Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 25

И все же это очаровательное место.

Определенно стоит попробовать неделю протеиновых батончиков.

Как только над столом начинает повисать неловкое молчание, я откашливаюсь и спрашиваю:

— Как долго вы, ребята, были вместе?

— Около года, — отвечает она. — Раньше я работала в книжном магазине, и однажды Микки пришел туда, пытаясь заложить несколько своих старых учебников. Я вставила свой номер в одну из его записных книжек. Я никогда не делаю ничего подобного, но, честно говоря, он был таким милым. — Она краснеет, как будто это произошло вчера. — Микки мой первый — или был, я думаю, — моим первым настоящим парнем. — Улыбка на ее лице исчезает. — Я все еще не привыкла говорить о нем в прошедшем времени.

— Прошло не так уж много времени, — успокаиваю я ее.

Ее брови сходятся на переносице.

— Ты сказала, что вы, ребята, не были друзьями, но насколько хорошо ты знала Микки? Я не помню, чтобы он когда-нибудь упоминал о Поппи.

— Скорее всего, он бы этого не сделал, — признаюсь я. — На самом деле мы встречались только для того, чтобы вместе планировать презентации стипендий. Можно сказать, мы вращались в разных кругах.

Например, у Микки был круг, с которым он общался.

— Я бы не знала, — говорит Лиз. — Я никогда не встречала никого из Лайонсвуда.

— Неужели?

Она кивает.

— Раньше я думала, это потому, что ему было стыдно встречаться с девушкой из Седарсвилля, но в последнее время… — Она сглатывает, ее взгляд нервно перебегает на пустой прилавок, а затем снова на меня.

— В чем дело?

— Почему ты последовала за мной?

Я тереблю одну из бумажных соломинок.

— Ну, я не уверена, что понимала почему , когда делала это. Я просто знала, что ты связана с Микки.

— Которого ты едва знала, — поправляет она. — Итак, ты хочешь поговорить о Микки или о смерти Микки?

Ее лицо каменеет, но в ее больших карих глазах плывет боль. Это свежая рана, все еще чувствительная на ощупь.

Рана, в которую я тыкаю прямо сейчас.

Подкрадывается чувство вины.

Я даже больше не делаю этого в поисках справедливости — я разжигаю горе Лиз, потому что мне нужен рычаг давления на Адриана.

— Нам не обязательно говорить о его смерти, — тихо говорю я. — Это случилось недавно. Ты все еще горюешь. Я не хочу усугублять ситуацию.

Если бы только у меня хватило совести и хоть капельки человеческой порядочности до того, как я вытащила Лиз с соревнований по плаванию.

Она качает головой.

— Нет. Все в порядке. Я хочу поговорить об этом, и я больше не могу говорить об этом со своими друзьями или семьей, так что… я думаю, мне это нужно. — Она пристально смотрит на меня. — И по какой бы причине ты ни последовава за мной, похоже, тебе это тоже нужно.

Я этого не опровергаю.

Она делает глоток кофе.

— Знаешь, у Микки раньше было много друзей, о которых он рассказывал. Он мог сказать только хорошее о Лайонсвуде и людях, которые туда ходили. Это было очаровательно… пока не перестало. Он отменял планы отредактировать английские газеты или забрать что-нибудь из химчистки, и я начала задаваться вопросом, почему так называемые друзья Микки относились к нему скорее как к дворецкому, чем как к приятелю.

Мне кажется неправильным соглашаться с ней и признавать, что Микки был лакеем, каким она его считала, поэтому я просто неловко киваю.

— Он был… очень увлечен своими друзьями.

Но она качает головой.

— Я в этом не так уверена.

— Что ты имеешь в виду?

— Этим летом все изменилось, — объясняет она. — Это было как… щелчок выключателя. Все отношение Микки изменилось. Он больше не любил Лайонсвуд, он ненавидел его. И он ненавидел всех, кто ходил туда. Он думал, что все они были избалованными богатыми детьми, которые не заслуживали того, что у них было.

На моем лбу появляются морщинки.

— Понимаю.

Такой смены отношения, которую описывает Лиз, я никогда не видела. Микки с удовольствием обедал с этими избалованными богатыми детьми до самой своей смерти.

— Я подумала, может быть, ему просто надоело выполнять чужие поручения, — продолжает она, — Но за пару недель до его смерти все стало… странным. Он начал говорить о будущем. Как нам не нужно было беспокоиться о деньгах, потому что он собирался позаботиться обо всем. Мы собирались устроить свою жизнь или что-то в этом роде. Это было странно.

— Он сказал, каким образом?

— Не совсем. Я спросила — поверь мне, — но он просто улыбнулся и сказал, что уладил это. Все ее лицо морщится. — Но чем ближе все подходило к… — Она сглатывает, как будто произносить это слово физически больно. — Я могла бы сказать, что он из-за чего-то нервничал, но не сказал, из-за чего. Он начал говорить мне, что все может пойти не так. Он настоял, чтобы мы перестали подписываться друг на друга в социальных сетях. Он не хотел публичного общения со мной, если ”все станет опасным".

У меня такое чувство, что я пытаюсь разгадать головоломку, в которой не хватает половины частей.

Я могу обоснованно предположить, что Микки нервничал из — за того, что Адриан причинит ему боль или убьет его — об этом прямо сказано в его собственном дневнике.

Что касается того, почему…

— Он действительно думал, что вы, ребята, будете обеспечены на всю жизнь? — Я спрашиваю.

Она кивает.

— Да. И не похоже, что у кого-то из нас куча денег. Мы оба принадлежим к среднему классу, но он вдруг стал таким уверенным в этом. Какая бы идея ни пришла ему в голову, он был уверен, что результатом станут тонны наличных.

Я не могу назвать случайную авантюру, которая поставила бы подростка в категорию «никогда больше не придется беспокоиться о деньгах».

По крайней мере, не законную.

Работал ли он на Адриана? Пообещал ли Адриан ему кучу денег за что-то?

У Адриана были бы средства для этого, хотя я не могу сказать, для какой особо опасной работы ему понадобился бы Микки Мейбл из всех людей, а затем убить его за это.

Это могло быть из-за неудачной работы.

Или шантажа.

Осознание поражает подобно удару молнии.

Шантаж.

Возможно, у Микки было что-то на Адриана, что-то, что, как он думал, он мог бы использовать для получения крупной выплаты от семьи Эллис.

И Адриан убил его за это.

— Ты в порядке? — Спрашивает Лиз. — Ты просто вся побледнела.

Я неуверенно киваю.

— Да, да. Нет, я в порядке. Просто все это так… тяжело.

— Ну, ты воспринимаешь это лучше, чем большинство людей, — говорит она. — Я рассказала своим родителям и друзьям, но они думают, что странное поведение Микки — просто доказательство того, что у него был какой-то маниакальный эпизод, кульминацией которого стало… ну, ты понимаешь.

— Ты сообщила в полицию?

Не то чтобы это имело значение.

— Я пыталась, — отвечает она, — сначала они не брали у меня показания, но я позвонила пару недель назад. Они сказали, что дело о самоубийстве было закрыто.

Конечно, они это сделали.

Она трет лоб.

— Я не знаю. Наверное, все остальные правы. Может быть, я просто хватаюсь за соломинку, потому что не хочу верить в то, что произошло на самом деле.

Я сглатываю. Я хотела бы сказать ей, что она скорее права, чем неправа, но я знаю, что это просто поставит нас обоих на путь разрушения Адриана.

— Это просто на него было не похоже, — продолжает она. — Все эти разговоры о деньгах, о каком-то дневнике…

Я замираю.

— Дневник? Микки?

— Нет, я так не думаю, — вздыхает она. — Я имею в виду, я действительно привлекла Микки к ведению дневника в этом году, но я думаю, что это было что-то другое.

— Как чей-то чужой дневник?

— Может быть. Я не уверена. Он просто вскользь упомянул об этом, но что бы это ни было, я думаю, это как-то связано с наличными, которые, по его мнению, должны были прийти к нам.