Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 7

Потрясенные вздохи и кивки проносятся по остальным сидящим за столом.

Густые брови Адриана озабоченно приподнимаются.

— Какой ужас.

— Так и было, — вздыхает она. Она гладит его по широкому плечу. — Где ты был? Ты ведь не видел, как это произошло, не так ли?

Адриан качает головой.

— К счастью, нет. Я весь вечер был в библиотеке, поэтому пропустил шумиху, но слышал, что она была ужасной.

Я делаю паузу на середине откуса.

Что?

Конечно, я, должно быть, неправильно расслышала, потому что я видела Адриана прошлой ночью. Я так же уверена в этом, как в своем собственном имени.

Он был прямо по коридору, когда Микки спрыгнул с пятого этажа. Должно быть, он видел, как парамедики обрабатывали тело Микки, когда тот выходил из общежития. По крайней мере, он не смог бы полностью избежать визжащих, плачущих студентов, залитых сине-красными огнями сирены.

А это значит, что он лжет.

Адриан Эллис откровенно лжет о своем местонахождении прошлой ночью.

Я пристально смотрю на него.

Сейчас он утешает Софи, позволяя ей рыдать у него на плече о несправедливости смерти.

Я отодвигаю тарелку с лазаньей, аппетит пропал.

Глава четвертая

Комната Микки по-прежнему огорожена ярко-желтой лентой на месте преступления, а в среду утром появляются люди в защитных костюмах, чтобы провести химическую чистку забрызганного кровью тротуара, но постепенно все начинает возвращаться в нормальное русло.

Занятия возобновляются до конца недели.

Все профессора старшего звена рассылают свои собственные версии одного и того же электронного письма: слегка завуалированное напоминание о том, что они не будут продлевать сроки выполнения каких-либо заданий, с мелким шрифтом о записи на прием к психологу, если у вас проблемы.

Даже посты с печальными воспоминаниями, которыми была забита моя лента в социальных сетях за несколько дней до этого, начинают сокращаться. Люди начинают заполнять пробелы. Микки становится бедным стипендиатом, который не смог угнаться за гиперконкурентной академической средой Лайонсвуда и раскололся самым худшим образом.

Сплетни перекликаются со старым видео команды по лакроссу, пьяной в стельку, и предположениями о том, увеличила ли Биби Лэндис грудь летом.

Я моргаю, и смерть Микки находит свое место в куче других застарелых скандалов Лайонсвуда.

А потом я нахожу листовку, приклеенную к моей двери в пятницу.

Неловкая улыбка Микки смотрит на меня в ответ черным по белому, за ней следуют подробности бдения при свечах, которое состоится во дворе в эту субботу. Я не пропускаю почти микроскопический шрифт внизу страницы, в котором говорится, что мероприятие полностью спонсируется семьей Эллис.

М-да.

Я знаю, что Адриан был исключительно щедр, начиная с приготовленного обеда и заканчивая тем, что, я уверена, станет очень продуманным мемориалом, но внутри у меня все еще бурлит от неуверенности.

Люди лгут только тогда, когда им есть что скрывать.

Вот что говорит мне Рик, нынешний мамин парень и мой псевдо-отчим. С другой стороны, Рик черпает большую часть своих новостей из «Facebook conspiracy theories» и, кажется, постоянно убежден, что я краду мелочь из его пикапа.

Наверное, я слишком много думаю об этом.

Возможно, Адриан солгал о том, что был в библиотеке, чтобы предотвратить чрезмерную реакцию Софи и ее друзей. Может быть, он не слышал, как я звала Микки. Может быть, он просто не хотел провести остаток ночи, допрашиваемый детективами в какой-нибудь холодной комнате для допросов.

***

В духе настоящего Лайонсвуда, в бдении при свечах нет ничего незначительного или преуменьшенного. Тысячи свечей и фонарей, тщательно расставленных по заросшему травой двору, сияют, как звезды, под сумеречным небом.

Мемориальные розы и незабудки вплетены в большие зеленые арки, обрамляющие дорожку к сцене, где сидит Дин Робинс, склонив голову и сцепив руки, рядом с пожилой парой, которую невозможно спутать ни с кем, кроме родителей Микки.

У них такие же вьющиеся кудри, как у их сына, и они смотрят на гигантский экран, на котором отображается та же неуклюжая фотография из ежегодника, что и во флаере. Мне немного жаль Микки — мне бы не хотелось, чтобы моя фотография в ежегоднике первокурсников была той, под которой все меня помнят.

Не то чтобы кто-то, кроме его родителей, присматривался слишком пристально. На бумаге это может быть о Микки, но для студентов эти мероприятия всегда будут посвящены чему-то другому.

Картинка.

Кто лучше всех одет, кто переделал свой гардероб, а кто перестарался и выставил себя дураком.

Софи, конечно, похоже, проводит кампанию за то, чтобы одеваться лучше всех, если судить по ее винтажному черному костюму Alexander McQueen.

Я скрещиваю руки на груди в попытке скрыть полоску разорванной ткани в вырезе моего собственного черного платья. Оно более чем плотно облегает грудь и бедра, без сомнения, побочный эффект того, что пролежало в шкафу со средней школы.

Это все, что я могу сделать, чтобы зависть не поднимала свою зеленую голову всякий раз, когда я замечаю очередное великолепное коктейльное платье, проходящее мимо.

Я здесь из-за Микки.

И я могу скорбеть так же хорошо в платье из универмага десятилетней давности, как и в дизайнерском.

Как только толпа рассасывается, Дин Робинс поднимается на трибуну, свечи отбрасывают теплый свет на его смуглую кожу.

Его речь короткая, усыпанная статистикой самоубийств и напоминаниями записаться на прием к вечно неуловимому консультанту по горю. Он благодарит родителей Микки за то, что они разрешили их сыну посещать его школу, и выражает сожаление, что светлому будущему Микки пришлось на этом остановиться.

Это произносится без слез, хотя он держит носовой платок свернутым в одной руке и наготове.

Это совершенно расплывчатая речь, которую я ожидала бы от декана Робинса — извиняющаяся, без выражения каких-либо угрызений совести, которые могли бы быть связаны со школой. Я полагаю, он уже попросил родителей Микки встретиться со школьным юристом и подписать документы, гарантирующие, что они не будут привлекать Лайонсвуд к ответственности за самоубийство.

Следующей встает мама Микки, кругленькая женщина средних лет с такими же голубыми глазами, как у ее сына.

— Лайонсвуд был мечтой Микки, — говорит она сквозь слезы. — Он любил эту школу. Он постоянно звонил мне и рассказывал, как много у него друзей, как сильно он любит свои занятия. Он был так счастлив здесь, я никогда не думала, что он…

Эмоциональная плотина прорывается, и она разражается тяжелыми рыданиями. Я отворачиваюсь, чувствуя, что вторгаюсь в момент, не предназначенный для меня.

В этот момент я замечаю, что кто-то еще плачет. И не просто вытирает глаза, как большинство студентов, а плачет по-настоящему. Рыдает.

Она держится особняком, с краю собравшихся студентов, как будто на самом деле она не одна из нас, и я прищуриваюсь — разгорается любопытство, — потому что чем дольше я смотрю, тем больше убеждаюсь, что это не так.

Она не студентка Лайонсвуда.

Чем больше я смотрю на нее, тем очевиднее это становится.

Я хорошо запоминаю лица, а ее я раньше не видела.

Она одета в черную рубашку с длинными рукавами и джинсы, ее плечи трясутся так сильно, что темно-каштановые волосы падают ей на лицо.

Может быть, друг семьи?

Но если это так, я не уверена, почему бы ей просто не присоединиться к родителям Микки на сцене вместо того, чтобы пробираться в студенческую секцию.

Словно почувствовав, что я смотрю на нее, девушка поднимает голову и встречается со мной взглядом ровно настолько, чтобы ее глаза расширились от тревоги.

А потом начинают крутится винтики.

Я в замешательстве наблюдаю, как она направляется прямо к выходу и проскальзывает через большие железные ворота, которые огораживают кампус и боксы во дворе.