула дверцу. Белый поток хлынул наружу.

Обезумевшие торговцы бросились загонять животных обратно, а кто-то указал на меня:

— Это она открыла загон. Держите ее!

— Вы грабите бедных вдов! — крикнула я в ответ и ускользнула, воспользовавшись небольшим столпотворением, когда потоки ягнят и людей, словно две реки, слились воедино, оглашая двор блеянием и воплями.

— Не дайте ей уйти!

— Нам пора. — Я отыскала мужа у стола, за которым сидел меняла. — Быстро!

Иисус схватил пробегавшего мимо ягненка и вложил его в руки вдовице. Мы поспешили вон из двора, спустились по лестнице и оказались на улице.

— Это ты выпустила ягнят? — спросил он.

— Да.

— Кто тебя надоумил?

— Ты. Своим примером.

XII

В день, когда мы покинули Вифанию, я застала Тавифу в ее комнате за перебиранием струн лиры. Инструмент в руках подруги уже научился говорить. Я затаилась в дверях, пока она напевала новую песню, которую, видимо, как раз сочиняла. Насколько я поняла, там рассказывалось о потерянной жемчужине. Когда Тавифа подняла голову и посмотрела на меня, в глазах у нее блестели слезы.

Она останется, а я уйду. Мне не хотелось расставаться, но я знала, что подруге будет лучше здесь, с Лазарем, Марией и Марфой. Теперь она их младшая сестра.

— К тому же здесь она будет в безопасности, — заметил Иисус. — Назарет слишком близко от Иафии.

Об этом я даже не подумала. Если Тавифа объявится в Назарете, до ее родственников наверняка долетят слухи, и за ней придут: отошлют обратно в Иерихон или снова продадут.

— Я хочу кое-что рассказать тебе на прощание, — сказала я подруге.

Она отложила лиру.

— Уже давно, после того дня, когда я приходила к тебе домой, я записала твою историю на папирусе. Я поведала о твоей ярости, когда ты стояла на улице и кричала о том, что с тобой сделали, и о том, как после тебя заставили замолчать. По-моему, любая боль в мире должна выйти наружу, Тавифа. Вот почему ты кричала на улице об изнасиловании, и вот почему я описала твою судьбу.

Она не сводила с меня немигающего взгляда, а потом притянула к себе и крепко обняла.

Йолта, Мария, Юдифь, Иаков и Симон — все высыпали нам навстречу, когда мы вошли в ворота нашего дома в Назарете. Юдифь и та поцеловала меня в щеку. Мария взяла сына под руку и повела нас через двор к большой, выложенной камнем лохани. По существовавшей у нас традиции, те, кто оставался дома, омывали ноги паломникам, побывавшим на Пасху в Иерусалимском храме.

Мария жестом велела Юдифи снять с меня сандалии, но невестка то ли не поняла, то ли не захотела подчиняться. Вместо этого она наклонилась и развязала ремешок сандалии Иисуса. Мария пожала плечами и оказала мне честь сама: плеснула на ступни холодной водой, придерживая меня за лодыжки.

— Как там в храме? — спросил Иаков.

— Произошло нечто удивительное, — ответил ему Иисус. — Во дворе язычников приключилось паническое бегство агнцев. Каким-то образом они вырвались из своего узилища. — Он улыбнулся мне.

— Это было… — Я подбирала нужное слово.