Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 51

— Если я почувствую себя плохо, сэр, Поппи всегда может сопроводить меня к медсестре.

Я напрягаюсь. Что я могу сделать сейчас?

Но декан Робинс уже кивает.

— Хорошо. Воспользуйся ванной в моем кабинете, ладно? Там есть аптечка первой помощи.

— Конечно. — Адриан выжидающе смотрит на меня. Ждет.

Я не двигаюсь.

Мой теперь испорченная дорожная сумка все еще лежит на мраморе, и остатки крови Фрэдди впитываются в кожу.

— Поппи? — Зовет Адриан.

У меня сводит челюсть.

— Иду.

Никто из нас не произносит ни слова по пустой дороге в кабинет декана. Я слишком занята, погружаясь в хаос того, что только что произошло. Под моей спокойной внешностью скрывается нервная мешанина из сдерживаемого гнева и ужаса — я просто жду, когда мы останемся по-настоящему одни, прежде чем разрядиться.

И как только мы добираемся до свободного кабинета декана, включаем свет в смежной ванной и закрываем дверь, я поворачиваюсь к нему.

— Что, черт возьми, с тобой не так? Это было…

Губы Адриана прижимаются к моим, поглощая мои слова, мой гнев, мое удивление. В этом нет нежности — вообще никакой нежности, — когда он прижимает меня к столешнице в ванной и его язык проникает мне в рот.

Я отвечаю прежде, чем делаю осознанный выбор, мои руки запускаются в его намазанные гелем волосы, а мой язык сплетается с его языком. Он неумолим, полон решимости исследовать каждый уголок моего рта.

Я дергаю его за волосы — сильно, но он только издает низкий горловой стон, и от этого звука меня обдает жаром.

Иисус Христос.

Я знаю, что должна оттолкнуть его, но мой разум сейчас не со мной. Я почти уверена, что он полностью покинул меня.

Но когда я провожу языком по его нижней губе и пытаюсь проникнуть внутрь, он покусывает меня — на самом деле покусывает меня — и я отстраняюсь достаточно надолго, чтобы сказать:

— Адриан…

— Заткнись, — рычит он мне в рот, проглатывая любые дальнейшие протесты.

Именно тогда я понимаю, что это такое.

Ни единого мгновения, вызванного вожделением или даже любопытством.

Это демонстрация доминирования.

Что ж, в эту игру могут играть двое.

Пока он командует моим ртом, я выпутываю руки из его волос и провожу ими по каждому дюйму обнаженной кожи, который могу найти: по его щекам, подбородку, шее.

Я никогда не прикасалась к нему таким образом. Он всегда прикасается ко мне, но его кожа такая мягкая и упругая, на широкой линии подбородка и Адамовом яблоке.

Но я хочу большего. Я хочу коснуться его всего.

Я вожусь с пуговицами его хорошо сшитой рубашки, когда его рот прикасается к моей шее, и у меня вырывается испуганный, смущающе громкий стон.

Я делаю паузу. Я не представляла, что могу так говорить — по крайней мере, не пытаясь, — но у меня нет времени наслаждаться каким-либо унижением, когда Адриан целует меня в шею.

К тому времени, как я расстегиваю три пуговицы, он находит сладкое местечко у меня на затылке и исторгает из меня еще один развратный стон.

Это электрический разряд прямо в мое сердце.

И когда он начинает сосать, я почти обмякаю в его объятиях, отказываясь от своей миссии снять с него рубашку.

Я понятия не имела, что это может быть так приятно.

Протестующий стон застревает у меня в горле, когда он внезапно отстраняется, чтобы посмотреть на меня.

Растрепанный — это не то слово, которое я бы применила к Адриану Эллису при любых других обстоятельствах, но с его волосами, растрепанными в миллионе направлений, расширенными от желания зрачками и румянцем на щеках, я не могу придумать ни одной более подходящей.

И я та, кто сделал его таким.

Эта мысль вызывает больше удовлетворения, чем, вероятно, следовало бы.

Я не уверена, как долго мы стоим так, затаив дыхание и влажные после нашего поцелуя, но этого достаточно, чтобы я забыла свой гнев.

Желание заглушило все остальное.

Но потом я поворачиваюсь и ловлю свое отражение в зеркале ванной и понимаю, что мои нежные локоны выпали, помада размазалась, а на шее огромный засос.

Неважно. Я помню, почему я злюсь.

— Что за черт? Ты оставил засос. — Мне повезет, если в мире найдется достаточно консилера, чтобы скрыть это до утра понедельника.

Руки Адриана прижимают меня к столешнице, его грудь прижата к моей спине.

— Хорошо, — бормочет он.

Каждая частичка ярости, которую я испытывала, входя в эту ванную, с новой силой возвращается к жизни.

— Хорошо? — Я пытаюсь поправить волосы, чтобы прикрыть синяк. — Нет, не хорошо.

Он убирает мои волосы в сторону и обнажает засос.

— Почему бы и нет? Ты моя. Я могу отмечать тебя, как мне заблагорассудится. — По его лицу пробегает тень. — В конце концов, некоторым людям явно нужно визуальное напоминание.

И вот она — суть проблемы, чья кровь все еще забрызгала костяшки пальцев Адриана.

Я разворачиваюсь к нему лицом.

— Что ты делал сегодня вечером? Это был пиздец.

Его глаза сузились.

— Неужели? Потому что я ушел на десять минут, а Фрэдди Рук заискивал перед тобой. Покупает тебе уродливые маленькие безделушки, как будто у него есть право покупать тебе вообще что угодно. — В его тоне есть опасная нотка, которая наводит на мысль, что я переступаю тонкую грань, но я слишком зла, чтобы обращать на это внимание.

— Он не заискивал передо мной, — парирую я. — Он сделал милый жест, и, если уж на то пошло, он очень понимал, как идут дела при подготовке к поступлению в колледж. Что касается того, что он наговорил, пока мы уходили… — Я судорожно втягиваю воздух. — Ну, да, возможно, это было сделано, чтобы разозлить тебя, но моя точка зрения остается в силе.

Веселая улыбка тронула уголки его губ.

— Ты действительно милое, наивное создание, не так ли?

— Я не наивная.

— О, милая, — мурлычет он. — Думаешь, он купил тебе этот подарок, чтобы быть милым?

Присутствие Адриана давит на меня, но я отказываюсь съеживаться под его тяжестью.

— Возможно.

Он закатывает глаза.

— Верно. Чтобы быть милым. Без какой-либо надежды, что это может приблизить его на шаг к танцу, свиданию или руке под твоей юбкой?

Мой рот сжимается. Фрэдди приглашал меня на танец, когда Адриан прервал, но…

— Прекрати. — Я пытаюсь оттолкнуть его назад, но он не сдвигается ни на дюйм. — Я знаю, что ты пытаешься сделать.

Он склоняет голову набок.

— И что же это такое?

— Ты пытаешься манипулировать мной, — выдавливаю я. — Пытаешься выставить всех остальных плохими парнями, чтобы ты мог выглядеть меньшим из двух зол. Это не работает. Какими бы ни были намерения Фрэдди, это не отменяет того, что ты сделал.

Мое сердце уходит в пятки, когда его улыбка становится откровенно хищной.

— Ну, я никогда не говорил, что я не плохой парень. — Он нежно касается моей щеки. — Но прямо сейчас я твой плохой парень.

— А если я скажу тебе, что мне не нужен плохой парень? — У меня сжимается горло от этого вопроса.

Его улыбка не дрогнула.

— Тогда я бы сказал тебе, что ты лжешь.

Я качаю головой.

— Ты не…

— Знаешь, ты могла бы что-нибудь сказать, — вмешивается он. — Несмотря на весь твой праведный гнев, ты, похоже, могла бы что-нибудь сказать. Но ты этого не сделала.

— Что?

— Когда все стояли там, — объясняет он, — И декан задавал мне вопросы, ты могла бы что-нибудь сказать. Ты могла бы вмешаться в любой момент и сказать им, что я лгу, но ты этого не сделала. Ты не сказала ни слова. Почему?

Я открываю рот.

А потом я закрываю его.

Потому что он прав. Я могла бы что-нибудь сказать. Я могла бы встать на защиту Фрэдди — или, по крайней мере, опровергнуть ложь Адриана об алкоголе.

— Я была в шоке. Я только что смотрела, как ты сломал нос Фрэдди, — заикаясь, говорю я. — И ты бы все равно исказил мои слова.