Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк - Страница 10

— Я приготовила чашу горячего вина, добавив в него мирру и страстоцвет. Лави был рад услужить и отнес напиток Шифре, — чуть заметно улыбнулась Йолта, затворяя дверь. — Я бы уже давно пришла, но старую верблюдицу так просто не возьмешь: питье подействовало не сразу.

Мы сели на край кровати и крепко переплели пальцы.

— Мне нельзя с ним обручаться, — начала я. — Ты ведь не допустишь этого?

Йолта потянулась за лампой и подняла ее так, чтобы свет падал на нас обеих.

— Посмотри на меня, Ана. Я сделаю для тебя все что угодно, но я не могу остановить твоих родителей.

Когда я закрыла глаза, пятна света превратились в падающие звезды.

Но ведь не случайно воспоминание всплыло в памяти в ту самую ночь, когда меня заперли в спальне, обрекая на постылый брак. Конечно же, история о египтянке, которой навязывали отвратительный союз, служила посланием. Стой на своем, вот что оно сообщало мне. Асенефа боролась, не зная пощады. Я тоже буду безжалостна.

Мое лицо внутри крошечного солнечного диска! Даже если родители выдадут меня за мерзкого Нафанаила бен-Хананию, я не буду принадлежать ему, я останусь собой, Аной. Сон пророчил, что свет во мне не погаснет. Величие моего духа не умалится. Я не исчезну. От этого откровения у меня защемило в груди.

— Знаешь, — продолжала Йолта, — думаю, я смогу убедить твоих родителей кое-что сделать. Конечно, это не лекарство, но утешение. Когда ты выйдешь замуж, я отправлюсь с тобой в дом твоего мужа.

— Ты думаешь, Нафанаил бен-Ханания согласится?

— Вряд ли ему понравится кормить и одевать вдову, но я уговорю брата вписать это условие в брачный контракт. Никаких сложностей не возникнет: они с Хадар пустятся в пляс на крыше от одной только мысли, что избавятся от меня.

За четырнадцать лет жизни у меня никогда не было настоящего преданного друга, если не считать, конечно, Иуду, и я тотчас пришла в восторг:

— Ох, тетушка, мы будем как Руфь и Ноеминь в Писании! Куда я, туда и ты.

Йолта хранила верность слову, данному моему отцу, и никогда не заговаривала о своем прошлом, но сейчас, когда она собиралась связать свою жизнь со мной, я надеялась узнать ее тайну.

— Знаю, ты поклялась отцу молчать, — сказала я, — но теперь мы едины. Не таись от меня, расскажи, почему ты приехала в Сепфорис.

Я почувствовала запах горячего масла, который шел от лампы в тетиной руке.

— Хорошо, Ана, будь по-твоему, только родителям не говори.

— Ни за что! — пообещала я.

— Я была замужем за человеком по имени Рувим. Он состоял в еврейском ополчении, которое охраняло римские порядки в Александрии. Я родила ему двух сыновей, умерших на первом году жизни. Гибель детей ожесточила его. Он не мог наказать Господа кулаками, поэтому наказывал меня. Я проводила дни в страхе, опухшая от побоев, мое тело покрывали синяки. В день субботний муж воздерживался от зверств, потому почитал себя человеком добродетельным.

Меня словно обухом ударило, словно внутри что-то сломалось. Я хотела спросить тетю про обвисшее веко, было ли и это делом рук Рувима, но смолчала.

— Однажды он заболел, — продолжала Йолта, — и умер. Кончина была столь тяжкой и внезапной, что вызвала толки в Александрии. Друзья мужа утверждали, будто я отравила его в отместку за побои.

— А ты и правда?.. — вырвалось у меня. — Я бы не стала тебя винить.

— Помнишь, — она погладила меня по подбородку, — я говорила, что в сердце есть святая святых и там сокрыто тайное желание? Что ж, я больше всего желала освободиться от мужа. Я умоляла Господа исполнить мою просьбу, а если надо — взять жизнь Рувима как справедливую плату за его прегрешения. Я записала это в чаше для заклинаний и повторяла каждый день. Будь Господь женщиной, он не мешкал бы целый год, прежде чем сжалиться надо мной.

— Выходит, это не ты убила мужа, а Господь, — заключила я с облегчением, хоть и не без некоторого разочарования.

— Да, но смерть Рувима стала ответом на мою молитву. Вот почему я просила тебя подумать, прежде чем записать желание в чаше. Когда облекаешь тайны сердца в слова, записанные чернилами, а потом возносишь их к небу в молитве, в тот самый миг зарождается промысел Господень.

— Правда? А я сегодня так пнула свою чашу, что она отлетела в дальний угол.

Йолта улыбнулась. Лицо ее казалось древним, но при этом особенно красивым.

— Ана, помолвка сбила тебя с толку. Вспомни свою мечту. Она сама подскажет правильный путь.

Ее слова словно оживили древние силы, витающие вокруг нас.

— Наберись терпения, дитя, — продолжала тетя. — Однажды придет твой час, и тогда тебе понадобится все твое мужество, чтобы добиться своего.

Йолта пересказала мне слухи, которые ходили о ней в Александрии, — такие ужасные, что в конце концов римляне, известные жестокостью своих наказаний, ее арестовали.

— Наш старший брат, Харан, входит в еврейский совет старейшин в Александрии, и он договорился с римлянами, чтобы те позволили совету решить мою судьбу. Меня отослали к терапевтам.

— К терапевтам? — с трудом выговорила я. — А кто это?

— Еврейская община. Философы в основном. Как и мы с тобой, они происходят из богатых и просвещенных семей. У них были слуги, которые добывали им пищу и выносили за ними дерьмо, но терапевты предпочли отказаться от жизненных благ и перебрались жить в сложенные из камня домишки на безлюдном холме в предместье Александрии.

— Но зачем? Что они там делают?

— Созерцают Господа с таким пылом, какой ты даже вообразить себе не можешь. Они молятся, постятся, поют и пляшут. По мне, в их служении слишком много горячности. Занимаются они и простыми делами: выращивают зерно, таскают воду, мастерят одежду и тому подобное, но дело их жизни состоит в том, чтобы учиться и писать.

Учиться и писать. От одной мысли об этом сердце у меня забилось чаще. Неужто такое место существует на самом деле?

— А есть там женщины?

— Я ведь там жила, верно? Женщин в общине не меньше, чем мужчин, и все они с равным рвением стремятся к единой цели. Во главе общины стоит женщина по имени Скепсида. Среди терапевтов распространено почитание женского божества, которому мы молились, называя его греческим именем София.

София… Почему я никогда не молилась ей?

Йолта умолкла, и я испугалась, что она больше не захочет говорить. Я повернула голову и увидела наши тени на стене: согнутую спину Йолты, торчащие в разные стороны спутанные пряди моих волос. Мне не сиделось на месте. Я хотела узнать о женщинах, которые обитали в каменных домишках на склоне холма, о том, что они изучали, что писали.

Теперь я смотрела на тетку другими глазами: она жила среди них.

Наконец Йолта заговорила:

— Восемь лет я провела с терапевтами, пыталась принять их уклад — и они терпеливо ждали, заботились обо мне и не судили. Они спасли меня, но я так и не приспособилась к жизни в общине.

— И ты писала и училась?

— Мне было поручено ухаживать за травами и овощами, но я и правда провела много часов в библиотеке. Конечно, по сравнению с великой Александрийской библиотекой наша выглядела просто сараем, но и в ней скрывались сокровища.

— Какие? — Я даже подпрыгнула на кровати от нетерпения.

Тетя слегка похлопала меня по ноге.

— Тише, тише. Например, «Пир» Платона. В нем говорится, что его учитель Сократ учился философии у женщины по имени Диотима. — Увидев, как у меня расширились глаза, она добавила: — И еще есть потрепанная копия «Эпитафии», написанной женщиной по имени Аспазия. Она была спутницей Перикла.

— Я не слыхала ни о той, ни о другой. — Меня пронзила мысль о собственном невежестве, смешанная с восторгом: это же надо, какие женщины бывали на свете.

— О, там есть и настоящая жемчужина: список шумерского гимна «Вознесение Инанны[6]».

Об этом я знала — не о гимне, а об Инанне, богине, небесной правительнице и противнице Яхве. Некоторые еврейские женщины приносили ей в жертву лепешки, которые втайне выпекали.