Последний рассвет Трои (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 49

— Да что вы говорите такое! — Феано в испуге закрыла рот двумя руками, но потом фыркнула и, давясь от смеха, выскочила за дверь.

Парис пришел быстро, видимо, рога Менелаю он наставлял ночью, а не при свете дня. Выглядел он, как всегда, великолепно. Этакий Аполлон Бельведерский с обкусанными ногтями и, если бы не презрительная ухмылочка, не сходившая с его лица, — просто глаз не оторвать. Интересно, откуда эта ухмылка вообще взялась у бывшего пастушка, который вырос в убогой хижине.

— Не делай того, что задумал, — сказал я, откинувшись на камень стены. — Не нарушай законов гостеприимства. За это такая кара от богов придет, что вся Троя кровью заплачет.

— Ты это о чем? — напрягся Парис. — Тебе рабыня наболтала чего-то? Так я ей мигом язык отрежу.

— Рабыня тут ни при чем, — махнул я рукой. — Я видел, как ты на нее смотришь, и как она смотрит на тебя. Я узнал, что Гектор и Менелай уехали, а это значит, что вы с ней одни. Ты уже спал с ней?

— Тебя это не касается! — побагровел Парис.

— Еще как касается, — спокойно ответил я. — За такое святотатство на Трою вся Аххиява пойдет. Агамемнон — брат Менелая. Он разорит наши земли.

— Нет! Я с ней еще не спал. — Парис почти что выплюнул эти слова. — Это случится, когда она станет моей женой перед лицом богов. Доволен?

— Не делай этого, прошу тебя! — я бессильно откинулся на своем тюфяке. — Это принесет нам много горя.

— Да ты вообще не понимаешь, что тут происходит, — прошипел Парис. — Ты же просто удачливая деревенщина. Что ты возомнил о себе? Ты слишком много громких слов произносишь, Эней! Да только ты смешон! Понимаешь, смешон! Ты же дальше собственного носа не видишь, чистоплюй проклятый! Лежи и лечи свои раны. Случится то, чему суждено! Вот прямо сейчас и случится!

Он ушел, громко хлопнув дверью, а я задумался. А о чем, собственно, идет речь? Чего именно я не понимаю?

— Феано! — позвал я рабыню, которая — я знал это точно — пряталась неподалеку и подслушивала. Уж больна мордашка у нее хитрая.

— Да, господин! — она появилась так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел. Как же приятно, когда не разочаровываешься в людях.

— В деревушке, в той, что у подножия холма, ждут мои дарданцы. Их пятеро. Позови мне старшего. Абарис его зовут.

— Их там нет, господин, — покачала девчонка головой. — Я слышала, как царевич Парис сказал им, чтобы они встречали ваш корабль в Геле, и что он, как родственник, сам привезет вас туда. Кстати, гонец, который передал весть о смерти деда здешнего царя, он точно не критянин. Я уже знаю их говор.

Истошный женский крик заставил меня привстать на кровати. Началось!

— Феано! Помоги встать! — попросил я, и рабыня, которая, услышав вопль, сжалась в комок, вскочила и забросила мою руку себе на плечо.

Как же хреново! Голова кружится, да и лихорадка еще не оставила меня. Под вечер трясет так, что зубы стучат. Я же еще не оправился до конца.

— Пояс нацепи мне! — сказал я, и Феано ловко продела ремень через петли, затянув потуже. Надо нормальную пряжку сделать. Все никак руки не дойдут!

Я проверил, как ходит кинжал в ножнах, и поковылял, морщась при каждом шаге. Проклятые раны на груди и плече, затянувшиеся было нежной коркой, вскрылись и закровоточили. Ну, ничего! Зарастет, какие наши годы.

А в доме и вокруг него шло форменное веселье. Слуги Париса, коих было человек десять, пинками и зуботычинами согнали во двор рабов, а двух стражников закололи на месте. Те лежали у входа, в луже крови, разметав руки. Из дворца тащили добро, которое складывали в телеги и колесницы и, что поразило меня больше всего, командовала этим процессом сама басилейя Хеленэ. Бронзовые лампы, оружие, зерно, амфоры с маслом и даже красивые кувшины, все это аккуратно складывали, явно готовясь забрать с собой.

— Что ты творишь, царица? — спросил я ее, едва стоя на ногах. — Зачем?

Хеленэ окинула меня взглядом, горящим свирепым огнем. Я даже отшатнулся, столько злобы и ненависти было в них. Елена Прекрасная? Это??? Да ну на фиг! Золотистые волосы растрепались и свисали небрежными локонами, но ей сейчас было плевать на все. Она с ног до головы увешана золотом, видимо, решила унести на себе всю казну невеликого царства. На каждой руке звенит по несколько браслетов. И как она руку поднимает?

— Ненавижу его! Ненавижу! — яростно прошипела она. — За столько лет слова доброго не слышала, а ведь это не он царь, а я царица. Это моя земля! Он приблудный сын убитого Атрея. Если бы не мой отец, так и угонял бы чужих коров. Хоть бы капля благодарности была!

— Ты понимаешь, что погибнешь? — я задал этот вопрос скорее для порядка. Когда женщина входит в раж, она не слышит голоса разума.

— Да плевать мне! — взвизгнула она. — Плевать! Я и так мертва была все эти годы. Только сейчас жить начала. Лучше сдохнуть, чем эту рожу постылую еще раз увидеть! Он шлюх своих выше меня ставил! Я хуже рабыни жила! Пусть бог Диво покарает его! Пусть молнией убьет! И добро это мое, оно мне от отца досталось! Я его по праву забираю! Не пойду к новому мужу нищей!

— Лучше бы ты лежал, Эней! — услышал я насмешливый голос. — Помешать мне хочешь? Не выйдет! Милая, ты уже отобрала рабынь, которые пойдут с тобой?

— Да, вот этих пятерых возьму! — Хеленэ махнула рукой в сторону кучки рыдающих баб, тех, что были помоложе. — Остальные не нужны.

— Убить всех! — скомандовал Парис и показал на толпу слуг, которые завыли в голос. — А потом сжечь тут все!

— Ты этого не сделаешь!

Я вытащил кинжал и загородил собой людей. Елки-палки, как умирать-то неохота! Я же молодой совсем. Хотя нет, кажется, не сегодня. Слуги Париса, которые подняли было копья, остановились в задумчивости. Они точно знали, кто я такой.

— Чего смотрите! — хлестнул голос царевича.

— Меня сначала убьете! — усмехнулся я. — А потом получите кровную месть со всеми дарданскими родами. Я троюродный брат этой сволочи, что за вашими спинами прячется, зять царя Париамы и племянник царя Акоэтеса. Кто из вас ударит меня первым? Кто хочет провести остаток жизни, пугаясь каждого шороха? Одно дело погибнуть в бою, а совсем другое — умирать на кресте, когда птицы клюют тебя заживо. Клянусь молнией Тешуба, вас отловят по одному и распнут, как беглых рабов. Вы не люди после того, что сделали. Вы законы гостеприимства нарушили. Боги покарают вас!

— Не станем мы его убивать! — замотали головами воины, растерянно глядя на Париса. — И тебе не дадим. Мы же знаем его. Это Эней, знаменитого рода муж. И боец из первых. Он самого царевича Гектора в поединке сразил. И вообще, он же свой!

— Плевать на него! — скривился Парис, брезгливо разглядывая развалившиеся края моих ран, из которых сочились кровь и гной. — Он и без нас сдохнет. Уходим!

Кавалькада из телег, колесниц и стайки рабынь выкатилась за ворота, а я стоял и смотрел ей вслед. Я так ничего и не смог сделать, чтобы предотвратить эту проклятую войну. Как же погано на душе! Как горько! Хуже меня, наверное, только маленькой Гермионе, которая плакала в своей комнате. Мама не стала забирать ее с собой в новую счастливую жизнь. Она оставила ее тому, кого ненавидела всей душой (1).

1 Такова каноничная версия истории этой великой любви. Елена и Парис воспылали страстью, а потом ограбили Менелая, прихватили пять рабынь и уехали, оставив на память обманутому мужу маленькую дочь.

Глава 22

— Я хотел было прирезать тебя, да микенская рабыня в ногах валялась и на руках висла, — честно признался Менелай. — Сказала, что ты всем жизнь спас и дом мой не дал спалить.

Он сидел напротив моей постели, сжимая и разжимая могучие кулаки. На его простецком лице была написана полнейшая растерянность и едва сдерживаемая ярость. Он не понимал, что произошло, и не знал, что ему теперь делать. Нарушение закона гостеприимства — немыслимое святотатство. О таком не слышали в этих землях никогда, а он теперь опозорен на весь обитаемый мир, от Итаки до Тира, и от Проливов до египетского Пер-Рамзеса. Такую новость в каждом порту смаковать будут, да еще и добавят от себя, не жалея красок.