Бойтесь своих желаний (СИ) - "Филантроп" - Страница 8

Женщины так же неинтересны.

Многие мужчины голову теряют ради прекрасного пола. Ухаживают, тратят деньги, расстилаются, врут безбожно, строят из себя того — кем не являются. Отказываются от принципов, убеждений. Продают всё самое дорогое — друзей, призвание, родину и мать.

И это зачастую только ради тела, которое в среднем за час обходится как пять мешков картошки.

Я не раз пробовал нависать над телом обнаженной девушки. Иногда по принуждению — угрожая вырезать клитор ножом, в следующий раз за большие деньги — чтобы создать иллюзию взаимности.

Только вот “он” не стоит, я вообще ничего не чувствую, даже когда касаюсь груди или зарываюсь пальцами поглубже в промежность — разве что противно становится…

Страшно интересно, что там такого необычного испытывают мужчины…

Мой член пробовали взять в рот, но опять-таки — ноль ощущений. Долго болтать в ротовой полости медузу смысла нет.

Просто живу нарочито бедно и грущу в маленьком пыльном гараже. Сплю на кучке сваленных курток в углу, ем простую пищу, иногда бегаю и приседаю, чтобы размять конечности. Если посмотреть со стороны — несчастнейший человек.

Иногда я смотрю на людей, которые смеются, обнимаются, целуются, и мне кажется, что я смотрю на инопланетян. Они живут в каком-то другом мире, где всё имеет смысл, где есть тепло, где есть что-то, ради чего стоит дышать.

А я? Я просто наблюдаю, как они играют в свои игры, и мне хочется разбить их игрушки, чтобы они почувствовали, каково это — жить в пустоте.

Может именно поэтому стараюсь сделать несчастными других, чтоб было не так обидно и справедливее.

Я бы даже заплакал, если бы умел.

Я вообще нихрена не понимаю.

Даже боль разучился чувствовать…

Помню, как в детстве воткнул шило в ладонь. Кровь сочилась, как сок из перезрелой груши. Было тепло… Я лизал рану, ожидая хоть одной слезинки… Но ничего… Потом попробовал сжечь руку зажигалкой. Кожа запузырилась и сестра, увидев, завопила на весь дом — Ты сумасшедший! Родители потом долго бегали по врачам…

В груди заела тоска, которую хирургическим путем не вырезать.

Скучно до опиздевания.

Я дошел до той кондиции, где просто лежу и не мешаю мухам ползать по моему лицу.

Стало неинтересно — всё.

Быть может это моё наказание.

Если бы люди, которым я причинил и обязательно еще причину много боли, знали через что я прохожу ежедневно — то не обижались бы, а сострадали.

* * *

— Какой удивительный экземпляр… Послышался со спины жуткий нечеловеческий голос.

— Что за пиздец!? Вскочил, выхватил ножик из кроссовка.

Впервые за десять лет испугался…

Мало ли кто желает моей смерти — там список на много томов…

— Боишься… И не зря… Мерзкая интонация…

Я не вижу и даже не чувствую людского присутствия.

Обычно в моменты опасности животные инстинкты обостряются, и я готов бросится в бой, но его — загадочного оппонента — буквально нет, а вот леденящий холод в ногах есть.

— Хочешь вернуть остроту жизни? И вновь непонятно откуда…

— Я тебе покажу остроту сука, только покажись! Ежесекундно вертелся на триста шестьдесят, но даже крысы под ногами не заметил.

— Ты может и жестокий, но точно не глупый. Должен понять, что говоришь не с приятелем. Вспомнил! Примерно год назад со мной — как и с многими другими, заговорил предположительно — сам Господь Бог.

— Ты Бог?

— А ты уверен, что хотел повстречать бы именно Бога? Нет конечно, он же для меня отдельный круг ада придумает…

— Я архидемон Абаддон! Главное зло в материальном пространстве, порождение самых смелых и темных человеческих мыслей. Тех мыслей, что сильнее остальных ранили Отца Небесного и заставили его расколоться. А отец — это Бог, я так полагаю…

— Что ты хочешь? Переговоры не лучшая моя сторона…

— Я ищу самого редкого мерзавца в мире, и ты Аркадий — достойный кандидат. Не желаешь объединить усилия? Вот значит, что ощущают подростки, когда я с ними разговариваю…

— Усилия в чем?

— Ничего особенного, ты продолжишь жить как жил, а я верну тебе радость. Звучит заманчиво…

— Отказаться могу?

— Можешь конечно, но не откажешься. Я знаю, что ты уже согласен, просто соблюдаю устоявшиеся правила. И ведь демон прав, не откажусь…

Мне глубоко похуй, что будет со мной — беречь себя не имеет смысла.

— Я согласен! Крикнул в пустоту.

Знал бы, поторговался…

Упал на колени, из носа и ушей зашлындала кровь, голова раскалывается, а мозг бурлит как манная каша…

Пиздец…

Кому расскажешь — не поверят. А самое грустное, друга, чтобы рассказать — нету…

Генератор вырубился. Из освещения лишь лунный свет, пробивавшийся сквозь ржавую дыру в крыше.

Лежу на холодном бетоне в луже машинного масла и чьей-то старой крови… Живот сводит судорогой, будто внутри клубок змей решил поиграть в догонялки.

— Начинается… Абаддон материализовался из копоти. Его пальцы впились мне в рёбра. — Давай, Аркадий, вырви эту заразу, ты же ненавидишь слабость.

Первая волна боли ударила по копчику. Кости трещали, словно кто-то выдергивал позвоночник через колено. Я зарычал, выгибаясь дугой. Во рту закипела сладкая, как сироп от кашля пена.

Воспоминание…

Мама гладит по голове… Мне шесть, и эта моя первая разбитая ваза… — Не плачь, солнышко… Её пальцы дрожат. — Мы купим новую. Я впервые вижу её страх, он теплый как какао. Тогда она уже подозревала странности в сыне.

— Нет! Я вцепился в бетон, сдирая ногти в кровь.

Но картинка всплыла вновь.

Брат прячет под платком окровавленный нос. — Прости, Аркаша… Голос мямлит, а я в восторге.

Абаддон засмеялся. Его черный язык проник в ухо.

— Ты действительно думал, что родился монстром? Спешу обрадовать — нет. Это они сделали тебя пустым. Каждым своим “солнышко” и ложью. Я избавлю тебя от лишних чувств и переживаний…

Мясо на бёдрах стало отслаиваться лоскутами, как шкура барана на скотобойне. Под кожей что-то зашевелилось — тысячи личинок пожирали остатки нервов. Я заорал, но вместо звука из горла вырвался рой мух.

Очередные флешбеки…

Первая убитая кошка.

Её глаза расширяются, когда я давлю на трахею. Внезапно — тошнота, меня выворачивает в кусты. Папа где-то кричит — Аркадий, иди домой! Я вытираю рот рукавом и добиваю зверька камнем.

Тошнота исчезает…

— Вот он… Твой грех рождения… Абаддон вырвал из груди что-то пульсирующее. — Гнилой абсцесс, который вы люди называете “сердцем”.

Оно билось у него в руке. Серое, в язвах, с обрывками детских фотографий вместо сосудов. Я потянулся, но демон раздавил орган как перезрелый помидор. Слизь брызнула на лицо…

Боль.

Не та, которую причиняет нож или огонь — другая, когда выдирают все воспоминаний о тепле, оставив только дрянь. Я завыл, скрючившись калачиком. Из глаз полилась жидкость — не слезы, а что-то маслянистое, пахнущее химией.

— Теперь ты свободен. Абаддон засмеялся и пнул меня ногой. — Больше не придется притворяться человеком.

Я еле как поднялся на четвереньки.

Внутри — тишина. Ни тоски, ни скуки, ни радости. Только холодная пустота — как в морозильной камере для трупов.

* * *

Очнулся и кажется, видимых изменений нет…

Может случайно наркотики съел и показалось?

— Живи как жил, я буду наблюдать… Голос Абаддона опроверг удобную теорию.

— Значит ты чёрт, мне не привиделся… Очень грустно, что демон единственный, кто проявил ко мне симпатию за всю жизнь…

— Ты думаешь, ты сам выбрал этот путь? — прошипел Абаддон. — Ты всего лишь зеркало, Аркадий. Зеркало, которое отражает то, что они все боятся увидеть в себе. Ты — их тень, их страх, их грязь. И ты будешь продолжать это делать, потому что это твоя природа.