Лозоходец - Лин Айлин - Страница 9

– Да такие как ты и есть первые враги!

– Уймись, – одёрнул его Пахом, – считай себе, что велено.

– Вы мне не начальник, – поднялся Митька, – я тут сам разберусь!

Дарья, умница, увела отца в дом, подальше от греха. Зерно и овощи были сосчитаны, и Пахом начал высчитывать, сколько мы должны своих продуктов отдать, то есть продать. Выходило, что половину из всего. Раньше больше трети не брали, и меня это возмутило.

– Послушай, это же грабёж, – показал я Пахому на исписанные бумажки, – в самом деле, мне чем семью кормить?

– Забываешься, – прошипел Митька. Быстро с него слетела маска блаженного агитатора, – сколько положено, столько и отдашь. Или сами возьмём.

Он кивнул солдатикам, и те похватались за ружья, что до этого стояли прислонённые к стене дома.

– Ты палку-то не перегибай, – поднялся я, Митька едва мне до плеча доставал, так что аж на цыпочки привстал, чтобы повыше казаться, – мы не отказываемся, но у всего же свой предел есть.

– Вам заплатят, не грабим же, – всё больше ярился Комбед.

– И на что мне твоей платы хватит? Или деньги жрать прикажешь?

– Каждому рылу немытому объяснять надобно. Довольно, у нас ещё впереди работы много, – обозлился Митька, – грузите, – повернулся он к солдатикам.

Те споро притащили мешки, начали ссыпать в них зерно, другие полезли за овощами.

Так и хотелось заехать этому Комбеду в ухо, кулаки невольно сжимались от вида его лоснящейся рожи.

– Не спорь с ним, – подошёл ко мне Пахом, – дороже будет. Этот горазд кляузы чиркать на всех. И как только не надоело. У нас и правда приказ, от него никуда не денешься. Будете противиться, придётся силу применять. А мне он не подчиняется. В одной деревне велел в мужиков стрелять, когда те возмущаться стали. Я уж утихомирил как мог.

– Зимой, когда есть нечего станет, мне твоим приказом детей кормить? Не по-людски это…

Ярость захлестнула настолько, что было трудно дышать, но понимал, Митьку одним ударом уложу, а потом всех нас постреляют. И ничего не поделаешь. Я ушёл к солдатикам, проследить, чтобы больше положенного не выгребли. Наконец, всё награбленное, то есть, купленное, погрузили на телегу. Пахом отсчитал положенную сумму, и они укатили к следующему дому.

С тоской смотрел я на опустевшие лари с зерном, ополовиненный погреб. Как зиму жить будем? На следующий год устрою схрон в лесу, никто его не найдёт, никто не доберётся. Жаль, сразу так не сделал. Хотя в другие годы и поборы были меньше, кто же знал, что так обернётся?

Я вошёл в дом, бросил деньги на лавку. Говорить или обсуждать что-то не было мочи. Дарья прибрала рубли, накрыла на стол. Отец молча достал бутыль с мутным самогоном.

– Сегодня и выпить не грех, сынок. Молодец, что удержался. Видел я, как кулаки твои сжимались. Да только не нам с ними спорить.

Наутро прибежал Панас.

– Собирайтесь, пойдём к Евдокии, то бишь, к гостям нашим незваным.

– Что случилось? – вышел во двор отец.

– У Архипа половину забрали. Ты с нами был на току, видел сам, там и брать-то нечего, самим бы до следующего урожая дотянуть. Помочь надо бы.

– Идём, – ответил я, – поговорим, глядишь, хоть капля совести у них отыщется.

Калитка у дома Евдокии стояла нараспашку, мы прошли в комнату, где сидел злой Митька и хмурый Пахом. Перед ними стоял дед Архип, сжимая в руках шапку.

– Пожалейте хоть сирот, как же нам зиму пережить. Пахом, сам видел, сколько того зерна и овощей у нас. Разве ж этого хватит на пятерых?

Пахом отвернулся, Митька подскочил с места:

– У вас куры есть, корова. Молоко, сыр, сметана, яйца. Некоторые люди об этом лишь мечтают.

– Корова старая, молока, почитай и нет почти. Только что ребятишкам понемногу. Какой сыр со сметаной? Курей пяток, тоже не разъешься на таких харчах. Ведь с одного огорода и жили. Как же теперь?

На глаза старика навернулись слёзы.

– Ты на жалость не дави, – злобно огрызнулся Митька, – закон один на всех. Другие же живут.

– Погоди, – вышел я вперёд, – им правда тяжело. Запиши чуть меньше в своих бумажках. Не убудет ведь от тебя? Оставь на прокорм людям.

– Предлагаешь начальству врать? – глаза Митька нехорошо сузились.

– Не врать, немного умолчать.

– Вас таких в любой деревне по пятнадцать дворов. О каждом умолчишь и самого потом под суд отправят. Хватит жалобить. Ничего не вернём. Уходите или прикажу силой вывести.

По углам стояли солдаты при ружьях. Их равнодушный взгляд говорил только об одном: прикажут и расстреляют на месте.

– Соколик, – бухнулся дед Архип на колени, – пожалей сирот. Ведь помрут с голоду, – по щеке старика скатилась слеза, затерявшись в морщинах.

– Иди, старче, – махнул рукой Митька, – некогда нам с тобой.

Дед подполз ближе, схватил Комбеда за полы линялой рубахи:

– Пожалей, будь добре. Что тебе стоит хоть полмешочка детям отсыпать? Хоть картошечки чуть.

Лицо Митьки побагровело, с неожиданной жестокостью и силой пнул он старика коленом, отшвыривая от себя:

– Пшёл прочь, морда немытая! Выведите его!

Дед Архип поднялся на ноги, солдатики подхватили ружья, но с места не тронулись.

– И раньше нас били при царе, – сказал старик, утирая кровь, – обещали, что при новой власти такого не будет. Добром всё решать станут. А выходит, опять врали.

– Ты гнида! – заорал на него Митька.

Я подошёл к нему вплотную, Пахом метнулся со своего места ко мне, но не успел. Со всей дури и злости, что скопилась за эти дни, вмазал я кулаком по надменной харе наглого мальчишки. Тот натужно крякнул и осел, из сломанного носа хлынула кровь.

Кто-то сильно ударил меня сзади по затылку, и в глазах потемнело.

Глава 8

Пульсирующая боль таранила голову, казалось, ещё немного и затылок расколется, как гнилой орех. Я с трудом открыл глаза, надо мной сидела заплаканная Даша. Попытался спросить, что случилось. Пересохшее горло обожгло воздухом и с губ сорвался невнятный хрип.

– Гришка, – встрепенулась жена, – очнулся.

Она бережно приподняла мне голову, помогла напиться. На шум из-за занавески высунулся отец:

– Ты чего творишь, обалдуй? Смерти захотелось? Чуть всех нас под монастырь не подвёл, дубина стоеросовая!

Он зашёл в комнату, присел на край кровати. Даша смотрела на него с укоризной.

– А ты зенки не пяль, – рассердился старик, – кабы не Панас с Пахомом, хоронили бы сейчас… Зачем к Митьке полез, паразит?

– Прости, – я понимал, чем могла закончиться моя выходка, – не сдержался, когда он деда ногой по лицу саданул.

– За то его свои бы наказали, а теперь, выходит, ты кругом виноват. Эх, бестолочь, – махнул рукой отец.

– Тебя когда по темечку приложили, Митька осерчал, велел стрелять. Мы с Панасом и Архипом промеж тебя и солдат встали. Пахом подскочил, комбеда этого, чтоб ему пусто было, успокоить пытался. Тут и мужики подоспели при оружии. Чуть было свалка не началась. Все, итак, обозлённые. Как увидели тебя в крови и Архипа с разбитой физией, так и вовсе взбеленились. Насилу по сторонам развели всех.

– Митька этот, поганец. Недоросль, возомнил себя хозяином надо всеми, – отозвался я.

– Мало ли их таких теперича, – кивнул отец, – попомни моё слово, недолго он тешиться так будет, кто-нибудь от широты души, приложит его, болезного, так что не поднимется. Народ «добро» помнит.

– Пока его приложат, он сам в могилу скольких заведёт?

– Не нам то решать, – нахмурился отец, – а ты давай, поднимайся, чай не барыня на перинах разлёживаться.

– Куда ему, – возразила Дарья, – только очнулся.

– Ничего. Как мой батя говорил, лихорадка подкралась, иди дрова поколи, тело враз прогреется, лучше, чем в бане, и всякая хворь сбегнёт. Живот скрутило, иди на огород, и делом займёшься, и овощам пользительно.

Даша улыбнулась:

– Помнится, один вы живым остались из деток?

Отец нахмурился, но внезапно его взгляд потеплел:

– Хорошая ты баба, Дашка, а всё одно – дура.