Оправа для бездны - Малицкий Сергей Вацлавович - Страница 14

– Я в городе? – недоуменно оглянулся Марик.

– А ты думал, что в лесу? – усмехнулся кузнец. – Или на околице реминьской деревни, как тебе Насьта обещал? В городе, парень, в городе. Или в долине, как у нас говорят. И то, что ты не видишь домов, и то, что ты не видишь жителей, и то, что ты не слышишь ударов молота, не значит, что ты в обычном бальском лесу. Ты в городе, дорогой мой, и священные белые деревья – одры мы их зовем – первое, что всегда и везде должно говорить тебе: здесь живут ремини, и мне сюда ходу нет.

– Я запомню, – кивнул Марик. – Красивые деревья. У нас таких нет, как и нет таких зверей и прочей нечисти, что наведывается к вам в гости. Только ведь не сам я забрел под кроны белых деревьев. Правда, города не заметил, признаю. Я-то думал, что города из камня строятся и когда жителям счета нет. Думал, что деревня у вас, как и у нас. Теперь буду знать, как город на самом деле выглядит. Пока до поляны добрел, восемь тропок в папоротник убежало, судя по запахам, которые ветерок меж белых деревьев носит, на склоне и еду готовило не больше десятка хозяек, да и ребятишек за мной из травы наблюдало по-всякому не больше дюжины. Белки зеленые над вашим городом по ветвям скачут, штук пять я заметил, а белка зверь опасный, вот уж не знал, что белки в городах водятся, да еще женщины и дети их не боятся. Верно, вместо собак они в городах? А уж по ударам молота город ни с чем не спутаешь! Ну если только с деревней. Что стучать-то перестал? Увидел, что гость незваный из шалаша выбрался?

– Вот такушки, – брякнул в повисшей тишине Насьта. – Глазастый и ушастый он оказался. А я почти всю дорогу оглядывался, думал – а не придется ли мне гостя на плече тащить?

– Значит, все-таки гостя! – постарался выпрямиться Марик.

– Гость не враг, однако и не приятель, – оборвал баль кузнец. – Насьта мне рассказал, зачем ты пришел. Помочь тебе не смогу. Меч тебе ковать не стану. Ни за золото, ни за работу.

– Почему так? – напрягся Марик.

– Правило такое, – ударил ладонью по столу Уска. – Когда война начинается, ремини в грязь не лезут. Никогда ремини не воюют.

– Такушки оно растакушки, да ведь только пока враг через Мангу не перебрался! – вставил ехидно Насьта, но тут же был оборван еще одним ударом тяжелой ладони по столу.

– Молчи, щенок, когда отец говорит!

– Молчу, – покорно согласился Насьта, но ухмылку с лица не стер.

– Я даже говорить с тобой не могу! – повернулся к баль Уска. – Если бы ты этому паршивцу жизнь не спас, я бы…

– Не только я ему, но и он мне, – твердо сказал Марик. – Если бы твой сын, Уска, стрелами веки этому зверю, которого ваши воины аргом окликали, не щекотал, вряд ли бы он дал себя на мою жердину насадить. Только ведь я в торге с тобой схватки той не учитываю и скидки за хороший клинок не прошу!

– О схватке правильные слова говоришь, – кивнул Уска, опустив взгляд. – Но торга все равно не будет. Не возьмусь я.

– Понятно. – Марик тоже опустил голову, вздохнул и спросил: – А если бы не война? Сколько стоит хороший бальский меч?

– Я плохих не делаю, – скупо обронил кузнец. – Всякий мой меч хорош, и всякий новый лучше, чем тот, что я делал перед ним! Меч стоит половину своего веса золотом или два года работы в доме кузнеца, в его кузне, или год работы в штольнях, но я работников давно не нанимаю – с тех пор, как кузню в долину перенес. Если бы миром ты пришел без золота, отправил бы я тебя еще севернее, не один я кузнец из ремини, есть мастера, что и за наем в помощники за меч берутся.

– Есть, наверное, – кивнул Марик и добавил: – Вот только о реминьских мечах многие говорят, а о мечах Уски слава идет.

– Мне слава не нужна, – отрезал Уска. – Славу в печь не бросишь, на лепешку не положишь, рану ею не прижжешь. Я работу золотом оцениваю, но не за блеском его гонюсь. Всякая работа свою цену имеет, цену не давать – значит, в лицо мастеру плевать. Насьта попросил, я с тобой переговорил. Угощение на стол сын мой правил, ему за то спасибо, тебе за смелость и удачу твою, но на мне твоя удача не прорастет. Сказать мне тебе больше нечего, да и ты мне уже все сказал. Прощай.

– Подожди, Уска, – сказал Марик.

Тихо сказал, но таким тоном, что кряжистый ремини, который уже оперся о стол руками, вновь на чурбак опустился и к кубку потянулся, чтобы воды бодрящей в глотку плеснуть.

– Подожди, Уска, – попросил Марик. – Дай договорить. Я вот, когда твоего сына встретил, едва не поколотил его…

– Попробовал бы! – хихикнул Насьта. – Хотя сомнения свои о медведях и волках назад беру!

– Он над моей курточкой насмехался, – отмахнулся от молодого ремини Марик. – Мол, на ней лоскутками да шкурками все обо мне выписано так, что и соглядатая вслед посылать не нужно. Потом, когда он по болоту меня закруживал, додумался я, что прав он. Да, принято так у баль, что всякий охотник издали уже знать дает: кто он, чего он стоит, что может, из какого рода и какие доблести за ним числятся. Другое дело – воин: ему нашивки эти ни к чему, но так я и не воин пока. Вот только то, что в бальской деревне глаз не слепит, в реминьской и вправду – или хвастовством, или придурью покажется. Ведь не может же добрый скорняк подметками одежду свою обшить? Да и хороший кузнец гвоздями полы курки не закалывает. Вот я и вспомнил слова моего отца, когда он уходил за Мангу… в последний раз. Он сказал, что настоящий воин живет – словно по лестнице поднимается, но каждую ступень, на которой стоит, сколько бы ни прошел перед этим, должен считать самой первой и самой трудной. Как ты думаешь, умалю я доблесть свою, если лоскутки да шкурки с курточки срежу?

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Уска. – То, что ради мудрости готов отказаться от обычая своего народа? Мудрость выше обычая, – конечно, если обычай окостенел от времени. Так ведь реминьские правила как раз мудростью прописаны. Мы доблесть шкурками не отмечаем. Она здесь и здесь, – ударил кузнец себя ладонью по лбу и по груди, но подниматься из-за стола обождал.

– А если я обет на себя возьму? – сморщил лоб Марик. – Какой скажешь обет, такой и возьму.

– Я подвиги не выторговываю, – усмехнулся Уска. – И обеты мне твои не нужны. Мне мудрость моего народа важнее кажется.

– А что может оказаться сильнее мудрости? – спросил Марик.

– Сильнее мудрости может оказаться только честь, – поднялся Уска и пошел прочь от стола.

– Лируд просил за меня, Уска! – крикнул вслед кузнецу Марик.

Остановился Уска, словно на стену наткнулся. Опустил плечи так, что руки почти до колен свесились. Медленно обернулся, склонил голову и крикнул хрипло:

– Есть кое-что и посильнее чести, баль. К примеру, смерть. Не буду я меч для тебя ковать. Пусть нас рассудит мудрейший!

– Кто это – мудрейший? – спросил Марик, глядя, как скрывается в пологе леса спина кузнеца.

– Мудрейший – это главный среди мудрых, – пояснил Насьта, задумчиво теребя ухо.

– Колдун? – спросил Марик.

– Необязательно, – пожал плечами ремини. – Магия – это ремесло. Так ведь и кузнечное дело – ремесло. И бортничество, и скорнячество, и пошив одежды, и охота. А мудрость – это дар времени и богов. Но нынешний мудрейший – колдун. Тебе так и так придется с ним встречаться: мудрейший заинтересовался чужаком, которому удалось убить арга и остаться живым, но теперь эта встреча нужна и тебе. Надеюсь, что мудрейший разрешит отцу взяться за работу. Скорее, даже заставит его. Иначе отцу придется умереть.

– Почему? – не понял Марик.

– Потому что на самом деле сильнее чести действительно ничего нет, – сказал Насьта. – Смерть всего лишь часть ее. Правда, не всякая смерть.

Глава 5

Ора

Через неделю Марик чувствовал себя в зеленой долине почти как дома. А может быть, и лучше, чем дома, потому что родная деревня оставалась для него чужой, и наполнившая его в последние дни легкость раньше проникала в сердце только тогда, когда он оказывался где-нибудь в светлом лесу, в котором прямые, как стебли болотной травы, сосны тщились воткнуться в голубое небо. Вот только ощущение безмятежности не могло радовать Марика, несмотря на то что встреча с мудрейшим откладывалась и, значит, пребывание в чудесной долине продолжалось. Опущенные плечи кузнеца не давали ему покоя. Насьта объяснил новому приятелю, что с приходом мудрейшего судьба Уски разрешится независимо от желания кузнеца. Баль подобное предположение не понравилось, он уже был готов отказаться от собственной просьбы, поэтому каждый день приходил к кузне, расположенной на противоположном краю долины в зарослях молчальника, что должен был поглощать узкими листьями звуки и запахи горячего ремесла. Марик стоял у входа, но отец Насьты не появлялся. Баль уже знал, что войти в жилище ремини можно только по приглашению, поэтому утро за утром упорно ждал встречи на расстоянии положенных десяти локтей от входа, но Уска либо стучал молотом в глубине недоступного взгляду двора, либо негромко переругивался о чем-то с хозяйкой, либо что-то рубил, пилил, резал, а увидеть его Марику так и не удалось.