Лозоходец - Лин Айлин - Страница 7

– За мужем отправиться решила? – рявкнул хромой. – Так это недолго. Ребя, грузи бабу в телегу!

Евдокия отшатнулась, затравленно оглядываясь по сторонам, Данил что-то говорил жене. Она опустила голову и, не оборачиваясь, ушла во двор.

– Так-то, – хмыкнул хромой, – а то разведут сырости.

У меня перед глазами вдруг встала алая пелена ярости. Я дёрнулся к ним, но отец (и откуда только сила взялась), успел поймать меня за руку и отшвырнул к стене.

– С ума сошёл? – зашипел он. – С ним вместе захотел? А Дашка? А Дети?

– Убить их можно, прикопать. Никто и не узнает, – голос мой стал ниже, злее.

– Уй! Чего удумал? Тебя свои же и сдадут, коли порешишь вояк!

– Как же так, – растерянно смотрел я на него, – никто не заступится за своих же?

– Кому охота лес в Сибири валить? – буркнул отец. – Айда домой, нагляделись.

На душе было погано. Видеть этот беспредел и не иметь возможности помочь. Гадко. Сволочью себя ощущал. Чувства острой кромкой до крови прошлись по душе.

– Я к чему сюда тебя свёл, – сказал отец, когда мы вышли из проулка, – больше не езди колодцы рыть. Донесут, что шарлатан, а хуже того, что наживаешься на людях незаконно. Побереги себя, сын.

– Сам же отправил меня, – удивился я.

– Тогда отправил, – рассердился он, – теперь же говорю, не езди больше! Целей будешь. Видел, как споро они?

Радовался я новой жизни, семье своей. Выходит, рановато. Надо бы узнать точно, в какие года попал. Не годится так, сидеть и трястись от каждого шороха. Да ещё сон тот дурной припомнился. Не привык я по течению плыть, всего в жизни добивался, преодолевая любые сложности. И здесь в обиду родных не дам.

Глава 6

С того самого дня начались мои поиски. В доме не было ни календаря, ни даже часов. А оно надо? Солнце встало – иди работать, село – пора спать. Тепло – лето, холодно – зима. Отец как-то ориентировался, праздники все помнил, говорил, когда косить, когда жать. Только с расспросами к нему я соваться не стал, побоялся, подозрительно это будет. А у кого спросить? Деревенские тоже не поймут, сплетни пустить недолго.

Я до сих пор сторонился селян, не привык, что жизнь каждого, как на ладони. В деревне развлечений мало, а соседям кости перемыть – самое оно. Потому старался лишний раз даже в разговоры не вступать, боялся, что выдам себя случайно. Память предшественника она хоть сохранилась, только и моя жива была, не раз ловил себя на полуслове, когда случайно заговаривал о технике или том, что ещё не произошло в этой истории. Дарья пеняла, что после болезни нелюдим стал, но так безопаснее. Для всех нас.

В доме особо и бумаг не было. И кому писать? Брат младший, того Егора, на заработки в город ближайший подался, и с тех пор о себе весточки не присылал. Время такое, человек и среди бела дня пропасть мог. Поди его сыщи. Это не двадцать первый век, когда любого можно в соцсетях отыскать. Тут и письма не всегда до адресата доходили.

Идёт продразвёрстка пресловутая, со дня на день ждали в деревне продотряд вкупе с человеком из Комбеда (прим. автора – Комитет бедноты), значит, начало двадцатых годов двадцатого века. Это с условием, что меня не закинуло, как пишут в книгах, в параллельную Вселенную. А как проверить? Но будем отталкиваться от того, что есть и моих, каюсь, скудных знаний истории. В школе к спортсменам отношение мягче, чем к остальным. Глубоких познаний от нас не требовали. Посетил уроки между соревнованиями и то хорошо, а оценки «нарисуют», главное медали привози. Повезло, что историей увлекался я сам. Не читал, но ролики в интернете смотрел.

Но что мы имеем в итоге? Продразвёрстка пошла одновременно с «раскулачиванием», выходит, хоть немного, но история отличалась. Или память меня подводит. Недаром говорят: знание – сила. Сиди теперь, думай, чего ждать дальше? Уж лучше бы в будущее, что ли, закинуло.

Завтра мы с отцом собирались на молотьбу, в собственном дворе это делать несподручно. Свозили снопы на так называемую «ладонь», специальную площадку, хорошо утрамбованную, смазанную жидкой глиной, которая после просушивалась. Там и молотили.

Глядишь, попадётся кто поболтливее, удастся узнать, чего нового.

В этом году мы сеяли рожь. Каждый сезон посевы меняли, земля отдохнуть должна. Сначала рожь, потом ячмень, за ним – овёс. Только пшеницу не брали, больно капризна, засуха или ливни и всё, нет урожая.

После того как жатва кончалась, оставляли снопы сохнуть на поле. Никто не покусится на чужое из деревенских, знают, как тяжело зиму пережить. Тем паче, что налетят стервятники-продотряды и всё «скупят», считай, отберут почти задарма. Оставят ровно столько, чтобы семье с голоду не помереть. В этих краях не так лютовали сборщики, с пониманием старались относиться к крестьянам. Но вот недавно возвернулся из города наш староста негласный, дядька Панас, говорил, что жаловались на нынешние сборы, мол-де приказ пришёл больше собрать. Голодает, значится, Красная Армия. Ещё бы сказали, где его больше взять?

Конечно, крестьяне хитрили, площади посевов сильно сократили. Кому надо от зари до темна спину гнуть, чтобы потом нажитое приехали и забрали? Голод, говорите, так и платите тогда нормально, чтобы семья могла мяса взять, овощей, пшеницы той же. Деньги стремительно обесценивались, и уплаченного за зерно не хватало уже ни на что. Никто не будет думать о других, когда своя семья голодом сидит. Потому и не только сокращали посевы, закапывали зерно в землю, припрятывали, где могли. А что делать? Самим тоже кушать хочется. И желательно не один хлеб на мякине.

Пока я был в дальнем селении, отец с Дарьей уже свезли снопы на ток. Детки помогли. Осталось только смолотить.

Чуть занялась заря, мы были на «ладони». С нами своё зерно свезли тот самый староста Панас и дед Архип, старый такой, что морщины больше напоминали дубовую кору и кожа была столь же тёмной. Сын его погиб, так и остались с ним невестка Глаша и трое пацанов, от пяти до двух лет. Помощи от них пока никакой, вот и бились они вдвоём, старик и женщина, чтобы прокормиться. Помогали им, кто чем мог, да только всем сейчас несладко было.

Каждый свой урожай уложил в рядки, поодаль друг от друга. Я поплевал, по привычке, оставшейся от прежнего хозяина, на ладони, взял в руки колотило (прим. автора – длинная палка с привешенной к ней другой тяжёлой палкой с утолщённым краем) и принялся за дело.

– Ух! – разносилось по ладони. – Ух! – мерно бились колотила по снопам, вышибая зерно из колоса. Потом его ещё веять надо, очистить от сора. И работать необходимо споро, другие семьи своей очереди ждут.

Отец хмуро поглядывал, как дед Архип едва поднимает колотило, с трудом запрокидывая его.

– Иди, помоги ему, – я понял, что жалеет он старика, – сам управлюсь.

Отец кивнул, молча встал рядом с Архипом, тот бросил благодарный взгляд, не прекращая работы. Теперь они уже вдвоём молотили их скудный урожай. Сеял дед Архип мало, едва-едва хватало своих прокормить. Глаша на огороде пропадала, овощей побольше старалась вырастить.

Скоро у меня заломило руки, плечи и шею. Пот застилал глаза. А ну-ка, помаши тяжеленной палкой, так ещё бить надо глядючи, не куда попало. Вспомнил, что отдать придётся часть зерна, такая злость взяла, даже работа легче пошла! От гнева. Моя семья испокон веков занималась выращиванием злаков. Землепашцы все как один. И деревенька наша подобралась под стать. Земли в Степном крае много, вот и переселяли пахарей сюда. Пашен-де на всех не хватает на родине.

А ведь крестьяне на своих землях корни пускали, как те деревья, что выкорчуй и уже в другом месте не приживутся. Не хотели ехать, заставили. Ничего, пообвыклись в новом краю, и дело наладилось. И вот на тебе, понеслась одна напасть за другой. То войны, то голод.

– Хлопцы, – крикнул дядька Панас, – всё, хорош! Передохнём малость.

Я глянул на его делянку. Дядьке годочков уже под полтинник, а молотит знатно, и молодому не уступит в силе и хватке.