Палачи - Гамильтон Дональд - Страница 4

- Мэтт, милый!

Она стояла в дверном проеме.

Учинять гостье подробный досмотр не было времени, да и нужды. В конце концов, мы числились давними знакомцами. Девица шагнула вперед, протягивая обе руки; я проникся духом долгожданной встречи, облапил Мадлен и со смаком облобызал.

Мисс Барт застыла, точно громом пораженная, негодующе напряглась. Да, письмо я истолковал правильно: отринь похотливые упования! Пришлось отзывать лазутчиков с неприятельских территорий; но и девице волей-неволей довелось простоять в обнимку с грязным развратником еще несколько мгновений.

Следовало устроить маленький спектакль для субъекта в матросском свитере и штормовке - плотного, краснорожего блондина, дожидавшегося неподалеку с двумя белыми чемоданами. Похоже, услуги носильщика все-таки полагались пассажирам - если природа соорудила последних определенным образом...

Мы неохотно (с убедительной неохотой, надеюсь) отпустили друг друга.

- Дорогой! - проворковала Мадлен. - О, дорогой! Глаза ее метали молнии. Видимо, даже играя роль перед внимательной аудиторией, кой-кому полагалось обуздывать нечистые вожделения и укрощать мерзкие привычки.

- Сто лет не видались! - воскликнул я жизнерадостно.

- Тысячу, милый! Целую тысячу!

Природа и впрямь соорудила мою будущую спутницу на совесть. Мадлен оказалась куда краше, чем я ожидал. Как правило, от постели шарахаются лишь те, кого туда и не думают приглашать. Но эта вишенка, подумал я, навряд ли засохнет на ветке несорванной - разве что приложит к сему неимоверные усилия.

Хрупкая, несмотря на твид и меха, особа. Темные, тщательно расчесанные волосы; точеное личико, напоминающее очертаниями червонного туза. В руках - сумочка, дождевик и нечто смахивающее с первого взгляда на футляр фотокамеры. По ближайшем рассмотрении вещь оказалась небольшим биноклем. Я подивился: то ли просто принадлежность необходимого туристского камуфляжа, то ли орудие, так сказать, производства?

- Дай мне хоть минуту, милый, в порядок себя привести, - попросила Мадлен. - Сбежала по трапу, забралась в такси, вновь поднялась по трапу - корабельному. Гонки, да и только. Но как приятно увидеться вновь!

Наш вступительный диалог оставлял желать много лучшего; но ведь, рассудил я, мы не дурачить пытаемся - мы ходячей угрозою служим. Если не ошибаюсь... И даже эдакая бездарная пьеска - чистое излишество. Если верить распоряжению Мака, меня нанимали огородным пугалом, а не актером. Следовательно, полагалось торчать на виду, а не таиться. Иначе, какой резон был отряжать меня сюда вообще?

А если публика знала о М. Хелме, эсквайре, достаточно, чтобы испачкать бельишко при одном его появлении, то знала и очевидное: сию отменно привлекательную и тошнотворно добродетельную даму я не встречал нигде и никогда... Опять же: к чему дурачиться?

- Одну минутку! - повторила Мадлен.

Я напоказ, не без насмешки, обозрел циферблат.

- Ловлю на слове, куколка. Ровно минута. Шестьдесят секунд. И ни единой больше.

Мадлен рассмеялась, но глаза ее сузились и запылали настоящей, девяносто шестой пробы яростью. Взял, стервец, и опять надерзил. Сначала рукам беспардонным и пасти бесстыжей полную волю предоставил, теперь "куколкой" кличет! А это уже стыд и позор.

Проследив за удаляющейся Мадлен, я вздохнул. Угрюмо вообразил грядущее четырехдневное странствие - дружелюбное, интересное и упоительное, упоительное, упоительное... Тьфу! Послала удача напарницу... Правда, можно было рассматривать злополучную встречу как вызов, брошенный моему machismo[2], и попытаться выяснить, что же все-таки за девица - или дама - скрывается под столькими слоями толстой шерстяной ткани. Однако опыт свидетельствует: лучше не целуй спящих красавиц, покуда те не пробудятся и не поймут, на каком свете обретаются. Нелюбопытное это занятие, скучное.

Я коротал время, угрюмо распаковывая саквояж и раздраженно мурлыча себе под нос дурацкую песенку. Вынул и бросил на постель пижаму, полотенце, мыло, бритвенный прибор. Определил саквояж в маленький стенной шкафчик, подальше с глаз. Посмотрел на часы опять. Нахмурился.

Шесть минут.

Вероятнее всего, моя оскорбленная приятельница не приняла распоряжения всерьез. И намеренно ставила наглеца на подобающее место...

Я быстро вышел в коридор и постучался к соседке. Ответа не последовало. Я слегка толкнул дверь. Не заперта. Правильно. И не могла запираться. Инструкции, прилагавшиеся к билету, гласили: вящей безопасности ради - наверное, для того, чтобы удирать с горящего либо тонущего корабля без помех - каюты не имеют замков. Хотите уберечь пожитки, сходя на берег в порту - обращайтесь к судовому казначею, тот приглядит.

Повернув ручку, я чуток надавил, растворил дверь и убедился: внутри - никого. Прятаться негде. За вычетом одного-единственного места. Сжимая в кармане револьверную рукоять, я бочком скользнул внутрь каюты, пинком захлопнул дверь и распахнул стенной шкаф.

Ни души.

Я сделал глубокий вдох и медленный выдох. Беситься было недосуг. И возмущенно размышлять о том, что никто не велел служить телохранителем иному телу, кроме собственного, не приходилось. Надлежало весьма проворно соображать и действовать елико возможно шибче. Я окинул каюту беглым взглядом.

Оба чемодана лежат на койке, нераскрытые. Большая кожаная сумка, маленький зачехленный бинокль и бежевый дождевик валяются на другой полке. Ни малейших следов борьбы. Равно как и ни малейших признаков Мадлен. Едва ли даже безмозглая, обуреваемая гневом девственница бежала бы вон, покинув на произвол судьбы и корабельных воришек все имущество - вплоть до кошелька, паспорта, билета и оптического снаряжения - в незамкнутой каюте.

Оставалась последняя возможность. Я возвратился в коридор, исполнился патриотической отваги, присущей агентам, которые доблестно рискуют головой на благо возлюбленного отечества; убедился, что проход пустует в оба конца и вломился в дамскую уборную, готовый лопотать извинения, прижимать руки к сердцу и мчаться прочь во весь опор. Будучи полуграмотным янки, я, черт побери, мог и не разобрать надписи DAMER...

Сортир оказался необитаем. Ни единой пары точеных щиколоток не виднелось под не достигавшими пола дверцами кабин.

Я ринулся вспять и, добравшись до собственной каюты, ухватил пальто и шляпу. Устремился на верхнюю палубу, отчетливо сознавая: опоздал. Наверняка. Ибо на месте краснорожего матроса проделал бы точно то же... Одна из величайших и глупейших ошибок, допускаемых в нашем деле - полагать неприятеля менее решительным и беспощадным, несли ты сам.

Доказательство моей правоты красовалось подле трапа, теперь уже в обществе субъекта более молодого и хрупкого. Оба лениво наблюдали за погрузкой людей и багажа, не делая никаких поползновений служить носильщиками. Волосы краснорожего растрепались при недавней спешке и выбились из-под потрепанной фетровой шляпы. Свитер и штормовка пребывали на месте, однако на моряка этот верзила уже не смахивал. На шее невесть откуда объявилась низка огромных бус. Пара туго набитых рюкзаков, обрамленных для вящей прочности алюминием, покоилась у его ног.

Просто двое балбесов - то ли хиппи, то ли приверженцы наркотиков. Тысячи подобных шныряют по белу свету с рюкзаками на спине и любуются красотами. В свободное от марихуаны время, разумеется.

Сходня имелась лишь одна. Близ нее водила громадным клювом портовая лебедка, переправлявшая на корабль громоздкие вещи. Если в заговоре не состоял весь экипаж поголовно, Мадлен просто не могли уволочь на берег живьем и по трапу. Следовало исходить из наихудшего предположения. Покуда судно ошвартовано у пристани, почти все толпятся на ближнем к берегу борту, следя за приготовлениями к отплытию. Можно быть почти уверенным: дальний борт безлюден и чрезвычайно пригоден для свершения всевозможных бесшумных мерзостей.

Не удостоив милую пару повторным взглядом, я прошагал мимо, приблизился к билетеру. Заявил, что желаю немного погулять в порту.