Письма для Люка (ЛП) - Пеннза Эми - Страница 6

Когда я ставлю перед ним тарелку, его глаза загораются, как у ребенка рождественским утром. Затем в голубых глубинах появляется дьявольский блеск.

— Эй, помнишь, как мы с Райаном съели так много мороженого, что нас стошнило, и твой отец подумал, что мы выпили?

Я хихикаю, когда сажусь и ковыряю ложкой в тарелке.

— Он был готов посадить Райана на пожизненный срок, пока не нашел контейнеры в мусорном баке. По-моему, вы, ребята, съели в тот вечер десять упаковок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Одиннадцать. Плюс три бутылки шоколадного сиропа.

Я вздрагиваю.

— Я удивлена, что ты всё ещё можешь есть мороженое после этого.

Люк похлопывает себя по прессу.

— Стальной желудок.

Мы едим в приятной тишине. К тому времени, как мы заканчиваем, стрекочут сверчки, а светлячки описывают ленивые круги над верандой. Огонь весело пляшет. Я достаю свой блокнот для рисования и начинаю рисовать, не отдавая себе отчета в том, что рисую.

— Как продвигается поиск работы? — спрашивает Люк, откидывая голову на спинку садового кресла. Он вытягивает ноги и скрещивает их в лодыжках, его большое тело расслаблено. — Есть новости из мультяшного дома?

— Анимация, — поправляю я. — Я прихожу на третье собеседование за две недели. — Я поднимаю глаза и замечаю, что он внимательно наблюдает за тем, как я зарисовываю часть работы, над которой работаю. — Думаю, мне может поступить предложение.

— Ты обязательно его получишь, — сразу же говорит Люк.

Я качаю головой, и на моих губах появляется печальная улыбка.

— Хотела бы я обладать твоей уверенностью.

— Тебе это не нужно. — Он замолкает на мгновение, и единственными звуками являются стук моего карандаша и время от времени стрекот сверчка. — Знаешь, я сохранил их все, — внезапно говорит он.

Я перестаю растушевывать и поднимаю взгляд.

— Что сохранил?

Люк опирается локтем на подлокотник кресла и подпирает кулаком подбородок.

— Все рисунки, которые ты мне прислала.

У меня внутри всё переворачивается. У меня начинает гореть затылок, и я возвращаюсь к своему наброску, чтобы он не увидел, как сильно он мне нравится.

— Я не могу представить, как выглядят те ранние рисунки. Наверное, смешные.

— Ты с ума сошла? Ты была великолепна даже тогда. Ты была, типа, вундеркиндом или что-то в этом роде.

Мои плечи вздрагивают от смеха.

— Спасибо, но я совершенно не была уверена. Первый год в художественной школе был для меня ускоренным курсом по изучению всего того, чего я не знала. Поверь мне, это было очень много.

— Если ты так считаешь, — беззаботно отвечает Люк. — Но ты ошибаешься.

Моя улыбка остается на месте, и я набрасываю рисунок быстрее. Мой карандаш летает, но мысли снова и снова возвращаются к одной и той же информации.

Он сохранил все рисунки, которые я ему отправила.

Все до единого. Я не могла рассказать ему, что на самом деле чувствовала, когда писала ему, поэтому я изливала свои эмоции — и свое страстное желание — в своих работах. В течение семи лет я отправляла ему все, начиная от рисунков на клочках бумаги для блокнота и заканчивая тщательно продуманными набросками, на выполнение которых уходили дни. Я рисовала дома вещи, которые, как мне казалось, могли бы сделать его счастливым, — виды залива и портреты людей, с которыми он ходил в школу.

Наброски Райана. И моих родителей. И Лейтон.

Мои пальцы сжимают карандаш.

Я прочищаю горло.

— А как насчет тебя? Разве ты не говорил, что в армии есть какая-то программа возвращения к гражданской жизни? Или ты всегда можешь воспользоваться правом на военную службу и поступить в колледж.

Он тяжело вздыхает.

— Да. Я думал о колледже. Хотя не уверен, что это для меня. — Люк самоуничижительно смеется. — В старших классах я не был особо прилежным учеником.

Я поворачиваю свой альбом для рисования так, чтобы можно было закрасить другую сторону листа.

— Да, но тебя заставляли изучать все те предметы, которые тебе были безразличны. В колледже ты можешь изучать всё, что захочешь.

Люк смотрит на меня пару минут, а затем говорит:

— Я бы не прочь стать учителем.

Я останавливаюсь, чтобы улыбнуться ему.

— Да?

— Да, — отвечает он хриплым голосом. — Думаю, это было бы круто. Дети такие забавные. Чокнутые, но забавные. — Он садится, а затем наклоняется вперед, его голубые глаза смотрят так пристально, что волосы у меня на затылке встают дыбом. — Ты покажешь мне этот рисунок?

Ох.

У меня по спине пробегают мурашки. Потому что я на самом деле не думала о том, что рисую. Это просто как-то... само собой получилось.

И теперь никак не скрыть, над чем я работала.

Моя рука немного дрожит, когда я откладываю карандаш. Я медленно разворачиваю альбом и протягиваю его.

Люк берет его, и выражение его лица меняется с любопытного на... благоговейное.

— Хейвен, — выдыхает он тихим восхищенным голосом. — Это прекрасно. Ты выставляешь меня в лучшем свете.

— Я рада, что тебе это нравится, — хрипло произношу я и хочу добавить, что рисунок выглядит хорошо, потому что он сам выглядит великолепно. Я нарисовала его в профиль, на фоне озера. Сколько раз я сидела на этом самом месте и мечтала с ним поговорить? Теперь мое желание сбылось, и завтра оно станет не более чем мечтой. Кто знает, как часто я буду видеться с ним, когда они с Лейтон обручатся.

Мое сердце колотится так сильно, что я задаюсь вопросом, слышит ли Люк это. В голове у меня туман, как будто всё происходит в замедленной съемке. Я не могу винить в этом пиво.

Нет, это все из-за меня — меня и моей одержимости мужчиной, которого я не должна хотеть.

Но как я могу не хотеть его? Люк проводит кончиками пальцев по карандашному наброску, склонив голову, а его длинные ресницы слегка загибаются на концах. Даже в состоянии покоя его футболка обтягивает мускулистую грудь и мощные бицепсы. Он крупный, золотистый воин. И он настоящий защитник и нежный великан.

Сожаление переполняет меня. Мне не следовало его рисовать. Неправильно ставить его в такое положение.

Громкий хлопок разрывает ночь, и мы с Люком подпрыгиваем. Секундой позже в небе вспыхивает фейерверк. Взрывы продолжаются, и вскоре небо озаряется светом.

Люк бледен, и впервые с тех пор, как я его знаю, он кажется таким маленьким. Он съеживается в кресле, выражение его лица становится суровым, а челюсти крепко сжимаются.

О нет.

Я мгновенно вскакиваю и тяну его за руку.

— Пойдём.

Секунду он не двигается. Когда я тяну сильнее, Люк, наконец, встречается со мной взглядом, и то, что я вижу в его глазах, заставляет моё сердце сжаться в кулак.

Он в ужасе. Застыл от страха.

Каким-то образом мне удаётся поднять его на ноги и завести внутрь. Я закрываю большие двери патио так быстро, как только могу. Затем я беру его за руку и веду в темную гостиную. Он позволяет мне делать всё это, его большое тело всё время дрожит.

— Давай присядем, хорошо? — я снова тяну его за руку, и Люк устраивается на диване рядом со мной. Фейерверки всё ещё взрываются, но звук теперь приглушен. Тем не менее, он продолжает оглядываться через плечо, как будто хочет держать угрозу в поле своего зрения.

— Люк, — говорю я, не задумываясь. Я просто обхватываю ладонями его подбородок и провожу большими пальцами по золотистой щетине. — Всё в порядке, — бормочу я. — Все хорошо. Прости, я забыла, что по выходным всегда устраивают фейерверки. Вот и всё. Ты в безопасности. Ты со мной.

Он смотрит на меня широко раскрытыми голубыми глазами, в которых такой страх, что мое сердце разбивается на миллион кусочков. Боже, он вспотел. Воротник его рубашки влажный.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

— Прости, — хрипит он. Его лицо морщится. — Мне так жаль.

Слёзы обжигают мне горло. Я продолжаю гладить его по лицу, потому что не знаю, что ещё сделать. В любую минуту я могу рухнуть вместе с ним.

— Тебе не о чем сожалеть. Здесь не о чем сожалеть.

— Я... — он вздрагивает, напряжение спадает с его плеч. Люк наклоняется вперёд, и это самая естественная вещь на свете — прижаться лбом к его лбу. Какое-то мгновение мы сидим так, просто вдыхая друг друга. Лунный свет струится сквозь окна. Как будто мы с ним единственные люди на свете.