Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 75

Я смотрю в зеркало в ванной комнате отеля и не уверена, кто смотрит в ответ.

Она не та первокурсница, надеющаяся найти настоящий дом за железными воротами Лайонсвуда. Она не одинокая изгнанница, сидящая в одиночестве за обедом и хранящая в голове сплетни из вторых рук, как будто это ответ на ее домашнее задание по математике.

Она кто-то новенький.

А может быть, и нет — может быть, она была похоронена во мне годами, впадая в зимнюю спячку, сменяя времена года, всплывая на поверхность только тогда, когда мне нужно, чтобы она обманула, солгала или совершила грех, на который у меня не хватит духу.

Самая темная, порочная часть меня.

И теперь, после этого утра, после того, что я сделала, после того, что я позволила Адриану сделать, она — все, что я вижу.

Все, что кто-либо увидит, когда посмотрит на меня.

Раздается стук в дверь ванной.

— Милая, ты в порядке? — Мягкий голос Адриана проникает сквозь барьер, и мое сердце сжимается.

Адриан тоже собирается с ней увидеться.

Я имею в виду, он уже это сделал. Мошенница. Трусиха Потенциальная убийца. Этим утром он занял место в первом ряду, когда мои самые темные грехи вернулись, чтобы преследовать меня.

Если бы не он, я бы сидела в другой комнате для допросов, пытаясь с помощью лжи избавиться от травм Йена.

Или его смерти.

Дрожь пробирает меня, и я понимаю, что все еще не ответила, поэтому говорю:

— Я в порядке.

На той стороне мне отвечает только тишина, и я временно удивляюсь, что он так быстро сдался.

И тут дверь со скрипом открывается.

Я поднимаю бровь в зеркале.

— Немного самонадеянно, тебе не кажется?

Я вижу, что, пока я отсиживалась здесь, он недавно переоделся в темно-синие брюки и кремовый свитер, подчеркивающий его широкие плечи, — и даже сейчас, несмотря на то, что я испытываю чувство вины, мой взгляд задерживается на нем.

Адриан прислоняется к дверному косяку и пожимает плечами.

— Ну, ты могла бы запереть дверь.

— Это удержало бы тебя от этого?

— Маловероятно. — Его губы кривятся, но затем он окидывает меня беглым взглядом. — Ты была ужасно молчалива с тех пор, как мы покинули «лачугу убийств», как в бюджетном фильме.

Я даже не могу заставить себя рассмеяться.

— Я знаю. Мне просто нужно было побыть одной. Вот и все.

— Ты выглядишь так, словно тебя сейчас стошнит, — говорит он. — Ты очень бледная. У тебя жар?

Он не ошибается. Моя кожа такая же бледная, как и волосы, что подчеркивает только темно-фиолетовые мешки под глазами.

— Я в порядке. Это просто…

— Попытка убийства и шантаж тебе не по душе? — Его тон поддразнивающий, но темные глаза светятся любопытством.

Мой взгляд встречается с его отражением.

— Ты отдал ему все эти деньги. Почти миллион долларов. Ты выписал ему чек, как будто это было… как будто это ничего не значило.

— Потому что это было ничто.

— Это был почти миллион долларов.

Еще одно пожатие плечами.

— Когда ты бросаешь пенни в колодец желаний, ты скучаешь по нему?

Я фыркаю.

— Думаю, твоим родителям этого будет не хватать.

И тут меня охватывает новый ужас: спасение меня из автокатастрофы, в которую я попала по собственной вине, может навлечь на Адриана неприятности со своей семьей.

Мой желудок начинает делать сальто, но Адриан, кажется, обеспокоен гораздо меньше меня.

— Ты беспокоишься обо мне, милая? — Веселая улыбка изгибает уголки его рта.

— Конечно, да, — огрызаюсь я, поворачиваясь к нему лицом. — Ты должен был исправить то, что я вызвала, и если последует еще один ответный удар…

— Этого не будет, — уверяет он меня. — Если мои родители спросят, а я сомневаюсь, что они спросят, я проиграл пари одному из парней из команды по плаванию, и мне пришлось заплатить за новую яхту. — Он поднимает бровь. — И дело не в деньгах. Расскажи мне, что на самом деле происходит в твоей голове.

Я сглатываю.

— Я не хочу.

— Скажи мне. — Его ониксовые глаза встречаются с моими через зеркало, в них нет ни грамма веселья. — Или я вытяну это из тебя силой.

У меня перехватывает дыхание, и это не приступ страха скользит по моей спине — это предвкушение.

Как будто мне недостаточно выставлять напоказ свою порочность.

Мой взгляд опускается на пол, на те самые итальянские мокасины, которые сегодня утром чуть не размозжили трахею Йену.

— Со мной что-то не так, — говорю я ему. — Линия, которую переступила слишком рано. Моральный компас, который где-то по пути дал трещину, но есть это… — Я пытаюсь подобрать правильное слово. — Эта тьма во мне. Этот эгоизм. Этот…голод.

Я прислоняюсь к раковине, сжимая край так, что побелели костяшки пальцев.

— Может быть, это потому, что я всю жизнь питалась объедками. Их хватало только на то, чтобы набить желудок, но никогда не хватало, чтобы насытиться, — продолжаю я. — И некоторые люди — большинство людей — привыкают к объедкам. Они учатся готовить из них полноценное блюдо так, как я никогда не готовила. Но я всегда хочу большего, и я делала ужасные, ужасные вещи, чтобы получить больше. И раньше я думала, что Лайонсвуд утолит мой голод. Я думала, это будет моим ключом к светлому будущему вдали от Мобиля и моей матери, а все, что мне нужно было сделать, это разрушить одну жизнь. — Я качаю головой. — И, конечно, я чувствовала себя виноватой из-за этого, но мой инстинкт самосохранения всегда был намного сильнее моей совести. Ты и это знаешь. Я могла бы продолжать добиваться справедливости в связи со смертью Микки в ущерб себе, но я этого не сделала.

— Я держала рот на замке, потому что не хотела умирать, а в тот момент, когда я узнала, почему ты убил его, я начала держать рот на замке и по другим причинам.

Какая-то часть меня умирает от желания увидеть, вызвала ли моя правда у него такой же стыд, как и у меня, но я отказываюсь смотреть. Потому что, если я это сделаю, а это уже произошло, я не уверена, что смогу закончить. Я не уверена, что когда-нибудь снова смогу выразить словами эти чувства.

— Когда мы впервые увидели друг друга — на самом деле увидели друг друга — ты сказал, что тебе понравилась моя честность, что, оглядываясь назад, смешно только потому, что я лгунья. Я лгала декану Робинсу, я лгала своей матери, я лгала почти всем, кроме тебя. — Я делаю глубокий вдох. — И все же я боюсь , что если позволю тебе увидеть каждую темную, извращенную часть меня, ты захочешь сбежать. — Мои губы дрожат. — Может быть, после сегодняшнего утра ты уже так думаешь.

Эта тишина удушает.

Думаю, я чувствовала бы себя менее уязвимой, если бы сняла одежду и разгуливала голышом.

— Ты помнишь наш разговор в саду?

Услышав вопрос, я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Его лицо нейтральное, плоское и удручающе непроницаемое.

— Конечно.

Он скрещивает руки на груди.

— Я же говорил тебе тогда, что не боялся уродства. Как ты думаешь, мой ответ изменился?

Я опускаю взгляд.

— Ну, я бы не стала винить тебя, если бы так и было.

К тому времени, как слова слетают с моих губ, он уже шагает ко мне.

— Этого не произошло. — Он приподнимает мой подбородок, так что я вынуждена выдерживать его взгляд, каким бы тяжелым он ни был. — На самом деле… — Его голос понижается мелодичным шепотом, который проникает под мою кожу. — Мне очень нравится твоя темнота.

У меня перехватывает дыхание, когда его большой палец касается моей верхней губы.

— Ты говоришь об этом как о слабости или каком-то недостатке, — говорит он, — Но твоя темнота делает тебя сильной. Это привело тебя в Лайонсвуд. И ко мне. — Его глаза напряженно блестят. — Как ты думаешь, нас бы так же тянуло друг к другу, если бы внутри тебя что-то не было сломано, милая? Ты прячешься не так хорошо, как думаешь. Я не всегда знал, что сломано, но я знал, что это есть. Я познал твою тьму. Более того… — Его хватка на моем лице усиливается, не до боли, а до осознания. — Меня это привлекает. Как мотылек на пламя. Этим утром я попробовал это. — Его взгляд скользит вниз, к моим губам. — И теперь я хочу все это. Я хочу утолить твой голод.